Письма 1848-1852 годов - Николай Гоголь

Шевыреву я передал и твой поклон и твою просьбу. Теперь он загроможден делами по университету, которых навалили на него кучу. Но «Одиссеей» он займется непременно, как только сколько-нибудь удосужится. Тем более, что это занятье его много занимает. Что же мне написать тебе об «Одиссее»? Сказавши в первом письме, что много есть в России людей, тебе особенно за нее благодарных, и что она совершенство, я сказал всё. Да и что сказать о труде, в котором все части приведены в такую стройность и согласие? Если бы что-нибудь выступало сильней другого или было обработано лучше или же отстало, тогда бы нашлись речи. А теперь вся оценка [вся оценка и всё] сливается в одно слово: прекрасно! Притом, если даже и хвалить [Далее начато: по] картины, то похвалы все достанутся Гомеру, а не тебе. Переводчик поступил так, что его не видишь: он превратился в такое прозрачное стекло, что кажется, как бы нет стекла. Во II томе [Далее начато: еще] «Одиссеи» это еще более поразительно, чем в первом. Но прощай. Да поможет тебе тот, кто один только может быть вдохновителем в труде твоем! Обнимаю тебя всею мыслью, крепко. Бог в помощь!

Твой весь Н. Гоголь.

Обними за меня всё близкое твоему сердцу. Мой адрес: на Никитском бульваре в доме Талызина.

Максимович просит убедительно стихов для альманаха «Киевлянин». Хоть двух строчек.

Сделай с библи<ей> то же, что с евангели<ем>: всякое утро переводи по главе, и древняя Палестина, верно, предстанет тебе, как живая, еще прежде, чем доберешься до половины библии.

Друг, не гневайся, если [После этого зачеркнуты начатые фразы: «не в силах тебе», «не сказал больше», «я не доставил»] сказанного мною для тебя мало. [В подлиннике: много] Я хотел сказать много — видит бог! Я хотел бы [Далее начато: как неясен бессильный] подать тебе братски руку и быть тебе хоть на полпути вожатым. [быть твоим вожатым] Но вижу, что вожатый один и что к нему прямо нужно обратить<ся>. Он же и приведет.

Обнимаю тебя всею душою и всех милых твоему сердцу обнимаю также. Не забывай меня. И<…>

Ничего [Ничего не скажу тебе] о II части «Одиссеи», [Далее начато: скажу, трудно сказать что-нибудь против того] право, не знаю, что сказать тебе, [что сказать тебе о том, что совершенно. Я уже всё сказал] сказавши в первом письме, что за нее благодарят все, у кого еще бьется эстетическое чувство. Я всё сказал [сказал в нем] о труде, который есть совершенство и <в котором> всё приведено в согласие и стройность. [Далее начато: Ничего другого нам сказать, как только прекрас<но>, ничего, как то<лько?>] Ничего не говорят. [не говорят, кроме прекрасно. Просто одно] Прекрасно, да и только! Если бы одна какая-нибудь часть выступала сильнее другой и была обработана лучше, чем третья, [Далее начато: тогда бы на что-нибудь] перед друг<ой>, тогда бы еще другое дело. Но когда всё обработано с равной любовью, [Далее начато: что] когда и то, и другое, и третье хоро<шо>, что тут говорить? [Далее начато: к тому ж] Все похвалы обращаются [идут] к Гомеру. Переводчик поступил так, что его не видишь. [Переводчика не видишь как-то] Он превратился в такое прозрачное стекло, что кажется нет стекла. [Далее было: вот и всё. А потому и нечего говорить о переводчике. А что] Во II томе видно это еще ощутительнее, чем [еще более, чем] в первом. Это ты знаешь и сам.

Всею душой и мыслью обнимаю тебя. Да поможет тебе творец всего прекра<сного> в душах наших!

Твой весь.

М. А. КОНСТАНТИНОВСКОМУ

28 февраля <1850>. Москва

Как вы доехали? Как нашли всё по приезде вашем во Ржев? О вас нет никаких известий, и граф Александр Петрович, и я, и все ваши вам близкие о вас беспокоятся. Дайте нам о себе одну только строчку. Я между тем, по желанью вашему, обратился к Шереметьевой с просьбою о девочке вашей. Она была так добра, что поехала тот же час хлопотать, и привезла ответ благоприятный: ее можно поместить, привезя ее в дом Шереметьева к Варваре Сергеевне Шереметьевой. Впрочем, вот записочка от нее самой; ее здесь же прилагаю. Уведомьте, пришлась ли по вкусу вашему сыну «Всеобщая история» и не нужно ли вам еще каких книг? Прощайте, добрейший, близкий сердцу моему Матвей Александрович. Не позабывайте меня грешного в молитвах ваших.

Вам весь ваш признательный

Николай Гоголь.

