Волк и семеро козлов - Владимир Колычев

Сладострастная пелена спала с ее глаз, сейчас она смотрела на Ролана, как врач на пациента. Изольда деловито пальпировала его живот, спрашивая о состоянии.

– Похоже на аппендицит, – совершенно серьезно заключила она.

– Да нет, у меня же слабость в животе; может, от этого…

– Может, и от этого… – не стала спорить она. – Все равно в больницу я тебя сейчас отправить не могу. До утра надо наблюдать…

– Может, обезболивающего? Новокаин там, а?

– Ага, и кубик морфия… Нельзя обезболивающее, когда подозрение на аппендицит.

– Да я понимаю, но больно-то как…

– Ничего, потерпишь.

Похоже, Ролан смог обмануть Изольду – она поверила в то, что у него скрутило живот. Правильно он поступил или нет, но у него не было иного выбора. Он должен был показать, что хочет ее, и он сделал это. А то, что разболелся живот, так это подорванное в неволе здоровье виновато…

Она ушла, а он остался бодрствовать. Нельзя засыпать сразу, нужно дождаться, когда Изольда зайдет в палату справиться о самочувствии.

Часа два, не меньше, Ролану пришлось бороться со сном, прежде чем Изольда наведалась к нему.

– Ну как?

– Уже лучше.

К счастью, на этом разговор и закончился. А утром Изольда сдала смену и отправилась домой. Но через двое суток она вновь заступит на дежурство, и тогда Ролану придется придумать что-то новое, чтобы сгладить ее откровенный к себе интерес… А может, не надо ничего придумывать? Может, поплыть вниз по течению? Так легче, да еще и приятнее. Сказать потом себе, что не он во всем виноват, а обстоятельства. Но ведь себя-то не обманешь…

Глава тринадцатая

Суп гороховый на первое, перловая каша с запахом мяса на второе.

– Льется музыка, музыка, музыка, – пропел Ролан, панибратски хлопнув баландера по плечу.

Настроение отличное, и аппетит здоровый. Обед по расписанию, затем тихий час, после чего телевизор. Не жизнь, а малина.

– А там у тебя что?

Ролан поднял крышку одной из трех маленьких кастрюлек, что стояли на тележке рядом с большими.

– Тихонов, отставить! – возмущенно нахмурился санитар.

– А может, я тоже хочу!

Приятный аромат запеченного мяса и жареного картофеля защекотал ноздри.

– Не положено! – отрезал санитар.

– На нет и суда нет…

Ролану не хотелось ссориться с ним. Нельзя ему сейчас ни с кем конфликтовать, а то еще из лазарета прогонят, а этого никак допустить было нельзя. Похоже, он вплотную приблизился к своей цели.

Баландер выкатил из палаты тележку, за ним вышел санитар. Очень скоро послышался звук, похожий на тот, который появляется, когда поднимаешь рольставни. Чуть позже послышался приглушенный мужской голос:

– …Бу-бу-бу, хорошо, бу-бу-бу…

Что хорошо, непонятно. Видимо, обед постояльцу понравился.

Ролан уже понял, что за стеной находится еще одна палата, зайти в которую можно из того же коридорного отсека, в который выходила его дверь. Увы, она была извне закрыта на защелку, и он не мог выглянуть сейчас в коридор, как не мог обследовать панельную обшивку в том примерно месте, где должен был находиться вход в секретную палату. Возможно, обшивку можно было сместить в сторону, как ширму, за которой скрывалась потайная дверь. Зачем такая маскировка? А если комиссия, а вдруг проверяющий захочет заглянуть в эту палату? А там суперлюкс, в котором проживает особо важная персона. Пойдут разговоры о коррупции, которую породил начальник тюрьмы. Кому это надо?

Тихонов пытался подслушать, что творится в палате по соседству, и даже кружку к стене прикладывал, чтобы воспользоваться ею как рупором, но тщетно. Он улавливал мужские голоса, однако понять, о чем идет разговор, не мог. И еще слышал, как работает телевизор.

Мужские голоса… Говорил ему Васек, что тюремный меценат содержится в особой камере на пару с мальчиком, чтобы не скучать без «женской» ласки. Наверняка это и был Корчаков. А разговаривал он со своим «сладким» соседом…

Жаль, что у него не было телефона. Но завтра утром на смену заступит Изольда, надо быть с ней поласковей – возможно, она одолжит ему на час-другой свой телефон. Надо будет позвонить Авроре, она должна была узнать, действительно ли у Корчакова голубые наклонности. Впрочем, ничего удивительного, если такая информация отсутствует. Может, эти наклонности у бизнесмена проявились только сейчас, когда на безрыбье и рак рыба… Но Авроре все равно позвонить надо.

