Секрет Пегаса - Грег Лумис

— Ладно, нет так нет, — сказал Лэнг. — Я все еще помню кое-что и способен сам сделать так, что ни мать, ни ты меня не узнаете.

— В одежде или без?

Этот вопрос он пропустил мимо ушей.

— Мне потребуются наличные. Немного. Просто я не могу пользоваться банкоматами. Слишком уж легко отследить снятие денег со счета. Нужно купить одежду и еще кое-что — мои вещи остались в pensione. Соваться туда было бы неразумно. Остается паспорт и все прочее — водительские права, кредитные карты и тому подобное. Ты сможешь достать это?

— Как ты понимаешь, только в том случае, если поеду с тобой.

— Ты торгуешься, как на рынке.

— Только ради твоей же безопасности. Ты ведь сам говорил, что не сумеешь присматривать за собственной задницей.

— Ты сможешь так вот взять и сорваться с работы?

— У меня как раз подошло время отпуска.

Лэнг был способен понять, когда сопротивляться далее бесполезно, и знал, насколько важно отступить в организованном порядке.

— Ладно, давай вернемся в Рим и у тебя организуем все, что нужно. Только не забывай… я тебя еще раз предупреждаю, — это не игра.

Она ласково улыбнулась и произнесла с деланым медоточивым южным акцентом, который мог бы показаться таковым разве что людям, никогда не заезжавшим южнее Вашингтона:

— А-ах, мо-ой дора-агой, ни-икогда еще я не получала таа-кого при-иятного пре-едложее-ния.

Лэнг даже не стал пытаться представить себе, что на это мог бы ответить Ретт[40].

Тамплиеры: гибель ордена

Солнце еще не успело подняться в зенит, как жара все же вынудила Гийома де Пуатье снять наголенники и сабатоны[41] и остаться только в кирасе[42] с наплечниками, надетой поверх хауберка. Его боевые доспехи прикрывала белая мантия, развевавшаяся, словно облако.

Ни словом не выдавал он своего недовольства, и мысли наши обращались к тяжким испытаниям, кои пришлось ему претерпеть в сражениях с безбожными турками в необитаемых безводных пустынях. Там его с сотоварищами ждала не манна небесная, коей Господь питал израильтян, а скудные колючки да отсутствие питья и еды. Не раз и не два приходилось им убивать и есть своих боевых коней, бросать в песках осадные лестницы, тараны, баллисты[43] и прочие боевые принадлежности, ибо не могли они везти их дальше.

Его оруженосец, молодой парень, лишь несколькими годами старше меня, был во святом крещении поименован Филиппом. Вырос и воспитывался он среди рыцарей Храма и, как и я, совершенно не помнил той семьи, в которой некогда появился на свет.

В пыли, летевшей из-под копыт боевого жеребца Гийома, мы тащились вдвоем на развьюченном осле. Филипп развлекал меня повествованиями об экзотических странах, о которых я, владеющий лишь жалкими знаниями, даже и не слышал. Подле своего господина он пребывал с тех пор, как тот покинул Кипр, и делил с ним все тяготы странствий. Дважды на них нападали африканские пираты, но пилигримов спасали благосклонность судьбы и ветер, ниспосланный Господом.

Забыв об опасности впасть в грехи чревоугодия и жадности, я снова и снова спрашивал Филиппа о том, какая пища и что за жилье ждут меня впереди. Он подтвердил слова своего господина: мясо подавали дважды в день, спали все братья — рыцари, оруженосцы и прочие — на тюфяках, в которых еженедельно меняли солому. Поблизости протекал ручей, где можно было мыться, пока позволяла погода. За мечтами о предстоящей мне роскошной жизни я напрочь позабыл, что предназначение мое — служить Господу, а не своим вожделениям. Воистину, сие и могло повлечь за собой ту кару, которая ожидает меня.

Путь наш лежал через гору Сан-Джулиано. Это название будто бы предвещало нам только добро, ибо совпадало с именем нашего рыцаря, пусть и на местном диалекте[44]. На вершине лежал обнесенный стенами город Эрике, построенный норманнскими королями[45]. Там мы остановились на ночлег в аббатстве, сильно схожем с тем, которое я покинул. Я настолько был поглощен мечтами о будущем, что оказался не на шутку разочарован тем, что это место ничем не отличалось от того, к чему я привык за свою жизнь.

Эта обитель, предназначенная для благоговейной молитвы, казалась мне весьма жалкой рядом с тем, что предвкушал я в мечтах. Я никак не мог дождаться Prime, по окончании коего наш путь в Бургундию долженствовал стать на один день короче. Как и накануне, мы выехали затемно.