В. А. СОЛЛОГУБУ

<Четверг, 10 февраля 1849 или 2 марта 1850. Москва.>

Завтра, т. е. в пятницу, около 5 часов, гр<аф> Толстой ждет вас к блинам. А с ним вместе и я.

Н. Гоголь.

На обороте: Его сиятельству графу В<ладимир>у Александрови<чу> <Солло>губу. [Часть текста с адресом повреждена. ]

Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ

<После 11 марта 1849 или 1850. Москва.>

Поздравляю вас от всей души! Весьма рад буду видеть вас завтра, если только вам свободно. Весь ваш

Н. Г.

На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.

Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ

<После 19 марта 1849 или 1850. Москва.>

Благодарю вас много. Вашим советом постараюсь воспользоваться. Буду молиться, просить высокого спокойствия душевного, [сил на работу и] без которого не двигнется и самая работа, а вы молитесь, чтобы я умел как следует молиться и жить. Прощайте. Христос с вами!

Искренно признательный вам

Н. Г.

Не оставляйте уведомлять себе.

На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.

А. Я. БУЛГАКОВУ

Марта 24 <1850. Москва>

Несказанно обязан за письмо Жуковского, которое при сем возвращаю с чувствительнейшею благодарностью. Что общий друг наш разгневался на немцев, в том нет ничего удивительного. Но я очень рад, что немецкие стенографические протоколы франкфуртских заседаний подействовали, как он выражается, благодетельно на низшие регионы его телесного состава и на п<…> к<…>. От этого у него голова становится обыкновенно светлей, и мы можем ожидать из нее выхода еще многого добра.

Ваш весь Н. Гоголь.

М. А. КОНСТАНТИНОВСКОМУ

1850 г. Марта 24. Москва

Медлил отсылкою к вам книг по той причине, что нигде не нашел еврейской грамматики на русском или латинском языке. Решился наконец взять на немецком, хоть, может быть, этот язык вам и не так знаком. Впрочем, мне показалось, что в лексиконе есть почти все грамматические принадлежности и объяснения. Если же нет, то вы меня уведомьте; я могу послать в Петербург, куда я уже и послал за грамматикой еврейской, некогда изданной Павским, которой здесь в Москве нигде не отыскалось. Искренно и от всей души желаю я вам успехов в священном языке, утешаю себя мыслию, что, отыскивая какое-нибудь слово в лексиконе, вы помолитесь и обо мне, грешном, чтобы бог спас мою душу, несмотря на всю мою леность в делах спасения. Несказанно благодарю вас за уведомления о себе и о домашних. Не переставайте хотя изредка давать о себе весть. Граф и графиня посылают вам поклон.

Весь ваш Н. Гоголь.

Н. Я. ПРОКОПОВИЧУ

Март 29 <1850>. Москва

На твое письмо не отвечал в ожиданьи лучшего расположения духа. С нового года напали на меня всякого рода недуги. Всё болею и болею; климат допекает; куды убежать от него, еще не знаю; пока не решился ни на что. Рад, что ты здоров и твое семейство также. По-настоящему следует позабывать свою хандру, когда видишь, что друзья и близкие еще, слава богу, здравствуют. Впрочем, и то сказать: надобно знать честь. Мы с тобой, слава богу, перешли сорок лет и во всё это время ничего не знали, кроме хорошего, тогда как иных вся жизнь — одно страдание. Да будет же прежде всего на устах наших благодарность. Болезни приостановили мои занятия «Мертв<ыми> душам<и>», которые пошли было хорошо. Может быть, болезнь, а может быть, и то, что как поглядишь, какие глупые настают читатели, какие бестолковые ценители, какое отсутствие вкуса… просто не подымаются руки. Странное дело, хоть и знаешь, что труд твой не для какого-нибудь переходного современной минуты, [Так в подлиннике. ] а все-таки современное неустройство отнимает нужное для него спокойствие. Уведоми меня о себе. Всё же и в твоей жизни, как дни ее, по-видимому, ни похожи один на другой, случится что-нибудь не ежедневное: или прочтется что-нибудь, или услышится, или само собой, как подарок с неба, почувствуется такая минута, что хотел бы благодарить за нее долго и быть вечно свежим и новым в своей благодарности. Адресуй по-прежнему: в дом Талызина на Никитском булеваре. Супругу и деток обними.

Твой весь Н. Гоголь.

В. А. ЖУКОВСКОМУ

<Март 1850. Москва.>

В дополненье к письму моему о местностях Палестины, ознаменованных стопами спасителя, посылаю тебе при сем прилагаемую эамечатель<ную> книжку: [книгу] «Иисус Христос на Голгофе». Автор ее скрыл свое имя, не скрывши только того, что он много перечел по этому предмету и еще более, может быть, перечувствовал. От души буду рад, если книжка придется по душе. Всё в Москве тебе кланяется.