Поверженный разум. Теория и практика глупости - Xoce Антонио Марина

В ста шестидесяти километрах от миролюбивых арапеш живут мундугумор, которые создали суровую, неудобную, мрачную культуру. Все представляется им отвратительным, что не удивляет, ибо социальная организация поддерживает их в состоянии постоянного напряжения. Принципы отношений с противоположным полом и семейная структура заботливо разработаны таким образом, чтобы постоянно вызывать непримиримые конфликты. Базовая структура родства называется pone — это идеальная машина интриг и ненависти. Мать и отец возглавляют разные семьи. Pone отца состоит из его дочерей, внуков, правнуков, праправнуков, то есть женского и мужского поколений. Pone матери представляет собой то же самое — только вместо дочерей туда входят ее сыновья. Обе семьи ненавидят друг друга — не по случайным причинам, а из-за свадебного обряда. Мундугумор меняют сестру на невесту, почему, собственно, сыновья воспринимают отца как опасного соперника, который может обменять своих дочерей на более молодых жен для себя самого. И наоборот, сыновья также опасны для отца, который воспринимает их взросление как взросление своих будущих врагов. В каждой хижине мундугумор есть сердитая жена и агрессивные сыновья, готовые предъявить свои права и выдвинуть перед отцом свои претензии на дочерей, единственную валюту, пригодную для покупки невест. Неудивительно, что новость о беременности встречается с неодобрением. Отец хочет только дочерей, для того чтобы расширить свой pone. Мать хочет сыновей — с той же целью. Здесь воспитание детей — скрупулезная подготовка к встрече с миром, в котором нет места любви. Нет места покою и радости. Все мундугумор знают, что по той или иной причине они должны будут сражаться с отцом, со своими собственными братьями, с семьей своей жены. Девочки уже знают, что будут корнем распрей. Это их сомнительная привилегия.

Социальные аффективные стили обусловливают жизнь индивида, расширяя ее или суживая. Ненависть, агрессивность, зависть, бессилие, тщеславие ввергают в заблуждение целые общества. Согласно Фукуяме[70], в шестидесятые годы произошел большой социальный надлом. Выросла преступность, в глубоком кризисе оказался институт семьи, уменьшилось доверие граждан друг к другу и к институтам общества. Эти три феномена вытекали из еще более глубокого изменения, а именно из банкротства социального капитала, коллективного разума, который под воздействием ядовитого коктейля из дурных убеждений и столь же дурных чувств посеял больше проблемных семян, чем мог собрать на этом социальном поле. Общества могут развратиться, если они замыкаются в своем гедонизме и лишаются трех базовых чувств: сочувствия, уважения и восхищения. Сочувствовать — значит переживать боль других людей, и это — основа морального поведения. Восприятие сочувствия как патерналистского и унижающего чувства — глубочайшее аффективное заблуждение. Всякий раз, когда кричат „Я хочу не сочувствия, а справедливости“, забывают о том, что именно сочувствие открывает путь к справедливости. Уважение — именно то чувство, которое надо испытывать перед тем, что этого достойно. Речь идет об активном чувстве, которое воплощается в заботе, защите и помощи, которое выделяет из ряда и оценивает человеческое достоинство. Когда оно исчезает, все скатывается к упрощению и тирании безразличия. Наконец, восхищение — это оценка превосходства. Плохо понятое равенство мешает нам оценить окружающих. „Никто не может быть равнее других“ — абсурдное утверждение, потому что оно принижает людей. Ведь нельзя приравнивать человека, помогающего людям, к тому, кто мучает и пытает их. Гитлер и Мандела — не одно и то же. Недостаток восхищения — это принижение. Руссо был прав, когда жаловался в письме к д'Аламберу: „Сегодня, сударь, мы уже не настолько велики, чтобы уметь восхищаться Вами“.

Оперативные ошибки. Социальный разум может ошибаться в постановке целей. Например, тогда, когда он создает мифы, в жертвы которым приносит права личности, счастье гражданина. Национальная слава была одним из таких мифов. Кольбер, министр Людовика XIV, эффективно управлял французской экономикой, но его целью было вовсе не процветание французов, а финансирование захватнических войн короля. Историк Анри Гильман в своем антинаполеоновском памфлете пишет: „Ему было необходимо ослепить республиканский плебс, ранее им же обреченный на молчание, ослепить славой. Не на краткий миг, а ослеплять постоянно. Это был хороший способ заставить их думать о чем угодно, но только не об их реальной жизни“. Когда Нация, Раса, Партия, Церковь, Общее Благо в качестве абстрактных понятий превозносятся как высшая ценность, смысл их теряется за этими ужасными прописными буквами, и в конечном итоге они разрушают общество.