В утренних сумерках мало что можно было разглядеть, да и дорога, ведущая вниз, извивалась столь прихотливо, что дальше следующего поворота и при свете ничего не было бы видно. Я радовался, что еду на осле, двигавшемся куда легче, нежели могучие кони, коих часто приходилось вести в поводу и внимательно направлять, дабы ни один из них не оступился и не сорвался в пропасть.

Отошед всего на несколько дюжин фарлонгов[46] от городских врат, свернули мы за поворот и наткнулись на людей, преграждавших дорогу. К тому времени слегка рассвело, и можно было разглядеть, что в руках они держали дубины[47]. Даже при той затворнической жизни, которую я вел дотоле, мне было известно, что попадающиеся на дороге мужчины, при коих нет скотины или женщин, скорее окажутся злодеями, нежели добрыми путниками.

Я схватился за четки, висевшие у меня на шее, и воззвал к святому Христофору с мольбой о помощи. Взять у меня было нечего, однако я слышал, что люди, подобные этим, зачастую бросают свои жертвы на дороге мертвыми или лишенными сознания. Не есть ли сие предмет для размышления по поводу притчи Господа нашего о добром самаритянине?

Равно как нам полумрак и изгибы дороги помешали узреть сих подлых негодяев, так и они не разглядели вовремя, что среди нас имелся рыцарь в доспехах и при оружии, подобающих его званию.

Когда же они приблизились, Гийом де Пуатье повернул своего белого скакуна и неспешно, дабы не подумал никто, что возжелал он покинуть поле боя[48], назад отъехал. Из вьюка, притороченного к спине одной из заводных лошадей, шедшей между Филиппом и мною, извлек он свой громадный меч и воздел щит. Держа меч в одной руке, а щит в другой, рыцарь повернул лошадь и помчался встречь тем, кои задумали недоброе супротив нас.

— Да свершится воля Божия! — прогремел он, заглушая топот копыт.

Пешие, вооруженные лишь дубинками и короткими ножами, не соперники рыцарю верхом на коне, и тогда мне довелось впервые удостовериться в том своими глазами.

Грабители уразумели, какая участь их ждет, но кинуться врасыпную не смогли, ибо выбрали для засады своей неудачное место. Посему они вольны были только бежать вниз по дороге или прыгать с обрыва на почти верную гибель.

Рыцарь же наш поднялся в стременах, взмахнул могучим своим мечом и отделил одному голову и верх плеч от тела, кое пробежало еще пару шагов, прежде чем рухнуть в лужу собственной крови. Еще одного постигла участь его сотоварища. Двое других не захотели, чтобы их зарезали, как свиней перед опаливанием на огне, и предпочли прыгнуть в пропасть.

Мне доводилось видеть, как люди умирали от лихорадки или просто потому, что такова была воля Господа нашего, но ни разу еще не лицезрел я, чтобы души покидали тела среди таких потоков крови. Пусть даже эти люди злоумышляли против нас, но был я удручен тем, что не нашлось поблизости священника, дабы отпустить им грехи и дать последнее помазание. Посему произнес я краткую молитву за несчастных грабителей, питая надежду, что души их избавятся от вечных мук, ибо ни один христианин не пожелает такой посмертной участи даже для столь дурных людей, как эти. Поелику все мы братья — дети Владыки Небесного.

Если же и Гийома де Пуатье посещали подобные мысли, то высказывать их он не намеревался. Вновь поднявшись в стременах, он взмахнул мечом, приказывая нам двигаться вперед.

— Господин, вы не пострадали? — спросил Филипп, как только мы сблизились на расстояние, позволяющее вести нормальный разговор.

Рыцарь лишь рассмеялся в ответ и, рукоятью вперед, протянул свой окровавленный меч Филиппу.

— Благодарение Богу, все в порядке. Как и подобает мужу, который только что отправил это отребье туда, где ему самое место, — в ад. Сейчас нужно отыскать остальных — их берлога должна быть где-то неподалеку.

Я не ведал, откуда он сие узнал, но не мне, тем более в том моем положении, было сомневаться в суждениях рыцаря Господня. Когда же спуск сделался не столь крут, учуяли мы запах дыма, а затем и увидели полосу его, поднимавшуюся в небо, полностью озарившееся утренним светом. Подъехав к краю дороги, Гийом знаком приказал нам сохранять тишину, и следом за ним мы свернули в лес, столь густой, что нам показалось, будто вновь наступили сумерки.