Черный Пеликан - Вадим Бабенко

Первый доказывал с пеной у рта, что Дикий Джим только и знал, что задираться к кому ни попадя, отчего и бывал бит не раз, но все равно терся и терся у кабаков в поисках ссоры или просто косого взгляда, а что нрав имел крутой, то это не новость, тут бывали еще и покруче, только вот с мозгами не у всех хорошо. Второй же утверждал, что это был вовсе не Дикий Джим, а самый что ни на есть Джим Дикий, и темная слава, что тянулась за ним, пришла из таких мест, где пьянчугам и задирам нипочем не прижиться, мигом очутятся в болоте с проломленной головой. Джим Дикий, крупный и неторопливый в движениях, с застывшим тяжелым взглядом, как у большой рептилии, обретался где-то среди беглых, что знали толк в настоящем деле и не разменивались на пустяки, отчего к ним и не совалась всякая шушера, среди которой как раз и нашлось бы место Дикому Джиму, если б тот существовал взаправду – в каком-нибудь усатом, широкоплечем и коротконогом обличии. А Джим Дикий был там своим среди своих, от него веяло такой силой, что и не снится тем, что вертятся среди мелкоты, тем более, что дюны тогда еще были другие, и случалось в них куда больше всякого, чем теперь…

Так они и гнули каждый свое, но последняя мысль оказалась близка и Кристоферу-первому, так что, чуть только речь зашла о дюнах, спор стал иссякать, и горячность обоих пошла на убыль. В конце концов они и вовсе помирились, сойдясь на том, что нынешним дюнам далеко до прежних, и в них, как выразился Кристофер I, «почти что жизни и нет – так, видимость одна». Заявив это, он будто сразу исчерпал все поводы для раздора, и разговор принял другой оборот, куда более занятный с моей точки зрения.

«Да, было время, шатался в них разный народец, – поддакивал второй Кристофер, – сейчас не то конечно, измельчали. И тогда-то, по большей части, порядочная тут обреталась дрянь, но и беглых было немало, а беглые тогда случались не чета нынешним, к ним и соваться никто не смел. Так и писали в протоколе, что мол мертвы, утонули в болотах или еще что – кто-нибудь из младших подмахнет, как вроде свидетель, а те уже в дюнах, среди своих таких же, ищи-свищи. Потому их и путали по именам – не хватало на всех, живых было больше, чем оставалось прозвищ – так и приписывают напраслину немногим, кто еще на виду, героев из них делают напропалую, хоть каждый понимает: не больно-то и узнаешь, кто на самом деле старался…»

«Ну, это ладно, – перебивал первый Кристофер, махая рукой, – своя рубаха, пусть она поближе будет, им может чужого тоже было не нужно, да и не суть. Я о чем толкую – дюны были другие, обретался там всякий люд, и проехать туда было – раз плюнуть, пусть и по грунтовым дорогам, асфальт в то время зазря не клали. Так и таскались в эти места темные компании – кто на лошаденках, а кто и на авто – а власть не усердствовала, не до дюн тогда было власти. Это теперь-то…»

Кристоферы покивали синхронно, достигнув уже полного взаимосогласия. Очевидно, старание нынешних властей давно стало беспроигрышным пунктом совпадения мнений. Они даже пошли чуть ли не в ногу, очень похоже косолапя и размахивая руками.

«Тогда и город-то был небольшой, – продолжал первый, покровительственно косясь в мою сторону, – ни рекламы тебе, ни туристов, кругом одни степи, да пара-тройка заводишек. Одно название, что город – и власть в нем была слабая, в себя не больно-то верившая. Это уж потом настроили всего, как с цепи сорвались, и за дюны решили взяться, чтоб пространство попусту не пропадало – с этого-то неприятности и начались. Уж так оно всегда, как на чужой кусок рот разинешь, так и своим начнешь давиться – а реформаторы подобрались прыткие, понаехали из столиц, иностранцев поназвали почем зря. Тут уж ясно стало, что добром не кончится, но поздно – завертелась машина, не остановишь. Дед мой сразу сказал: коль столько иноземных ртов кормиться притащились, то перво-наперво у местных начнут отбирать…»

Он ругнулся и сплюнул, и дальше мы продвигались в угрюмом безмолвии. Стрекотали насекомые, что-то потрескивало в густых зарослях по сторонам, вдруг сменявшихся неровными проплешинами, поросшими длинной стелющейся травой. Кочковатая почва затрудняла движение – приходилось все время смотреть вниз, чтобы не оступиться. Стелла все же споткнулась один раз, но все обошлось – она лишь несильно подвернула ногу и пошла дальше, чуть прихрамывая, получив суровый нагоняй от Гиббса. Сильвия тяжело дышала, и мне тоже было нелегко, так что я вновь невольно вспомнил о наших лендроверах, оставленных где-то возле мотеля, злясь про себя на неразумность происходящего.

