Из варяг в Индию - Валерий Ярхо

Наоборот, сведения из Хивы шли неутешительные — хан собирался на охоту, уже готов был его караван. Тешиться в поле он рассчитывал месяца три. Получалось, что Муравьев оставался в полной неопределенности положения на всю зиму. Это ни в коем случае не входило в его планы, и постепенно пришла мысль о побеге. Он стал уговаривать Сеида примкнуть к разбойничьему каравану, бросив верблюдов и все имущество в Иль-Гильди, и сулил возместить все потери, когда они выберутся к русским. Кроме того, он обещал отдать ему все подарки, привезенные для хана: перстни, часы и другие ювелирные украшения, на которых так падки восточные люди.

Муравьев разработал план, в котором предусмотрел и отравление злой собаки, караулившей ворота, и место каждого беглеца, когда ночью они должен были скрытно выдвинуться к стенам замка; с той стороны ворот их должен был поджидать Сеид, вышедший с вечера из замка под предлогом ночевки у родни. Бежать решили, когда надзиравший за послом юзбаши Ешнезер уедет в Хиву. Но в назначенный день Сеид куда-то исчез. Он появился, когда все сроки прошли, снова плакал, как дитя, просил прощения, вернул данные ему для подготовки побега деньги и ушел, оставив капитана в глубокой задумчивости. Таким его и застал вернувшийся юзбаши.

Ешнезер сразу же прошел к капитану и сообщил, что хан требует посла к себе. Так закончились двадцать восемь дней напряженного ожидания.

Выехав из Иль-Гельди, капитан откровенно наслаждался дорогой. За пять верст до города начались фруктовые сады, высаженные очень аккуратно, ухоженные, с правильными аллеями. Среди этих садов виднелись небольшие замки богатых хивинских узбеков, похожие на Иль-Гельди. В одно из таких поместий они заехали, чтобы передохнуть, и там Муравьев переоделся, скинув персидское одеяние, в котором был до сих пор, и облачившись в русский мундир.

Последний отрезок пути до города они проделали без всяких приключений, и вскоре взору капитана открылась величественная картина города, окруженного высокими стенами, над которыми виднелся огромный, бирюзового цвета, купол мечети, увенчанный золотым шаром, сиявшим на солнце. У стен города находилось древнее кладбище со множеством могил, небольшой канал пересекал дорогу, и через него был перекинут каменный мост, миновав который отряд вступил в узкие улицы города; они были заполнены народом, сбежавшимся поглазеть на русского посла. Люди лезли друг на друга, давились, то и дело перегораживали проход. Капитан приметил несколько человек, которые, сняв шапки, кланялись ему и кричали по-русски. Юзбаши, чтобы расчистить дорогу послу, немилосердно лупил стоявших на дороге плетью по головам, и так, продираясь по улочкам сквозь толпу, кавалькада дошла до дома в глухом переулке. Ешнезер сказал, что этот дом принадлежит Аги-Юсуфу, мехтеру — первому визирю хана, которому выпала честь оказывать гостеприимство русскому послу.

Муравьева ввели в чистый, выложенный камнем двор, миновав который он попал в отведенные ему покои. Комнаты были хороши, отделаны с тонким вкусом и восточной роскошью, устланы прекрасными коврами, но в них было довольно холодно. Для оказания услуг послу были предоставлены два «фераш-баши», которых звали совершенно одинаково, поэтому в своих записках Муравьев писал так: «Магомет-Ниас и с ним Магомет-Ниас другой».

Вместе с послом в доме мехтера остались юзбаши Ешнезер и Атчанар. Муравьева принимали роскошно и, что пришлось очень кстати после вынужденной голодной диеты в Иль-Гельди, обильно и изысканно кормили. К послу был приставлен специальный повар, который без устали стряпал, и в покои Муравьева то и дело вносились огромные блюда с различными кушаньями, названия которых были ему совершенно не известны. Их сменяли подносы с фруктами, а после того приносили чай и восточные сладости. В сытом безделье промелькнули пять дней — с послом обращались очень учтиво, но никуда не выпускали, даже в баню, говоря, что подобные отлучки разрешены должны быть лично ханом. Еще в день приезда посла навестил ходжаш-мегрем, главный мытарь Хивы. Он показался капитану на редкость хитрым человеком, очень ловким в обращении. Целый час они обменивались учтивостями, целью которых было прощупать позицию другой стороны. Ходжаш-мегрем просил посла выбрать его в качестве переговорщика от лица хана. На это Муравьев ответил, что он не волен назначать ханских чиновников, но в принципе он не против. В тот же вечер ходжаш-мегрем испросил у хана дозволения вести переговоры и все дела с послом и явился к ему уже как полномочный представитель. Уже несколько раз ожегшийся на специфических «восточных штучках», Муравьев через юзбаши узнал, правду ли говорит ему ходжаш-мегрем, и, лишь получив подтверждение, приступил к делу.

