Паладины - Андрей Муравьёв

– Мы – ничего, но Антонио убили, а Захара здорово ранило.

Казак спрыгнул с Орлика. Улугбек в это время вытянул из плеча сибиряка стрелу с граненым бронебойным наконечником. Сомохов зажал края раны рукой, тут же промокнул ее пучком корпии и стал накладывать бинт.

– Погодь, дружэ! – Горовой рявкнул через плечо. – Лекарюгу сюда! Швыдко!

Пока археолог бинтовал рану, парочка норманнов из отряда рыцаря приволокла к месту событий патлатого мужичонку. Тот даже не пробовал возмущаться, только грустно смотрел на раненого из-под тонкого суконного покрывала.

– Лечи, зараза! – рявкнул рыцарь.

Медик осмотрел наложенную повязку, пощупал руку раненого, осмотрел веки, покосился на обломок стрелы, вынутый из Пригодько, и на неплохом греческом уверенно заявил:

– Жить будет!

Казак зарычал:

– Лечи, каму кажу!

Медик, не понимающий незнакомого варварского языка, пожал плечами.

Улугбек ткнул пальцем в плечо:

– Может, стоит перетянуть жгут?

Медик заинтересованно повернулся к разговаривающему на «цивилизованном» языке варвару и включился в диспут.

Костя спросил у рыкающего рыцаря:

– Ты где врача взял, Тимофей?

Тот указал на командующего тюркополами Тансадиса:

– Георгий дал. Казав, шо, можа быть, хто паранены.

Малышев кивнул. Его руки, намахавшие мечом, болели и просили отдыха, щипали многочисленные порезы, и кровоточили неглубокие раны. Хотелось присесть и отдохнуть.

– А ты як? Не паранены? – Горовой настороженно присматривался к одежде товарища, видимо, отыскивая следы ударов, которые тот сам не заметил.

Малышев отрицательно помотал головой.

…Авангард румийского войска был отбит, но отступление его мог назвать бегством только ярый оптимист или глупец. Под прикрытием тюркской кавалерии, связавшей рыцарскую конницу графа Тулузского, пехота грамотно отошла за холмы, шипастыми кустами отгородившись от воинов Боэмунда и Готфрида. Через пару минут поле боя покинула и кавалерия сельджуков.

Потери крестоносцев оказались ужасными. Центр провансальцев был почти полностью уничтожен, крестьянское войско сократилось вдвое. Около десяти тысяч убитых и почти пятнадцать тысяч серьезно раненных – такова была плата за получасовой бой. По словам провансальских рыцарей, враг тоже потерял немало храбрых воинов, в основном кавалеристов, но имел возможность забрать с собой в долину как раненых, так и убитых.

Такие уроки надо было запоминать быстро. Пока наемники-тюрки испытывали на крепость броню южнофранцузской пехоты, основные силы Кылыч-Арслана заняли небольшую долину, прилегающую к крепости.

Наутро предстоял новый бой.

3

Пока Сомохов и греческий лекарь колдовали над телом раненого сибиряка, впавшего в бессознательное состояние, пока Марко и Костя чистили оружие и заряжали пушку, на землю Никеи пришли сумерки.

Весь вечер отряды кнехтов и обозников собирали раненых и убитых, своих и чужих, очищая лагерь Христова воинства от тысяч тел. Трупы мусульман, которые не успели вынести соплеменники, сложили в большую кучу на краю города и подожгли, при этом дым от костров летел на притихших защитников Никеи. Для мертвых христиан было вырыто несколько братских могил. С десяток ям выкопали про запас. Для тех, кто не выйдет из завтрашнего боя.

По лагерю разносились звуки заупокойных молитв, кое-где пели даже настоящие хоры, видимо провожая в царствие небесное представителя какого-нибудь знатного рода.

Состояние Пригодько, несмотря на большую кровопотерю, сильного беспокойства не вызывало. Стрелу извлекли полностью, поражены оказались только мышцы. Кости и сухожилия не задеты. Края раны приглашенный эскулап довольно ловко сложил и аккуратно зашил. Жары в ближайшие пару недель не предвиделось, как и проливных дождей, поэтому бывшему красноармейцу не грозила главная опасность, возникающая при получении ран такого рода, – сепсис, то есть заражение крови. Опытный греческий медик при помощи археолога, разбирающегося, как оказалось, во многом, аккуратно промыл рану кипяченой водой и вином. Костя долго пререкался с лекарем, прежде чем тот разрешил всыпать в рану порошок стрептоцида. Он долго после этого цокал языком и что-то втолковывал Улугбеку на смеси греческого и латыни, но Малышев не понимал ни слова.

Зато археолог прекрасно разобрался в услышанном.

