Синие дали - Александр Павлович Беляев

стал бы им и заниматься, если бы во всем привык видеть лишь выгоду да расчет. Но от природы человек широкой и чистой души, он, несмотря на свои шестьдесят лет, мог еще, как молодой, увлечься интересной, хорошей мыслью и ради нее не пожалеть своих сил. Трудно было даже представить себе, что в конце концов могло выйти из затеи с посылкой. Но Прохор верил в счастливый исход и трудился. Он не мог не верить. Он сомневался, но верил, и верил потому, что любил свой край настоящей, большой любовью. Он знал его необозримость, ценил красоту и верил в богатство. И он не ошибся: ведь не зря же приехали специалисты! Ему вспомнились слова Гаврилина: «Здесь пройдет дорога», и он улыбнулся, представив себе, как в синем, игривом просторе лесов упадут на землю никем и никогда еще не тронутые кедры, змейкой на сотни километров протянется на их месте просека и пробежит вдоль нее дорога. Прохор так напряженно и жадно вглядывался в сумерки, что на короткий, едва уловимый глазом момент ему и впрямь показалось, что он видит ее: неведомую и уже существующую. Он привстал с пня. Но между сопок белел лишь пар, клубясь полосой над вьющимся потоком Елги.

«Ничего, будет просека! — уверенно решил Прохор. — Раз все этого хотят, тайга оживет». Откуда-то из светлеющей дали, навстречу его мыслям вылетел невидимый поезд, и где-то в сопках послышался его звонкий раскатистый свисток.

Прохор снова улыбнулся: «И поезд будет!» И поднял голову вверх. Там, высоко над землей, летели два журавля, перекликаясь на лету.

«Ку-у-р-ли! Ку-у-р-ли!» — раздавалось в воздухе.

Последняя протяжная нотка этой песни и долетела до Прохора желанным, неслыханным еще здесь свистком. «И свисток будет! — опять подумал Прохор. — А вон там, — он вгляделся в расплывшееся над низиной туманное облако, — и завод встанет. Только бы нам таких специалистов, как эти двое, — вспомнил он Гаврилина и Белова, — побольше. И дело само собой закипит!»

Краешек неба над деревьями порозовел, и кедры сразу заалелись. Стайка кедровок проворно вынырнула из густых ветвей и быстро улетела к Елге. На площадке возле избушки упала шишка и с тихим шуршанием покатилась в кусты. Собака Данилина подняла кверху мордочку и залилась звонким лаем. В воздухе мелькнул пушистый, ослепительно рыжий от первых лучей комочек, и Прохор увидел, как вверх по стволу кедра метнулась белка. Эта белка была ему знакома. Она жила здесь уже две зимы, и Прохор часто видел ее неподалеку от избушки.

Забрав собаку к себе на колени, он закрыл ей глаза ладонью и подмигнул убегающему зверьку: «Беги, беги, соседка! Тут скоро такая каша заварится, что и земля загудит!» Когда собака успокоилась, он встал и потянулся. От бессонной ночи у него чуть-чуть кружилась голова и тяжестью налились веки. Взошло солнце, яркое, лучистое, и сразу же рассеялись остатки темноты. Лес вздрогнул от набежавшего ветерка и зашумел знакомой, задумчивой песней.

— Скоро в путь-дорогу собираться, — вспомнил Прохор, — и хорошо. Погодка-то сегодня какая! Такого утра красивого я что-то и не припомню, любая работа в охоту пойдет!

Он разгородил загон и погнал лошадей к водопою.

РАЗБОЙ

Это было на Кавказе, в низине Куры, в нескольких километрах от строительства Мингечаурской гидроэлектростанции. Мы охотились тогда на кабанов, добывая их по специальным лицензиям на котел рабочим. Но нам не везло. Все наши попытки выгнать зверя на выстрел окончились неудачей. Кабаны упорно держались в крепи и, несмотря на все старания наших гончих, ни за что не желали выходить на линию выстрелов. Продолжать охоту не имело смысла. Можно было уходить домой. Но неожиданно счастье нам улыбнулось.

В самом конце последнего загона, когда стрелки, потеряв всякую надежду на успех, были готовы разрядить ружья, в камышах раздался низкий хриплый лай, испуганный визг подсвинка, гулкий выстрел и чей-то незнакомый голос: «готов!»

Мы поспешили на выстрел. Шагах в ста от нас, у тропы, только что пробитой кабаном, на коленях стоял бородатый, лет сорока пяти, худощавый человек и, деловито покряхтывая, потрошил годовалого кабанчика. Рядом с ним, спокойно наблюдая за работой хозяина, лежала мордастая черная собака.

Бородатый даже не повернулся в нашу сторону, но его собака осмотрела нас очень внимательно. Мы тоже хорошенько рассмотрели ее. Ростом она была с большого матерого волка, такая же лобастая, широкогрудая, с таким же толстым загривком и крепкими лапами. От волка ее отличали лишь длинная подвижная шея, необыкновенно черная масть и глаза: незлобные, умные и спокойные. Породу ее определить было трудно. Но кто в ту минуту мог думать о породе? Она выгнала на бородатого подсвинка, тогда как наши породистые гончие путались в следах.

Мы молча переминались с ноги на ногу, стоя на почтительном расстоянии от незнакомого охотника, пока самый молодой из нас, Андрей Зубцов, не взмолился перед ним:

— Слушай! Убери ты это страшилище. Давай поговорим.

Бородатый не торопясь вывалил на траву кабаньи потроха и очень спокойно спросил:

— А кому она мешает? С охотниками она в дружбе.

— Ну знаешь, — не принял шутки Зубцов, — это ты брось. Мы тоже в охоте кое-что понимаем, — проговорил он, хвастливо выставив напоказ свое новенькое, купленное специально к открытию сезона ружье.

— Я вижу, — добродушно усмехнулся бородатый, поглядывая то на блестящие вороненые стволы зубцовского ружья, то на его щегольскую, сшитую тоже специально к сезону куртку, и шагнул нам навстречу.

— Гази, местный житель, — представился он, за руку здороваясь с каждым. Он говорил быстро, с небольшим акцентом, отчего слова, произносимые им, звучали с какой-то особенной убедительностью. Гази здоровался, а его собака обнюхивала всех по очереди и виляла хвостом.

— Теперь в огонь и воду за вами пойдет, — улыбнулся Гази.

Зубцов, не скрывая восхищения, спросил:

— Ты где же взял такую?

— Всегда была.

— А как зовешь?

— Разбой.

Мы заулыбались:

— Подходящее имя.

Потом кто-то спросил Гази, почему он так поздно вышел на охоту.

Гази, прежде чем ответить, посмотрел на горы и махнул рукой в сторону перевала.

— Уже домой иду. За козлами я ходил. Вылез на откос, слышу шум в камышах. Думаю, что там происходит? Вижу, люди в одном краю толпятся, кабаны в другом бегают. Люди туда идут — кабаны сюда возвращаются. Карусель вижу.

— Что-то похоже на это, — согласились мы, — жарища, однако. Собаки устали…

Гази щелкнул языком.

— Сейчас из камыша кабана выгнать нельзя. Что он, с ума спятил, в горы бежать? Неправильно вы охотитесь.

— А как надо?

Он прищурил свои большие миндалевидные глаза, пожевал