Ходжаш-мегрем потребовал, чтобы подарки и письма, адресованные хану, были переданы ему, а уж он вручит их правителю. С письмами проблем не было, но вот подарки… Хорошо зная папашу хивинского мытаря и познакомившись довольно близко со всем семейством, посол не исключал, что они могут «соблазниться» что-нибудь присвоить себе. В ответ на высказанное им опасение Ешнезер, недолюбливавший Атчанара, посоветовал опечатать дары. Так и сделали: на большие подносы выложили отрезы сукон, парчу и другие подарки, эти подносы завернули в холстину и свертки опечатали. Ночью в дом мехтера прибыл ходжаш-мегрем со своими людьми, и они унесли подарки в ханский дворец. Надо заметить, что хан имел странный обычай — днем спать, а ночью бодрствовать. За исключением пятницы, когда вечером шел в мечеть, он днем никогда не покидал дворца; зато все ночи напролет со своей свитой гулял по садам или ездил по спящему городу. Возможно, это была просто полезная привычка осторожного человека, правившего в стране, где не один властитель был зарезан ночью, во время сна.

На всякий случай с людьми, унесшими подарки, пошел и Петрович, который вернулся поздно ночью, иззябший и очень расстроенный: его продержали в холодном коридоре и подарили только шапку и халат с плеча ходжаш-мегрема. Главный мытарь Хивы, как и его папаша Атчанар, щедрость почитал родом расточительности. Но отец все-таки был в этих вопросах более строгим — через несколько дней он стал требовать даренный сыном кафтан у Петровича обратно.

Управляющий дома мехтера на следующий день прислал к послу слуг, прося вернуть подносы, предоставленные им для переноса ханских подарков, и Муравьев спросил о них у юзбаши. Ешнезер с усмешкой ответил, что про эти подносы лучше забыть: все, что попадало в руки хана, обратно уже не возвращалось.

С подарками вышли разные истории, которые можно посчитать иллюстрацией обычаев и нравов, царивших в Хиве. Начать следует с того, что хан ожидал получить золотые червонцы, которые якобы привез посол. И вот, осматривая дары, он взял в руки один из подносов, закутанный в холстину, и подивился его необычайной тяжести. Когда распечатали холст, то под ним обнаружили десять фунтов свинца, столько же пороху и десять кремней. Распечатали соседний поднос, и там нашли две головы сахару. Хан, которого терзали всякие сомнения относительно цели визита русского посла, увидел в этих предметах ребус в стиле восточных иносказаний и призвал мудрецов для совета. Те рассудили, что дары эти знаменуют объявление войны (порох, свинец и кремни), но в случае, если он не примет мир и сладкую дружбу, которую обозначали две головки сахара.

Когда Муравьев решил почтить дарами старшего брата хана Кутли-Мурадинака, ему сказали, что без дозволения хана этого делать нельзя, а хан из ревности разрешения не даст. Тогда с подарками он тайно отправил Петровича, который вернулся гораздо более довольный, нежели в первый раз, — его труды вознаградили пятью золотыми тилли. Среди отнесенных им даров, состоявших их отрезов сукна, парчи и золотых безделушек, был изящный ящичек с бритвенным прибором. В одном из отделений ящичка была жестяная мыльница с кусочком черного мыла. Инак, осмотрев дар, вытащил мыло и долго его рассматривал, не в силах понять, что это такое. Заподозрив неладное, он призвал лекаря, чтобы тот растолковал — что русский посол ему подсунул: не отрава ли какая, не гяурское ли чародейство? Лекарь отправил к Муравьеву гонца с вопросом: что такое черное в ящике с бритвенным прибором? Капитан, не заглядывавший внутрь этого подарка, и сам не знал, а потому попросил прислать ему ящик обратно, чтобы он мог посмотреть. В просьбе отказали. Тогда он попросил прислать хотя бы мыльницу или сам черный кусочек. И того не прислали…

Разбирая оставшиеся товары, предназначенные для подарков, капитан обнаружил десяток стеклянных стаканов. Их так хорошо упаковали перед отправкой, что он их сразу не увидел. Обратившись к юзбаши, он спросил у него: удобно ли будет второй раз дарить хану? На что Ешнезер поспешил заверить, что хану удобно дарить все и в любое время, тем более стеклянные стаканы, которые в Хиве большая редкость; при этом однако он посоветовал поднести не десять стаканов, так как десять считалось у хивинцев несчастливым числом, а девять, поскольку девятка, наоборот, число счастливое.