Алмазный браслет - Даниэла Стил

– Ты мне не велела звонить из Лондона, – лучезарно улыбаясь, сказал он. – Вот я и не стал. Я позвонил тебе из Парижа. Как прилетел, так сразу и позвонил. А сейчас вот подумал, что тебе уже пора быть дома.

– Лайам, что ты тут делаешь? – Саша была не рассержена, а скорее изумлена и напугана. Она понимала, что ситуация вышла из-под ее контро-ля. И она не знала, что ей делать.

– Прилетел на тебя посмотреть. – Господи, ну что он за человек?! На него даже невозможно обидеться! – Со вчерашнего дня ни о чем не могу думать – только о тебе. Вот и придумал, почему бы не повидаться?! Я ужасно соскучился. – Она тоже соскучилась, но не могла позволить себе в этом признаться.

– Розы были прекрасные, – наконец сказала она.

– Были? Ты что, их выбросила? – огорчился он.

– Конечно, нет! Стоят у меня в кабинете. – Оба продолжали стоять под навесом. – Пришлось сказать секретарше, что букет прислал наш новый художник.

– Зачем тебе вообще нужно было ей что-то объяснять? Ты свободная женщина.

– Ни один человек не может быть свободным, Лайам. Я уж во всяком случае. У меня бизнес, дети, сотрудники, клиенты, свои обязательства и репутация. Я не могу вести себя как влюбленная девчонка. – Она скорее убеждала себя, чем его.

– Но почему? Кстати, чуть не забыл! Почему бы тебе для разнообразия не походить с распущенными волосами? Тебе бы пошло. – То же самое сказал ей сын вчера утром. Именно в этих выражениях. Но с Лайамом она по непонятной причине начинала чувствовать себя раскованно. Но об этом она вовсе не жалела. Саша не собиралась менять свою жизнь и вешаться на шею этому непутевому переростку. – Могу я пригласить тебя на ужин? – Эти слова вызвали в ее памяти жуткий вечер с графом де Сен-Маллори в безумно дорогом ресторане с последующим гадким предложением. До чего это все было мерзко! Да, тогда она чувствовала себя оскорбленной, так почему же сейчас готова немедленно согласиться и отправиться с Лайамом в любую дыру. Напыщенный, рафинированный сноб Гонзаг де Сен-Маллори и этот необузданный, непредсказуемый, безденежный художник… Мысль о предложении одного была ей омерзительна, с другим она без колебаний (если уж быть честной!) легла в постель!

– Давай-ка ты лучше войдешь, и я тебе что-нибудь приготовлю поесть. Погода не располагает к посещению ресторанов. – Саша повела его по дорожке к дому. – Где ты остановился? – настороженно спросила она. Вот сейчас ответит: «У тебя», – придется его на порог не пускать.

– В общежитии художников в Маре, недалеко от площади Вогезов. Я, когда приезжал прошлым летом, там останавливался.

Саша кивнула и проводила его в гостиную. Дом был построен в XVIII веке, мебель тоже была старинная. А вот картины на стенах – только современные. Такое смешение стилей могло бы показаться вульгарным, но только не у Саши. Во всем чувствовался безупречный вкус хозяйки. В комнате был большой камин, облицованный белым мрамором. Свет давал высокий торшер, который Саша когда-то купила в Венеции. По всей комнате были расставлены высокие канделябры со свечами. Она их никогда не зажигала – слишком много возни. Они вошли в гостиную, миновали столовую и оказались на кухне, большой уютной комнате с деревенской мебелью, гигантским мраморным столом и картинами начинающих художников на стенах. Преобладали желтый и оранжевый цвета, что создавало иллюзию обильного солнечного света. Над столом висела большая венецианская люстра. Саша зажгла свет. Здесь было тепло и уютно. Когда был жив Артур, они сидели тут часами! В кухне они проводили больше времени, чем в гостиной. Здесь стояли обитые мягкой коричневой кожей кресла.

– Вот это да! Саша, как у тебя тут здорово! Кто все это обставил?

– Я. – Она улыбнулась. – У меня тут полная эклектика. В других помещениях дома обстановка более официальная. – Так же было и в галерее, и в том крыле, где когда-то жил ее отец. Антиквариат и живопись, которую собирал Симон, всегда отличались изысканностью. Но Саше было больше по душе ее жилье. И Лайаму тоже. Он почувствовал себя совершенно естественно – так, словно уже не раз бывал здесь.

Саша поставила на плиту суп, а пока предложила ему быстрый омлет. Лайам не стал отказываться – оказывается, он жутко проголодался. Не ел с самого обеда.

– Я могу приготовить спагетти, – предложил он. Саша подумала и согласилась. Пусть лучше займется делом. Вот она его накормит, отругает за то, что нагрянул без приглашения, и отправит в общежитие. Чем он потом займется – ее не касается. И не будет касаться. Никогда!

Оба занялись готовкой и уже через полчаса сидели за столом и оживленно спорили о двух художниках, которых представляла Сашина галерея. Лайам считал одного превосходным и многообещающим мастером, вполне заслужившим все те возможности, которые открывала ему Саша; зато второго он назвал полной бездарью, которой она может только стыдиться. По мнению Лайама, картины его были не чем иным, как подражательством, поверхностным, пустым и претенциозным.

– Я его на дух не выношу. Полный кретин! – По большинству вопросов суждения Лайама были весьма категоричны.

– Да, это точно, – согласилась Саша. Она тоже его недолюбливала. – Но его работы идут нарасхват. И музеи его любят.

– Да они просто лижут ему задницу, потому что у него богатая жена. – Тут Лайам бросил быстрый взгляд на Сашу и хмыкнул: – Вот станем вместе жить, и про меня так начнут говорить. – Он так это произнес, что Саша вся напряглась.

– Не переживай, не станем. Этой проблемы у тебя не будет. – Она произнесла это с грустью. – Есть еще одна причина, почему нам не стоит этого делать.

– Хочу обратить твое внимание, – сказал вдруг Лайам и стянул с одной ноги мокрый сапог. Ничего примечательного она не увидела. Но тут же поняла: на нем были белые спортивные носки. Лайам с гордостью покачал ногой. – Видала? Носки! Это я для тебя надел. В аэропорту купил. – В сапогах носки были не видны, но, как ребенок, жаждущий угодить маме, он хотел, чтобы она увидела и похвалила его.

– Лайам, ты умница, – смеясь, проговорила Саша. И все равно она была тронута. Было видно, что он хотел сделать ей приятное, заслужить похвалу. Но чтобы повзрослеть, одних носков мало, а взросление ему как раз не грозит. Все в его облике говорило за то, что он мальчишка и «шальной художник». И что, как он с гордостью утверждал, никому его не обуздать. Это уже пробовали сделать и его отец, и братья, и он их всех послал. А Саша и не рвалась его перевоспитывать. Она хотела, чтобы он сам себя обуздал и стал наконец взрослым. Взять хотя бы его появление в Париже. Сильный ход! Но опять-таки сумасбродный и импульсивный. Он не прислушался к тому, о чем она просила, – держаться от нее подальше и забыть о том безумстве, какое они совершили в Лондоне.