– А еще говорят, что достижения современной науки уникальны! – Он согласно кивнул лекарю и повернулся к Косте. – Мэтр Катсас предупреждает, что если мы не будем поддерживать рану в чистоте, то она может загноиться и наш друг умрет. А Пастер был уверен, что открыл нечто абсолютно новое.

Малышев, уже убедившийся на деле в высокой квалификации греческого эскулапа, подтвердил:

– Да, точно. Этот доктор будет получше тех, кто режет сейчас больных в Италии и Германии.

Лекарь еще раз озабоченно взглянул на крошки растертой таблетки стрептоцида, осмотрел повязку, приподнял раненому веко и покинул палатку, поспешив к остальным пациентам. Осада, по словам Улугбека, должна продлиться еще несколько недель, поэтому, в отличие от первой ночи, проведенной под днищем повозки, товарищи разбили шатер, сшитый по заказу еще в Италии, в котором поместили Пригодько и большую часть своих вещей.

Захар застонал и попробовал повернуться на бок, но его удержали сильные руки «сиделок», приставленных на ночь. Опытные норманны по очереди следили за состоянием здоровья хозяйского оруженосца.

Сам же благородный рыцарь отправился на ночное совещание в шатер Готфрида Бульонского, где вожди похода и их ближайшие советники составляли план предстоящего сражения.

Малышев осмотрел посеревшее лицо красноармейца. Дыхание Захара было ровным, спокойным, в общем, его одолел крепкий целебный сон.

Косте и самому жутко хотелось спать. Лекарь прошелся по царапинам и порезам, замазав большинство из них вонючей едкой мазью. Он предлагал зашить парочку самых глубоких, из которых при движении начинала сочиться кровь, но Костя отказался.

Малышев поднялся, чтобы выйти на улицу. В шатре по чину полагалось спать только Тимофею Михайловичу, еще места хватило бы раненому оруженосцу. К тому же на чистом воздухе было приятней. Спертая атмосфера шатра, наполненная парами лекарств и запахом крови, не располагала к отдыху.

Бывший фотограф поднялся, но не успел сделать и пары шагов. Полог шатра приподнялся, и внутрь заглянуло несколько чумазых бородатых рож.

– Малиньи и Сомохоф здесь? – прорычал по-французски обладатель витой золотой перевязи.

Пока Костя вспоминал свою новую итальянскую фамилию, Улугбек Карлович поднялся навстречу гостям:

– Да… Что-то случилось?

Внутрь зашли сразу несколько рыцарей, бренчащих кольчугами, отчего взволновались и схватились за топоры оба норманна-«сиделки». Но вошедшие не проявляли агрессии, даже наоборот. Они весьма уважительно окинули взглядами тело сибиряка, покрытое повязками, и обмотанного окровавленными холстинами, но твердо стоявшего на ногах фотографа.

– Вас призывает граф Сен-Жиль, милостью Божьей граф Тулузы и герцог Нарбонны, маркграф Прованса и прочая.

Костя к вечеру уже плохо соображал, потому тупо переспросил:

– Ко всем ехать по очереди? Или они вместе собрались?

Пришедшие не поняли вопроса, зато ученый тихо вразумил товарища, одуревшего от усталости:

– Это один и тот же человек. Просто титулов много.

Костя понимающе поднял брови. Если уж такое важное лицо заинтересовалось рядовым оруженосцем, то никакие отговорки и ссылки на усталость не помогут. Надо ехать.

4

Графу Тулузскому Раймунду Четвертому было пятьдесят шесть лет. Хотя все приближенные льстиво в глаза уверяли сюзерена, что он выглядит моложе, он и сам знал, что вот-вот увидит первые лучи собственного заката. Потому и откликнулся старый задира и один из богатейших феодалов Европы на призыв папы Урбана первым среди равных. Понимал, что на старости лет судьба и Бог дают ему шанс одним махом лишиться груза ошибок молодости и обрести то, чего он давно искал – немеркнущую славу первого христианского воина.

Потому он не только следил за подготовкой своего войска по части вооружения и припасов, но и заботился о чистоте веры собравшихся в паломничество. При лагере провансальской армии отирались более пяти тысяч монахов, кормившихся из котлов графского казначея. Каждый день в далекой Тулузе начинался с молитв, призывавших благодать Господню на головы отправившихся в поход. Нередки были общевойсковые молебны и благодарственные службы. Раймунд старался не только обеспечить войска материально, но и поддержать высокий моральный дух.

И когда прибывший греческий военачальник обвинил тулузца в том, что его воины призывают дьявола для решения богоугодных задач, реакция графа была молниеносной. Подозреваемые должны были смыть обвинения тут же… Или ответить за свои преступления.