Ролан пообедал, вымыл посуду и лег под одеяло. Но только он стал засыпать, как дверь открылась и в палату пожаловал санитар в компании… Ролан не мог поверить своим глазам. К нему в палату на правах постояльца пожаловал Мишель, тот самый женоподобный паренек, общества которого он удачно избежал в санчасти следственного изолятора.

Под глазом у парня темнел синяк, нижняя губа распухла. Видно, досталось ему на орехи.

– Принимай соседа, – насмешливо глянул на Ролана санитар.

– А кто сказал?

– Не важно.

Мишель стоял, грустно и со страхом глядя на него. Он явно боялся, что Ролан в своей нетерпимости к его наклонностям подсветит ему и второй глаз. Но если бы он не был напуган, все равно выглядел бы жалко.

– Ну, принимаю…

Как это ни странно, но появление такого соседа можно было назвать даром судьбы… Что, если Корчакову наскучил его нынешний сожитель?

Мишель был в пижаме, волосы мокрые, расчесанные, в руке сумка, с которой он поступил в санчасть. Дверь за санитаром уже закрылась, а он стоял у порога, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну, чего сопли жуешь? – ухмыльнулся Ролан. – Давай ложись. Только не под меня…

Мишель кивнул и поставил сумку под кровать, что стояла ближе к двери, сел на нее, обреченно сложив руки на коленях.

– Вообще-то петухам не полагаются такие места. Петухи живут на вокзале. Знаешь, что такое вокзал?

– Да. Место под кроватью.

– Я так понял, тебе это уже популярно объяснили? – Ролан провел пальцем под своим глазом.

– Объяснили, – сокрушенно вздохнул он. – Суд был, в камеру отправили, а там какой-то урод…

– Ты, наверное, пытался ему объяснить, что таких, как ты, нужно принимать такими, какие они есть. А может, ты гей-парад в камере решил провести? И в День десантника, да?..

– День десантника летом будет.

– Смотри, все-то ты знаешь. Только не знаешь, что я сам в десанте служил.

Мишель тоскливо посмотрел на Ролана и горько вздохнул. Дескать, о чем тогда разговаривать.

– Я же не виноват, что я такой.

– Ты совершенно прав. Даже если ты вдруг бабу захочешь, все равно ничего уже не исправишь. Как был петухом, так и останешься, – развел руками Ролан.

– Это меня и пугает, – женственно махнув рукой, вздохнул Мишель.

Ролан совершенно не переживал, что находится в одной камере с голубеем. Не он попал к изгою, а наоборот. Он, а не ситуация выступает здесь в роли хозяина положения. А то, что Мишель живет с ним в одной палате, ничего страшного. Понятия не запрещают правильному арестанту пользоваться услугами пассивного гомосексуалиста. Главное – не относиться к нему как к равному. А в остальном можно все, что фантазия подскажет…

– И сколько лет тебе бояться?

– А-а… Восемь лет.

– За что? Статья за мужеложство вроде бы уже отменена.

– А за наркотики – нет. Это подстава была. Я с одним встречался, а у него жена ревнивая, она ментов и натравила. Меня задержали, а в кармане пакетик с кокаином. Особо крупная партия, потому и срок большой.

– Если ты с кем-то встречался, то не ты в этом виноват, – усмехнулся Ролан. – Так что не надо меня грузить. Я же не присяжный заседатель. А будешь грузить, я тебе второй фонарь под глазом зажгу. Так и скажи: кокаин толкал, нечего за баб прятаться…

– Ну, толкал… – Мишель уронил голову на грудь.

– Давно суд был?

– На прошлой неделе.

– В суд из санчасти увозили? Как же бедный Арнольд разлуку пережил?

– Его еще раньше выписали.

– Кто ж твоим жеребцом-покровителем стал?

– Никто не стал.

– Сам по себе остался? Потому и получил. Я так понимаю, кому-то твое комиссарское тело понадобилось…

– Ну да. Но я не могу со всяким…

Мишель закрыл лицо ладонями и заплакал.

Ролан вдруг почувствовал сострадание к этому парню. Посмеялась природа над бедолагой, заточила женскую суть в мужское тело. Новые времена, новые веяния – голубеи могут жить, как хотят; и они живут, привыкая к манерным повадкам. Этот образ жизни дает о себе знать, когда они вдруг попадают в неволю с ее жестокими законами; их вмиг раскусывают и опускают на уровень плинтуса. Потому и страдают они, мучаются, что не приучены к жизни в тюремных джунглях. И страдают, и погибают…

Сострадание было, но жалости – нет. Не ощутил Ролан желания подойти к Мишелю, хлопнуть по плечу, утешить добрым словом. Может, и не виноват парень в том, что природа сыграла с ним злую шутку, но воспитание и моральные устои прочно держали Тихонова в рамках условностей, и он не мог опуститься до откровенного снисхождения.