Общества могут преследовать одновременно противоположные цели. Советский режим пытался совместить огосударствление экономики с ее эффективностью. Это оказалось невозможным. Механизмы рынка обусловливают лучшее использование информации и более продуктивное распределение ресурсов.

Сбой исполнительных систем может произойти как по причине переизбытка, так и по причине недостатка. Переизбыток — это тирания, которая иногда с радостью принимается обществом, что указывает на то, что общественный разум поражен. Страх, например, побуждает к подобному отказу от свободы. Нехватка — это анархия, когда разрушаются все системы контроля. Обычно и она тоже приводит к тирании как мере противодействия ей. Геродот повествует о том, что, когда умер царь Персии, на пять дней было приостановлено действие всех законов. Беды, свалившиеся на народ в период этой анархической „паузы законов“, привели к тому, что люди возжаждали воцарения нового владыки.

Разум, как я уже много раз повторял, достигает наивысшего подъема в разрешении практических проблем, в особенности тех, которые относятся к области личного счастья и достойного сосуществования. Сосуществование людей всегда ставило острые проблемы, которые каждая культура стремилась разрешать по-своему. Умение ценить жизнь, собственность и ее распределение, сексуальность, семья и воспитание детей, организация политической власти, забота о слабых, стариках или больных, отношения с чужаками и с богами — все это было, есть и скорее всего всегда будет фундаментальными проблемами. Бурная и жестокая историческая эволюция шла, выбирая по ходу дела наилучшие методы разрешения бесконечных конфликтов. Коллективный разум, преодолев многие лабиринты, именует „справедливостью“ наилучший способ выхода из спорных ситуаций.

Одно дело — покончить с проблемой и совсем другое — разрешить ее. Ссора из-за луга для выпаса заканчивается, когда один из ее участников берет ружье и убивает соперника. Дело окончено, но проблема не разрешена. Знаменитое „баба с воза — кобыле легче“, пожалуй, не сгодится даже для кобылы. Важно ведь совсем другое — чтобы сил у кобылы было больше, а значит, решается эта проблема абсолютно иначе: надо лучше кормить кобылу. Проблема находит свое решение только тогда, когда в итоге не терпят ущерба ценности сосуществования. В противном случае она вернется. Израильский писатель Амос Оз[71] приводит разговор со своим соотечественником — сторонником политики с позиции силы. Основной довод этого ястреба состоит в следующем: для того чтобы достичь желанного мира, нужно уничтожить врага, даже ценой применения ядерного оружия, и любая отсрочка приведет лишь к росту страданий.

Я готов добровольно сделать грязную работу на благо народа Израиля, убивать арабов, если это необходимо, изгонять их, преследовать, сжигать, и пусть все нас будут ненавидеть… Сегодня мы могли бы уже считать это частью истории, могли бы быть нормальным народом с вегетарианскими ценностями… и со слегка преступным прошлым — как все. Как англичане, и французы, и немцы, и американцы, которые уже забыли о том, что они сделали с индейцами, как австралийцы, которые уничтожили почти всех аборигенов, — разве нет? Что плохого в том, чтобы быть цивилизованным народом, уважаемым народом с немного преступным прошлым? Это случается даже с очень хорошими семьями.

Он прав в том, что такая политика находила широкое применение на протяжении всей истории человечества. Удавалось покончить с конкретными проблемами, но не удавалось разрешить ни одной из них. Поэтому человеческая история остается летописью кровавых побоищ, эта печальная закономерность — жесточайшее поражение разума.

Триумф личностного разума — счастье. Триумф социального разума — справедливость. Оба явления состоят в почти забытом ныне родстве. Ханс Кельзен[72], один из великих юристов прошлого века, ясно описал это: „Поиск справедливости — бесконечный поиск человеческого счастья. Счастья, которое человек не может найти в одиночку и поэтому ищет его в обществе. Справедливость — социальное счастье, гарантированное общественным устройством“. Политическое счастье — непременное условие личностного счастья. Мы должны осуществлять наши самые интимные замыслы, как, например, мечту о счастье, включая их в общие планы. Только отшельники разных вероисповеданий и в разные эпохи стремились жить независимо от других и в полной самодостаточности. Они были титанами одиночества. Из всего этого выходит следующее: