Дневник горничной - Октав Мирбо

— Я не могу… нет у меня настроения… Рука дрожит… Не знаю, что со мной… И с тобой что-то такое происходит… Ты не можешь усидеть на месте…

Наконец, он растянулся на кушетке у большого окна, из которого на большое расстояние видно было море. Рыболовные барки, убегая от грозы, возвращались в порт Трувиль. С рассеянным видом он следил за их движением и за серыми парусами…

Как верно сказал Жорж, я не могла усидеть на месте… я волновалась, стараясь придумать, чем занять его. Конечно, я ничего не придумала, и мое волнение не успокаивало больного…

Зачем так нервничать?.. Зачем так волноваться?.. Посиди около меня.

А не хотели ли бы вы теперь быть на этих маленьких барках, там на море?.. — спросила я.

— Не говори для того только, чтобы говорить… Посиди около меня…

Как только я села около него, вид моря стал ему несносен, и он попросил спустить шторы.

— Погода сегодня меня приводит в отчаяние… Море какое-то страшное, я не хочу его. видеть… Все сегодня страшно. Я ничего не хочу видеть сегодня, ничего, кроме тебя.

Я его слегка стала бранить.

— Господин Жорж, вы неблагоразумны… Нехорошо… Если бы бабушка вошла и увидела вас в таком состоянии она заплакала бы!

Он поднялся немного на подушках.

Прежде всего зачем ты меня называешь «господин Жорж»? Ты ведь знаешь, что это мне не нравится.

Но я не могу вас называть «господин Гастон»!

Называй меня просто «Жорж»… злюка…

— Не сумею, никогда не сумею…

— Любопытно! — сказал он со вздохом. — Ты всегда хочешь быть бедной маленькой рабыней?

Затем он замолчал. И весь остальной день он нервничал или молчал, что его еще больше расстраивало.

После обеда разразилась наконец гроза. Поднялся сильный ветер, и море с шумом ударялось о берег… Жорж не хотел ложиться спать. Он чувствовал, что не может заснуть, а бессонные ночи так длинны и мучительны! Он разлегся на кушетке, а я села у маленького столика, на котором стояла лампа под абажуром и разливала мягкий, розовый свет вокруг нас. Мы не разговаривали. Глаза Жоржа блестели больше обыкновенного, но он казался спокойным, а розовый свет лампы оживлял его лицо и оттенял изящные формы его тела… Я занялась шитьем.

Вдруг он сказал мне:

— Оставь свою работу, Селестина, и иди ко мне…

Я всегда повиновалась его желаниям и капризам. Его порыв и дружеские излияния я приписывала чувству благодарности. Я повиновалась, как и всегда.

Ближе ко мне… еще ближе, — сказал он. Затем:

Дай мне теперь твою руку…

Без малейшего недоверия я ему дала свою руку, и он стал ее ласкать.

— Какая красивая у тебя рука! Какие красивые у тебя глаза! И какая ты вся красивая… вся… вся!..

Он часто мне говорил о моей доброте, но никогда он мне не говорил, что я красива — по крайней мере никогда не говорил с таким видом. От неожиданности, хотя в глубине души я была в восхищении от этих слов, произнесенных порывистым и страстным голосом, я инстинктивно отступила назад.

— Нет… нет… не уходи… Останься около меня… ближе… Ты не знаешь, как мне хорошо, когда ты близко около меня… как это меня ободряет… Ты видишь, я больше не нервничаю, не волнуюсь… я не болен… я доволен… я счастлив… очень… очень счастлив…

И, скромно обняв мою талию, он меня заставил сесть рядом с ним на кушетку и спросил:

— Разве тебе так плохо?

Я нисколько не успокоилась. Глаза его еще больше заблестели… Голос стал дрожать… О! эта дрожь в голосе была мне знакома! Она появляется у мужчин, когда ими овладевает бурная страсть. Я сама волновалась, трусила… и голова немного кружилась у меня… Но я решила не поддаваться и защищать его против его самого. Наивным тоном я ответила:

— Да, господин Жорж, мне дурно… Дайте мне прийти в себя…

Его рука не оставляла моей талии.

— Нет… нет… я прошу тебя!.. Будь добрее…

И с какой-то бесконечно милой хитростью в голосе он прибавил:

— Ты так труслива… И чего ты боишься?

В то же время он приблизил свое лицо к моему, и я почувствовала его горячее дыхание… какой-то неприятный запах… какое-то дыхание смерти…

У меня сердце сжалось от боли, м я вскрикнула:

— Господин Жорж! Ах! Господин Жорж!.. Оставьте меня! Вы опять заболеете… Я вас умоляю, оставьте меня!

Я не решалась обороняться ввиду его слабости и хрупкости его тела. Я пыталась только со всеми предосторожностями отстранить его руку, которая робко и неловко старалась расстегнуть мой корсаж и ласкать мою грудь. Я повторяла:

— Оставьте меня! Вы нехорошо делаете, господин Жорж… оставьте меня…

Усилие удержать меня утомило его, напряжение его рук скоро ослабело. В течение нескольких секунд он трудно дышал. Затем сухой кашель вырвался из его груди…

— Видите, господин Жорж, — сказала я ему с мягким, материнским упреком. — Вы хотите заболеть… вы ничего не хотите слушать, и опять сначала придется начинать… Вы хорошенько поправитесь, тогда… Будьте благоразумны, я вас прошу! И если бы вы были совсем милый, знаете, что бы вы сделали? Вы сейчас же легли бы спать.

Он убрал свою руку, которая обнимала меня, растянулся на кушетке и, когда я поправляла ему подушки, печально, со вздохом сказал:

Да… это верно… Извини меня…

Вам не нужно извиняться предо мной, господин Жорж, вам нужно быть спокойным.

— Да… да!.. — сказал он, глядя на пол, где прыгало светлое пятно от лампы. — Я немного с ума сошел… и на один миг подумал, что ты можешь меня полюбить, меня, который никогда не любил… и ничего никогда не имел, кроме… одних страданий… Зачем тебе любить меня?.. Меня моя любовь к тебе исцелила… С тех пор, как ты здесь, близ меня и будишь во мне страсть, с тех пор, как ты здесь со своею молодостью, свежестью, своими глазами, своими руками, своими маленькими бархатными ручками, так нежно ласкающими… я мечтаю только о тебе… я чувствую в себе, в моей душе и в моем теле новые силы… целую жизнь, неизведанную и кипучую… Вернее, я чувствовал, потому что теперь… Чего ты хочешь, наконец? Это было безумие! И ты… ты… это верно…

Я была очень смущена. Я не знала, что говорить; я не знала, что делать. Самые противоречивые чувства волновали меня… Порыв толкал меня к нему… священный долг меня удерживал… И я глупо начала бормотать, потому что была неискренна и не могла быть искренней в этой неравной борьбе между чувством и сознанием долга:

— Господин Жорж, будьте благоразумны… не думайте об этих глупостях… Это вам причиняет боль… Ну же, господин Жорж… будьте хорошим мальчиком…

А он повторял все:

— Зачем тебе любить меня? Верно… ты права, если не любишь меня. Ты считаешь меня больным. Ты боишься заразиться от меня… заразиться той болезнью, от которой я умираю… от поцелуя со мной… Это верно…