День мертвых - Майкл Грубер

Тем временем его дочь избрала ту линию поведения, которой искони держались испанские колонии, получив абсурдные приказания от короны: слушаю, но не повинуюсь. Счастливым воздыхателем всячески манипулировали, сталкивали его с соперниками, осаждали, просили потерпеть. В конце концов, ей всего-то семнадцать. Может быть, в следующем году…

Выведав все это, Мардер воспрял духом. Он немного разбирался в поэзии: его мать боготворила Йейтса и с нежного возраста нашептывала сыну стансы на ушко, а за выученные стихи ему полагалось печенье; в одурманенном любовью мозгу крепко засели фрагменты из Йейтса, По и Теннисона. И когда утром Чоле приближалась к нему с кофейником, он, убедившись, что она неплохо понимает английский, декламировал несколько строк, подходивших к ясному утру, к хмурому утру, к особенно сытному блюду, к ее улыбке, глазам, фигуре. Она в ответ краснела, кивала и улыбалась, демонстрируя мелкие белые зубки с очаровательной щербинкой между резцами. Неделя текла за неделей, и постепенно (Мардер восхвалял Господа за то, что стоял мертвый сезон и его крохотный номер обходился в сущие гроши) между ними установилась связь: непродолжительные беседы утром, а иногда и вечером, когда они случайно – то есть намеренно – встречались на темных тропинках патио.

В общей комнате стоял застекленный книжный шкаф красного дерева – вероятно, пережиток старого estancia[57]; на полках выстроились отсыревшие книги в кожаных переплетах, среди которых затесался тоненький томик стихов Рамона Лопеса Веларде. Мардер прежде не слыхал о нем, но у этого поэта явно имелась неплохая репутация, так что молодой американец попытался вникнуть в его стихотворения, чтобы было что обсудить с Чоле. Но то, что начиналось как отчаянная и не особенно умная уловка, превратилось в нечто иное, когда Мардер подпал под очарование этой поэзии и понял, что Веларде, кем бы он ни был, прошел через точно такие же эмоциональные бури со своей возлюбленной, как он сам с сеньоритой д’Арьес.

«Она так немногословна, но приветлива, – писал Веларде. – Принимая мои восхваления, она так произносит мое имя, словно по-доброму подсмеивается надо мною, подшучивает и поддразнивает, и все же она знает, что тайная моя драма не надумана».

Однажды вечером в патио он прошептал ей эти строки, когда она проходила мимо со стопкой полотенец. Чоле застыла в нерешительности, Мардер видел это, – и слегка дрожащим голосом спросила его:

– Вы знаете Веларде?

Еще бы он не знал! Мардер продекламировал:

– «Благословенно имя будь твое, величия и скромности оплот, пик сердца моего ты покорила».

– Встречаемся через час на пляже, – проговорила она. В воздухе запахло апельсиновым цветом… а может, так пахла ее кожа, или запах существовал только в его мозгу.

Наконец Мардер заснул, но внезапно пробудился, искренне ожидая увидеть на потолке кошачью голову… но нет, там была голая кремовая гладь. В дверь постучали; он пригласил посетителя войти.

Как оказалось, пришла Лурдес. Прекрасное лицо девушки портил неумело нанесенный макияж. На ней была черная блузка без рукавов, расстегнутая ровно настолько, чтобы виднелось золотое распятие между грудями, а также белая юбка, которая пришлась бы впору разве что большой кукле. Довершали образ белые босоножки на пластмассовой танкетке.

Она взирала на Мардера с обычным угрюмым равнодушием.

– Тетя сказала, вы хотите поговорить со мной.

– Хочу. Садись на стул.

Вместо этого Лурдес села на кровать и откинулась на подушку, прислоненную к латунному каркасу, и при этом так задрала ногу, что при желании Мардер мог бы во всех подробностях рассмотреть ее промежность.

– Ну что, Лурдес, чем ты планируешь заняться?

Она бросила на него недоверчивый взгляд.

– В смысле?

– В смысле, как ты представляешь свою дальнейшую жизнь? Я почему спрашиваю: судя по тому, как ты ведешь себя сейчас, ты следуешь определенному плану – перетрахаться с кучей парней, забеременеть, потом еще разок и еще, пока твоя красота чуток не поблекнет. Наконец тебе стукнет тридцать, на руках будет трое или четверо детей, и ты будешь служанкой. Или шлюхой. Если тебе того и надо, то я не против. Ты на верном пути. Только не в моем доме, пожалуйста.

– Я не шлюха!

– Так не веди себя как шлюха. Или уж если ты так решила, то я с удовольствием познакомлю тебя с людьми, которые сделают из тебя шлюху высшего класса. Бриллианты, шампанское; будешь летать на самолетах и плавать на яхтах, а к старости тебе даже выделят небольшой пенсионный фонд. Как тебе такая перспектива?

– Я не шлюха, – повторила Лурдес.

