«1212» передает - Хануш Бургер

— Я и сейчас того же мнения.

Нас перегнала колонна грузовиков с пехотинцами. По виду это были уже не новички. У каждого на шее висело по связке лимонок. Не меньше чем часа через два эти солдаты будут в деле. Машины шли густо, одна за другой, будто и не на войне. Достаточно было одного вражеского бомбардировщика, чтобы разметать их!

Колонну замыкал джип, в котором рядом с водителем сидел унтер-лейтенант. На капоте машины красовалась фотография какой-то кинозвезды и надпись: «Мы говорим по-американски».

— Значит, тебя интересует «Анни»? — вновь спросил Сильвио.

— Интересует — не то слово. Однако поиски новых идей, оценка фактического материала, рождение новых связей, которых не было раньше, — все это очень любопытно и даже не лишено творчества. Иногда я сравниваю свою работу с трудом оператора кино, который из снимков, сделанных в разные эпохи и времена, с помощью ножниц и клея может создать новую картину.

— Этим ты и хочешь заниматься после войны?…

— Ты с ума сошел! Я художник, и вообще…

— Другие дальновиднее тебя, Петр. Как ты считаешь, зачем Вальтер записывает наши разговоры?

— Может, он хочет написать об этом книгу? После войны это будет возможно.

— Возможно? Я не думаю. Да он и не умеет писать, иначе давно бы прибрал к рукам тебя и Дирка. Или ты думаешь, что он способен написать хоть строчку?

— Нет, этого он не может, — ответил я. Для меня было новостью, что Вальтер ведет такие записи. Об этом знал только Сильвио: они спали в одной комнате.

— Может быть, он делает это для Шонесси? — робко спросил я.

— Скорее всего. Но зачем? Зачем это Шонесси?

— Может, наш майор хочет получить за это очередной орден или же серебряных «петушков» на погоны?

— Полковника он и так получит. Я думаю другое: или Шонесси хочет писать книгу и Вальтер собирает для него материал, или у майора прицел более дальний… Не то что у тебя, Петр.

— Моя война кончится в Праге. Стоит мне туда попасть и устроиться на работу, как все вопросы для меня будут решены.

— Вот что я скажу тебе, дружище. У меня возникло подозрение. Мы все время твердим, что Америка якобы не преследует в этой войне никаких военных целей. Трудно в это поверить. Перед глазами — пример Аахена. Помнишь, наш разговор перед моим отъездом в Верден? Помнишь, я тебе сказал, что, быть может, наше дело и дело таких людей, как Шонесси, — два совершенно разных дела?

— Я думал об этом и пришел к выводу, что все будет зависеть, кто кого…

Сильвио от души рассмеялся.

— Представляю, как ты после войны положишь Шонесси на лопатки и скажешь: «Мистер Шонесси, езжайте обратно в Чикаго и торгуйте своим мылом и холодильниками!»

Мне не казалось все это смешным. Сильвио вдруг совершенно серьезно сказал:

— А уж такие, как Вальтер, тем более не позволят положить себя на лопатки. Они будут действовать дальше!

— Глупости! Против кого они будут действовать? Нацисты после этой войны уже никогда не поднимутся.

— Дошли бы твои слова до Бога! Но смрад из Аахена заставляет думать о другом. Представь себе, что где-то в Германии, например в Баварии, вспыхнула революция. Не шуми, я знаю, что ты хочешь сказать. Но допустим! Что мы будем делать, если это произойдет? Подложим несколько горящих поленьев, так как это сократит войну? Сокращенная война кончится, и в Баварии возникнет новое государство, социалистическое, например… Абсурд? Отнюдь нет. Нечто подобное там уже было двадцать пять лет назад. И что мы сделали тогда?

— Назначили в Баварию посла.

Сильвио опять рассмеялся:

— В Мюнхен мы пошлем кого-нибудь понадежнее. Ну хотя бы Дрюза. А что мы будем делать, если в Баварии национализируют моторостроительные заводы, сельское хозяйство, киностудии? Что тогда будем делать?

— Мы не будем ни во что вмешиваться! А некоторые, возможно, втихомолку будут аплодировать.

— Ты, Петр, и я, возможно! А «1212»?

— Скотина! Кончится война, и не будет никакой «Анни».

Сильвио покачал головой:

— Ты недооцениваешь нашу «Анни». Она живуча. И мемуары, которые напишет Шонесси, будут в большой цене… Ты бегаешь на лыжах? — переменил тему разговора Сильвио.

— Охотно, хотя и не очень хорошо. Я и Ева каждую неделю в воскресенье выходили в горы.

— Я слишком тяжел, ленив и задыхаюсь, но Грети…

Сильвио почти никогда не говорил о своей жене.

Я даже думал, что он разошелся с ней. Сильвио расстегнул свою куртку, протянул мне желтоватый целлулоидный футляр.

