Английский дом. Интимная история - Люси Уорсли

В результате после 1789 года на парикмахеров в обществе начали смотреть косо. «Искусство и таинство брадобрейства, высоко ценившееся с древних времен, заметно утратило свой престиж», – писали в 1824 году. Люди честные, благородные, патриотически настроенные перешли на простые прически, не требовавшие затрат времени и усилий. В 1830 году бристольская газета сообщала, что «парикмахер более не является такой важной персоной, какой слыл в прежние времена». В викторианскую эпоху гладкие, просто уложенные волосы стали свидетельством благородного происхождения и принадлежности к высшему свету. Зато слуг, работавших в больших богатых поместьях и особняках, по-прежнему заставляли пудрить волосы, и ливрейные лакеи вплоть до Второй мировой войны напоминали персонажей сказки «Золушка». Пудру они ненавидели. «Они окунали голову в воду, намыливали волосы до густой пены и затем расческой придавали им пышную форму. После в ход шли пуховки, которыми они наносили друг другу на волосы лиловую пудру или обычную муку. Высыхая, волосы твердели».

Вот что писал в 1923 году бывший ливрейный лакей Эрик Хорн: «Я был вечно простужен, – жаловался он, – ибо каждый раз после сопровождения кареты приходилось заново пудрить волосы, поэтому голова у меня редко бывала сухой». Слуги не только постоянно страдали от простуды; им казалось, что из-за пудры волосы у них становятся тусклыми и преждевременно выпадают.

В конце XIX века, когда в домах появляются ванные комнаты и ванны с водопроводом, на смену прежним чудным средствам для мытья головы – смеси говяжьего жира с духами или лимона с яйцами – приходят новые, более эффективные шампуни. Ближе к закату викторианской эпохи искусство укладки волос, подобно зубоврачебному делу, становится сферой применения некоторых научных открытий и постепенно перемещается из жилища в специализированные салоны. Французский куафер месье Марсель (Марсель Гарто), работавший в парижском салоне, изобрел ондуляцию (от фр. onde — «волна»), новый вид укладки, позже названной его именем – «марсельской волной». Но если он использовал обычные щипцы для завивки, то немец Карл Несслер разработал способ стойкой ондуляции при помощи электрических щипцов. Так возник «перманент» – метод, усовершенствованный в 1920-е годы, когда модницы буквально помешались на коротких стрижках. Коротко остриженные волосы – очередной шаг на пути к эмансипации – поддержала леди Астор, первая женщина – депутат парламента. Как-то у нее состоялся разговор с дворецким по поводу одной из горничных, которая попросила разрешения коротко остричься.

«– С чего это ей вдруг захотелось сделать стрижку? – осведомилась ее светлость.

– Очевидно, так сейчас модно, миледи.

– Передай ей, пусть не трогает свои волосы. Мне не нужны модные служанки.

– Очень хорошо, – отвечал мистер Ли, – но, думаю, мне следует предупредить вас, что, занимая столь непримиримую позицию, вы рискуете остаться со служанками, вовсе не имеющими волос».

Леди Астор рассмеялась и сказала, что горничные могут делать со своими волосами все, что им заблагорассудится.

Мужчинам тоже стало проще бриться после того, как они отказались пользоваться опасной бритвой. В 1909 году американец Кинг К. Жиллетт запатентовал первый безопасный бритвенный станок со сменным лезвием, а в 1920-е годы была изобретена электрическая бритва, при помощи которой можно было легко и без особых усилий сделать популярные в то время тонкие усики и добиться идеальной гладкости щек и подбородка.

«Марсельская волна», популярная в 1920-е, создавала эффект рифленого железа.

Хотя число салонов-парикмахерских неуклонно росло, стрижку и укладку волос иногда еще делали дома. В моем детстве, в 1970-е, к нам домой приходила парикмахерша и, пока мы не дыша сидели на кухонной стремянке, стригла нам волосы. Кажется, это было так давно, однако маятник судьбы качнулся в обратную сторону: после недавнего экономического кризиса люди стали отказываться от посещения дорогих салонов красоты, и тут же выросли продажи средств для домашнего окрашивания волос. Тяжелые времена заставляют нас вернуться в свои ванные комнаты и заняться самостоятельным уходом за волосами.

Глава 20

Боевой раскрас

Я заметил, что женщины начали краситься. Прежде это считалось позором, ведь косметикой пользовались только проститутки.