– Рад это слышать. Тогда кто ты? Меня интересует, чего ты хочешь. Какой ты видишь свою жизнь, если все сложится наилучшим образом?

Еще один недоверчивый взгляд.

– Вы смеяться будете.

– Не буду.

– Я хотела бы сниматься в сериалах. Как Талиа. Или Наталиа. Или Пепа Эспиноса, только она не снимается теперь. Еще мне нравится Белинда…

– Хорошо, отличный план. С чего бы ты начала?

– В смысле – с чего?

– В том смысле, что нельзя попасть в сериал, посматривая телик, почитывая журнальчики и обжимаясь по кустам с парнями, которые старше тебя лет на десять. Для этого придется потрудиться. Наталиа начала изучать драматургию в восемь лет. К твоему возрасту она уже снялась в куче рекламных роликов. Это работа, Лурдес, светские вечера и слава – еще не все. Я могу тебе помочь. Я знаю многих людей в испаноязычных СМИ. Могу организовать для тебя уроки, прослушивания – все, что потребуется. Могу слетать с тобой в Дефе[58], пройтись по «Мундо Э», прикупить тебе одежды, чтобы ты произвела хорошее впечатление, представить нужным людям…

– А зачем вам это? Вы меня совсем не знаете.

– Я делаю это в память о моей покойной жене. Когда мы познакомились, она была не намного старше тебя. Я отнял у нее жизнь, для которой она была создана. Так что, может быть, если я дам тебе жизнь, которой ты желаешь, у меня сойдется баланс на небесах. Это одна из причин. Есть и другая: мне невыносимо находиться в одном доме с дерзкой, вечно хмурой девчонкой. Меня это бесит. Ты должна оставить эти шлюшеские замашки и хорошо относиться к тете, то есть перестать быть ni-ni. Потому что это мой дом, а я здесь такого не потерплю.

– А когда мы полетим в Дефе?

Лурдес выглядела ошеломленной: она ожидала нотаций, но совсем не таких.

– Когда замечу в тебе перемены. Когда ты вернешься в школу и возьмешься за ум. Когда сообразишь, как вести себя в обществе мужчин, которые тебе в дедушки годятся. Для начала можешь сесть по-человечески – чего я там не видел?

Вздрогнув, словно корова от удара электрической погонялкой, Лурдес свесила ноги с кровати и свела бедра.

– И когда я увижу, что ты с уважением относишься к людям, которым ты небезразлична, вот тогда мы поговорим насчет твоей будущей карьеры. Все ясно?

– Да, все ясно. – Долгая пауза. – Спасибо, сеньор Мардер.

– Не за что. А теперь исчезни.

И Лурдес ушла – но перед этим от души чмокнула Мардера в щеку.

Он стоял в ванной, с улыбкой разглядывая красный отпечаток губ у себя на щеке, когда распахнулась дверь, и в спальню влетела его дочь.

– Да что ты такое творишь? – завопила она. – Ты умом двинулся? Исчезаешь вот так, никому из родных ни слова и… и… занимаешься сексом с малолетками!

– Ни с какими малолетками я сексом не занимаюсь.

– Так я тебе и поверила, Билл Клинтон! Я своими глазами видела, как твоя chica[59] выплыла из этой спальни. Да она половину помады на лице у тебя оставила.

Мардер вздохнул и с напускной мягкостью проговорил:

– Ну здравствуй, Кармел. Какой сюрприз! Я думал, ты в Кембридже.

– Я и была в Кембридже. А потом ты взял и исчез с лица земли. Я позвонила по твоему номеру, а мне ответил какой-то мексиканский пацан. Что я должна была делать – сидеть в лаборатории и придумывать новые механизмы? Ну да, у меня пропал папа, но он обязательно найдется – пульты от телика тоже ведь за диван падают, и ничего такого. Ты и представить не можешь, какую свинью мне подложил этой своей выходкой.

– Милая, сбавь тон и прекрати говорить со мной так, будто у меня Альцгеймер и я сбежал из дома престарелых. Мне нужно было сменить обстановку, и я приехал сюда. Ты же не извещаешь меня каждый раз, когда выбираешься куда-нибудь с очередным дружком?

– Ага, так ты все-таки здесь с подружкой!

– Кармел, ради бога, хватит дурить! Да если даже я и решил что-то изменить в своей жизни, тебе-то какое дело? Звонишь раз в месяц, я и то рад.

– Ах, так это моя вина? Я нерадивая дочь, поэтому тебе приходится ездить в Мексику за малолетними проститутками?

– Что еще за малолетние проститутки? – поинтересовался Скелли, возникнув на пороге. – Я что-то пропустил? О, Стата! Я так и думал, что это твой голос. Иди сюда, обними дядю Пата.

– Ага, так ты тоже в этом замешан?! – воскликнула она, даже не двинувшись с места. – Может, тогда ты мне скажешь, что с ним такое?