С фотографии на меня смотрела смуглая темноволосая спортсменка в толстом вязаном свитере. Глаза у нее блестели. На груди — номер 14. Снимок был вырезан из иллюстрированного журнала. Лимузин полковника свернул резко вправо и остановился. Мы вылезли из машины, потянулись и пошли вслед за унтер-лейтенантом на крестьянский двор, в котором располагался штаб Четвертой моторизованной дивизии.

Навстречу нам вышел веснушчатый капитан.

— Мы как раз нашли нечто интересное, — сказал он и с такой осторожностью протянул какой-то грязный листок бумаги, будто это был манускрипт Карла Великого.

Полковник бесцеремонно схватил бумагу и долго, внимательно изучал.

— Что значит «absetzen»? — спросил он меня.

Я объяснил, что это «снимать», «отводить войска». Полковник засмеялся:

— Сегодня какое?…

— Четырнадцатое января!

Полковник показал бумагу мне. Это был приказ об отходе. Там стояла дата — 13 января.

— Это единственный документ, который вы перехватили? — спросил полковник.

Капитан кивнул и осторожно положил листок в папку:

— Мы отобрали его у одного подполковника. В самый последний момент он хотел было съесть листок с приказом. Другим офицерам об этом приказе ничего не известно.

Вечером у полковника было превосходное настроение. До начала нашего совещания он угостил нас старым коньяком, произнеся довольно странный тост:

— За здоровье дядюшки Джо!

Мы чокнулись.

— Немецкое наступление, — сказал полковник, помолчав, — до последнего момента, не будем этого скрывать, было успешным. Еще четыре, пять дней, и Антверпен будет отрезан. Что это значит, прекрасно понимают Рундштедт и его босс, так же, как и мы. Это может затянуть войну, а за это время много воды утечет. Будут готовы «Фау-3» и «Фау-4», а это будет очень неприятно, особенно англичанам. Тогда зачем же ОКВ дает приказ на отход?

Шонесси взял из рук Вальтера стопку донесений лагерных надзирателей и бегло просмотрел их. Кивнув головой, майор передал их полковнику. Тот, смеясь, отложил их в сторону.

— Я все уже знаю, — сказал он. — Старик нас проинформировал. Наступление, которое русские предпринимают на Восточном фронте, не мелкое местное наступление, а очень серьезное, крупное дело. И проводят они его на две недели раньше, чем оно было запланировано. Шеф еще четыре дня назад говорил о том, что Черчилль просил об этом дядюшку Джо. Русские были еще не совсем подготовлены и все же, несмотря на это, согласились. Все это очень здорово!

Шонесси нетерпеливо теребил свой массивный розовый подбородок.

— Петр, — обратился он ко мне, — приказ об отходе даст себя знать только через сутки. Так что пока вы очень коротко сообщите о наступлении красных… Из наших передач, однако, должно сложиться впечатление, что немцы были остановлены здесь и отброшены назад нами. Понятно?

Наверное, вид у меня был очень растерянный, так как полковник повторил вопрос Шонесси:

— Вам что-нибудь неясно?

Я замешкался:

— Но ведь передача о советском наступлении деморализует немцев больше, чем приказ об отходе на нашем участке фронта! Это только поможет нам, если мы…

Шонесси резким жестом поставил стакан на стол.

— Сержант Градец, — сурово сказал он, — Вы забыли, что такое приказ? — Затем тон его стал мягче. — Знаете, Петр, иногда вы не видите дальше своего носа. Подумайте о том, что будет через несколько месяцев, когда война кончится, и что будут писать об этом немецкие историки. Мы должны раз и навсегда сказать, кто остановил гитлеровцев в этих проклятых Арденнах! Или это двенадцатая группа армий, или же события, которые разыгрались за тысячи миль отсюда, на востоке? А теперь можете идти! У вас, наверное, много дел до начала передачи…

В Аахене

Аахен был первым крупным немецким городом, который захватили американцы. Город сильно пострадал от бомбежки. Это, видимо, должно было стать немцам уроком на будущее. Немногочисленные официальные указания, которые мы получали, мало что говорили о целях Америки в этой войне и планах на будущее. Лишь изредка до нас доходили некоторые высказывания ответственных вашингтонских политиков, но они подчас противоречили друг другу, а иногда даже резко не соответствовали приказам Эйзенхауэра. Поэтому судьба Аахена для нас, сотрудников УСС, представляла большой интерес. Ведь здесь был собран цвет военной администрации Штатов: многие офицеры получили образование в лучших академиях Америки. Теперь эти господа пытались наладить связь с руководством заводов и с рабочими. Аахен считался крупным промышленным центром. Население его в основном состояло из католиков, а сам город был резиденцией епископа. Нам не терпелось увидеть результаты деятельности американской военной администрации в Аахене, чтобы лучше понять, как же пойдет денацификация.