«Слушай, а почему дорог-то здесь нет? – спросил я второго Кристофера. – Я так и не понял до конца. Ведь на джипе очень даже можно проехать…»

«Не понял ты, это да, – процедил тот лениво, – но не расстраивайся, ты не один такой, есть и другие непонятливые, почище тебя».

«А из понятливых – это ты конечно? – поинтересовался я, не собираясь больше терпеть подначки. – Что-то не похоже, извини».

Кристофер скосил на меня глаза, подумал немного и ответил довольно-таки мирно: – «Похоже, не похоже, а я в дюнах с самого детства, тут понимать не нужно, все и так видно. Так что ты, турист, со мной не равняйся, если обидеть захочу, то я по-другому обижу, а дорог нет потому же, почему и санатория нет, я ж говорю – ясней ясного».

«А санатория почему?» – глупо спросил я, пропустив мимо ушей его самоуверенное «если захочу обидеть».

«Ну ты даешь, – хохотнул Кристофер II, – тебе ж сказали – потому же, почему и дорог, ты совсем что ли? Дело с дорогами – оно ж с санатория началось… Ты-то знаешь?» – обратился он к Сильвии. Та помотала головой. Второй Кристофер еще раз усмехнулся, привычно переглянулся с Кристофером-первым и стал рассказывать, похлопывая себя по бедру в такт ходьбе.

«Реформаторы реформаторам рознь, – говорил он назидательно, со значением и расстановкой, – одни сразу дурью маются, а другие потом только, когда первая прыть сойдет на нет. Ну а наши из шустрых оказались – еще и месяца не прошло, как порешили построить на океане санаторий для помутившихся рассудком. Место подходящее выбрали, ничего не скажешь, все тогда потешались – психов только, говорили, там и не хватало, хоть может для психов оно было бы и ничего, тут уж как рассудить. Но только не видать им было санатория, как своих ушей – один вышел полный казус, если по-ученому выражаться, а если по-нашему, то просто смех и конфуз», – и Кристофер II покрутил в воздухе рукой, состроив физиономию с кривой ухмылкой.

«Строить начали, как водится, с дороги, – продолжил он после паузы, насладившись вниманием. – Дело нехитрое, всем знакомо: нагнали техники, людей побольше и повели туда бетонку – широкую, ровную, честь по чести. Шуму было, деньжищи опять же вложены, но только ее отстроили и отправились закладывать первый санаторный камень, как она возьми и обвались посередине. Прямо как в кино – едет себе торжественная процессия, губернатор с главным архитектором в лимузине, перед ними – два мотоциклиста с мигалками, сзади – корреспонденты и прочая шваль, настроение у всех торжественное, предвкушают, значит, речи и пикник по полной программе. Только не доехали они до океана – миль через десять поднялись на холм, а за холмом – дыра. Шофер-то лимузинный успел по тормозам вдарить – только нос расквасили архитектору – а мотоциклисты аккурат в нее и покатились. Один окочурился, а второй ничего – вытащили его, откачали, по мозгам потом надавали за отсутствие должной бдительности: просмотрел, мол, опасность, чуть из-за него губернатора не угробили. Однако, ищи, не ищи виноватых, а пятьдесят метров дороги провалились в глубокую яму и лежат себе, водичкой прикрыты. Почва просела, объяснял потом архитектор – уже не главный, из главных поперли – внезапный сдвиг подвижных, так сказать, пластов. Взялись чинить, мост поставили, гравия кое-где подсыпали – только закончили, как она зараза в другом месте провалилась, но уже без жертв, народ поумнее стал, на мотоциклах без оглядки не летели. Так ее и бросили, не стали связываться, и про санаторий забыли – дороги нет, и санатория нет, одно к одному…»

«Да нет, – возразил первый Кристофер, – санаторий-то еще хотели, но кишка была тонка, да и дюны стали пошаливать всерьез. Уже и по прежним дорогам проехать стало нельзя: ломались машины, что старые, что новые, а лошади дуреть взялись – станут и не сдвинешь с места, хоть назад поворачивай. Так и возвращались, не солоно хлебавши, машины бросали прямо там – никто за ними ехать не хотел, хоть озолоти – плохие слухи поползли, народ стал роптать. Но все бы ничего, если бы не новый начальник полиции – дед мой в сыщиках служил, но как того назначили, так сразу и отслужился, сам ушел, без пособия, почуял старый хрен, что жареным запахло. Ну да нюх у него был что надо, другим на зависть, а про нового начальника он сразу сказал – таких мол упертых наш город еще не видывал, а с упертыми ему не по пути, от них одна смута и суета, никакого дохода. Так оно потом и получилось, хоть поначалу полиция круто за дело взялась – блошиный рынок разогнали, и наркоты на улицах не стало, умел начальник заворачивать гайки, нечего сказать…»