Мышь в Муравейнике - Дана Обава

ну ладно, сделаю и то, что Редженс скажет, и помогу карточки разобрать и постирать-погладить еще все успею. Подумаешь, один очень загруженный день, напугали! Спокойно позволяю утащить себя через коридор и куда там… в офицерскую опочивальню.

— Разбери здесь все, — с этими словами Редженс запихивает меня в почти пустой шкаф и закрывает дверцу, оставляя меня в темноте.

Собственно кроме меня здесь внутри только пара плечиков с чистыми рубашками, так что я на ощупь со звуком смещаю их в сторону.

— Готово! — говорю громко и стучу по дверце. Никто не откликается, так что я пытаюсь открыть дверцу самостоятельно, но как и в карцере здесь просто не за что ухватиться. Просто упираюсь в ее поверхность и стараюсь сдвинуть в сторону, но черта с два.

5

На свободу меня выпускает другой офицер, которому по счастливому стечению обстоятельств потребовалась чистая рубашка. Всего-то через три часа.

Помочь Кейт у меня так и не выходит. Обнаружив меня возле картотеки, Кейн запирает мою тушку, на сей раз в прачечной. Лексу он обещает вырвать руки, если только он попробует меня спасти. Со всей этой нервотрепкой, Кейт все же успевает все вовремя разобрать, потратив на это свое время на самостоятельные занятия. Из-за этого доклад, который она делает на следующий день, оставляет желать лучшего и она нарывается на штраф. Теперь ее заставляют в одиночку мыть все полы с нашей стороны учебки. Видимо, офицеры полагают, что это каким-то мистическим образом поможет ей лучше подготовить следующее задание. Но в этот раз уже вмешивается Кирилл и ей удается схалтурить. Все это она рассказывает в моей прачечной, пока я вдохновенно вышиваю на вещах Редженса слова “говнюк” и “козел”. Ну саму форму я трогать не решаюсь, а вот носки и майку я украшаю крупными буквами, чтобы точно заметил.

Через два дня я уже успеваю перегореть, однако сделанного не воротишь. Накануне вечером полки, на которых я раскладываю стиранную одежду офицеров, закономерно опустели, и с тех пор пока что никаких комментариев на последовало. По выражению лиц офицеров, которые они нацепили за завтраком, сказать что-либо оказалось невозможно, но я прямо чувствую, что час расплаты не за горами. Вернувшись к себе, я даже задумываюсь, а не закрыться ли мне изнутри, заблокировав дверь картой. Однако поразмыслив за закидыванием очередной порции белья в машины, я решаю встретить неприятности, какие бы они ни были, так сказать, с открытым забралом.

— А мышь-то у нас прямо-таки страшна в гневе! — произносит Редженс, появляясь наконец в прачечной. — Исправь это, — он кидает в меня скомканной майкой, подходя ближе.

Кейн заходит следом, но остается в дверях, с довольной ухмылкой опирается на косяк.

Майку я не ловлю, потому что в этот момент у меня в руках корзина, но поставив ее на пол, беру майку и расправляю в руках. Да, это именно та самая.

— А что не так, буквы слишком маленькие? И где остальное? — интересуюсь я. Носки-то он не принес.

На лице Редженса вдруг начинают играть желваки, взгляд становится острым. Даже страшно становится, так внезапно в нем проявляются эмоции. До этого они все благополучно скрывались за насмешливой полуулыбкой, мне казалось, он просто не может потерять самообладание. И что теперь будет?

— Что вы прицепились к Кейт? — спрашиваю я заодно, все равно уже два вопроса задала.

Редженс, который начинает угрожающе приближаться ко мне, на мгновение останавливается, как будто вспоминая, кто это вообще такая.

— Нулевая? Она слишком ленива, — с издевкой сообщает он. Я отхожу в сторонку, чтобы между нами оказалась большая машина.

— Это неправда.

— Ай-ай-яй, — отлипает от косяка Кейн с другой стороны от меня. — А ведь такая покладистая мышка была! Если так пойдет и дальше, придется отправить ее назад.

— Или ниже, — добавляет Редженс.

— Автобус пришел, — доносится из зала могучий бас Кирилла.

— Пора идти, — Редженс быстро обходит стиральную машину и, грубо схватив меня за руку, тащит на выход. Не знаю, что происходит, но у меня вообще-то стирка.

— У меня три машины работают! — пытаюсь я затормозить у двери.

— Сами отключатся, — отдирает мою руку от косяка Редженс.

— Они не такие глупые, как некоторые мыши, — скалится Кейн. — Которых еще учить и учить!

В автобус набивают кучу народу: половину курсантов и офицеров, часть служащих. Сиденья все сняты, так что все едут плотненько стоя, держась за свисающие с потолка петли. Автопилот отключен, так что за управление сажают одного из младших офицеров, и поскольку, по словам руководителя группы, доехать “хочется, не разбившись всмятку”, это дело доверяют Кириллу, а не остальным “мартышкам”. Лекс протискивается ко мне, когда Редженс наконец отпускает мою руку. У меня теперь явно будут синяки, и там, где он меня держал, и там, где Кейн щипал меня всю дорогу.

— Тебе сказали, куда мы едем? — спрашивает Лекс, как-то незаметно оттеснив меня в сторону от этих двоих.

— Нет, мы только ругались, потому что Редженсу не понравилась моя вышивка.

— Ну вот, а ты так старалась!

— А на носках он, похоже, не заметил, — шепчу я. Лекс давится смехом, и мы оба оборачиваемся на этих двоих, но Редженс стоит к нам спиной, а Кейн говорит с одним из старших офицеров. Кажется, он показывает нам кулак, но это не точно.

— Они пригрозили вернуть меня на нулевой, — жалуюсь я тихонько.

— Ну, это вряд ли. То, во что вцепился Кейн, он уже не отпустит, — неожиданно серьезно говорит Лекс. — Так говорят, по крайней мере.

— Мне стоит этому радоваться?

— Поглядим.

По автобусу из рук в руки движется банка с солнцезащитным кремом. Мы явно движемся к периферии Муравейника. Там Кирилл уверенно заводит автобус в тоннель, и нас выгружают на длинном перроне. Затем всех делят на группы, каждой достается по паре младших офицеров, старшие уходят отдельно.

В нашей группе конечно же Кейн с Редженсом и среди других курсантов Кейт. К явному неудовольствию Ристики она не с нами.

Наша группа проходит через отведенную нам дверь, и я просто забываю обо всей этой возне. Такого я никогда еще не видела! Мы находимся не просто на периферии Муравейника, а на террасе на его внешней стороне. Она щедро освещена настоящим утренним солнцем. За ограждением простирается настоящий мир, реальные леса и поля уходят вдаль до настоящего горизонта. С одной стороны широчайшая равнина обрамляется непостижимо огромными горами с белыми снежными шапочками. С другой виднеются похожие на стволы огромных деревьев, серые массивы других муравейников, в направлении которых сквозь зеленые пространства тянутся просеки