Трудные годы Английской гражданской войны уходили в прошлое, сменяясь изысканной эпохой Реставрации, и Джон Ивлин фиксирует момент перехода общества от умеренности к гедонизму. Действительно, употребление косметики привычно ассоциировалось с проституцией, хотя ею также пользовались лица королевской крови, придворные, актрисы и актеры, то есть все те, кому приходилось играть роль на публике.

В период правления Тюдоров люди фактически не имели представления о собственной внешности. Зеркал как таковых не было. Свое неясное отражение можно было увидеть лишь в начищенных до блеска предметах или в воде. (У щеголя Генриха VIII было семь металлических «зеркал».) Неудивительно, что и от художников никто не требовал точного сходства портрета с оригиналом. На полотне запечатлевали достаточно отвлеченные представления заказчика о самом себе: богатый убор, величественная поза, благородство черт, но – никакой жизни: кукла, а не человек.

Служанки ежедневно покрывали кожу знатных дам слоями свинцовых белил, превращая живых женщин в окостеневший символ чопорного величия и власти, что находит отражение на портретах того времени. В якобитский период одевание и нанесение макияжа отнимало уйму времени: приходилось долго стоять «перед зеркалом, что-то прикалывать и откалывать, добавлять и снимать, выравнивать и подправлять, рисовать голубые жилки и красить щеки». Женщины пытались добиться вожделенной бледности, ибо загорелая кожа была признаком низкого происхождения.

В XVII веке в моду входят розовые щеки и красные губы. На этот счет в обществе ведутся споры. Пуритане настаивают на том, что румяный, более естественный цвет лица – это почти грех. Косметика и духи олицетворяют тщеславие и сосредоточенность на собственной персоне и маскируют нечистые помыслы. Один особенно ревностный пуританин заявлял, что косметика – это «гниль», а накрашенная женщина – не что иное, как «навозная куча под красно-белым покровом». 7 июня 1650 года на рассмотрение парламента был даже вынесен «Закон против применения косметики, приклеивания черных мушек и ношения женщинами нескромных платьев». Впрочем, он так и не был принят.

В 1660 году Карл II вернулся из изгнания, и вместе с ним из Франции пришла мода на румяна, которыми смело пользовались французы. (В 1662 году на балу в душном зале его несчастная супруга Екатерина Брагансская была замечена с растекшейся на потном лице косметикой.) Но нарумяненные щеки не получили всеобщего признания – не все считали их признаком благородства и далеко не всем они нравились. Например, дамский угодник Сэмюэл Пипс отдавал предпочтение бледноликим женщинам. Про одну свою знакомую он говорил, что она «очень мила, но румянит щеки, за что я ее просто ненавижу».

Декоративные мушки (искусственные черные родинки) изначально приклеивались на лицо, чтобы скрыть прыщи или оспины. Но правила, определяющие их форму и расположение, вскоре сложились в мудреную систему символов. В период правления королевы Анны те дамы, что поддерживали вигов, приклеивали мушки на одну щеку, те, что выступали за тори, – на другую. Журнал «Спектейтор» в 1711 году писал, что «некая Розалинда, знаменитая сторонница вигов», имела несчастье родиться с естественной «прекрасной родинкой на той части лба, куда обычно наклеивают мушки приверженцы тори. Это сразу бросалось в глаза и многих вводило в заблуждение» относительно ее политических взглядов. В XX веке персонаж, придуманный Томасом Харрисом, – серийный убийца Ганнибал Лектер, владевший эзотерическим знанием, тоже умел читать «язык мушек»: пороховой ожог на щеке агента ФБР, симпатичной ему Клариссы Старлинг, появившийся точно на том месте, где мушка означала бы «мужество», привел его в полный восторг.

Мы успели забыть, что в XVII веке редко кто мог похвастать чистой кожей: прыщи и шрамы от них «украшали» чуть ли не каждое лицо, не ограничиваясь, как в наши дни, физиономиями подростков. Антибиотиков, не дающих инфекции, попавшей на эпидермис, развиться в полноценный гнойник, тогда не существовало. Студент Оксфордского университета Джеймс Вудфорд писал в 1751 году о том, какие мучения доставляет ему чирей на ягодице. Нарыв причинял жуткую боль, у бедняги-студента поднялся жар, и температура не падала, пока «однажды ночью фурункул не прорвался».

Мушки на лице этой дамы выдают в ней сторонницу вигов.