Крылатая сотня. Сборник рассказов - Олег Верещагин

Около знаменитой статуи Иисуса лидер геваристов Ангиер Пере Санчес призвал добровольцев к записи в ряды формирующегося для отправки на юг США, в Испанию и на Украину Корпуса Борьбы с Дьяволом и подал пример, сложив с себя должность и выступив в ряды Корпуса рядовым бойцом; не все руководители геваристов одобряют решение своего экс-лидера…

* * *

— Вижу их, вижу, первый — вижу, я "Аэроказак", вижу османов…

Цепочка отступающих внизу посыпалась в стороны — как разорванные бусы; Петька Дорош вспомнил — до войны — ему пять лет — он обрывает мамины бусы — шарики скачут в стороны, в стороны… Ветер улёгся, но на скорости всё равно хлестало в лица, было морозно и солнечно… "Крылатая сотня" как всегда выполнила задание — нашла врага на малодоступном даже для вертолёта горном перевале.

Бум, бум! Вверх ушли две красные ракеты, выстреленные Илюшкой. Лобов сунул ракетницу в чехол и с азартным лицом развернул на турели РПК.

— Последний же вылет! — крикнул он в звукопровод. — Петь! Завтра же по домам развезут, давай напоследок!

— Давай! — крикнул Петька, подчиняясь пьянящему чувству победы, уже привычному. Как я буду без этого жить, подумал он, бросая "Аэроказак" вниз почти отвесно и переводя в бреющий — над самыми головами вязнущих в снегу турок.

Планер заколотило — Илюшка стрелял слишком длинно. Петька погрозил ему, не оборачиваясь, кулаком, развернул машину.

— Ещё кружок!

Ещё круг; Илюшка швырнул вниз пустой сдвоенный барабан, лязгнул затвором, перезаряжая РПК. На снегу — трупы и алые брызги, но и тех, кто бежит, ещё немало. А вот и первые разрывы 152-миллиметровых фугасов…

— Всё, уходим! — крикнул Петька, отворачивая в сторону…

…Господи, что у меня с руками, почему они не слушаются?

Как быстро летит внизу земля… снег — белый, чистый…

Мама, это всё?..

…Когда через восемь часов, уже в сумерках, первые группы чэзэбэшников добрались до перевала, то первое, что они обнаружили — валяющиеся тут и там сотни трупов турецких солдат, накрытых артиллерийским валом. Убирать их у турок времени не было.

Потом они нашли на склоне два дерева, к которым штык-ножами, загнанными в руки и ноги, были прибиты изрезанные, обезображенные тела, в которых не сразу удалось узнать двух ребят из Крылатой Сотни. Вырезанные на груди большие кресты давно почернели от мороза, ямы на месте вырванных сердец скалились обломками рёбер.

Для этого отступавшие нашли время. И это были — отчаянье и страх.

Командовавший передовым отрядом штабс-капитан долго стоял на тридцатиградусном морозе с непокрытой головой и шептал кощунственную молитву — молитву о том, чтобы мальчишки были мертвы в тот момент, когда попали в руки турок…

…Никто не узнал этого точно — но к счастью, так оно и было.

* * *

В грузовиках, увозивших ребят из Крылатой Сотни по домам, не было ни Захара, ни Пашки Дорошей. Их просто не смогли найти — узнав о гибели брата, мальчишки бежали из расположения части.

Они вернутся в Упорную через два с половиной года, побывав аж в городе Триест — кубанцы-пластуны братья Дорош.

Живые.

"Аль-Ру"

МЫ ПОБЕДИМ В СОРОК ТРЕТЬЕМ!

Скоро мы победим,

Я верю!

И мама сварит много

Вкусного киселя из столярного клея…

Скоро мы победим

И папа вернётся

Из пепла Вороньей Горы

В тельняшке, разорванной на груди —

Он говорил, что фашисты её боятся!

Пули её не пробьют, только штык!

А в огне она не горит!

А в штыки с моряком

Никакому фашисту не справиться!

Скоро мы победим,

И с неба

Больше не будет сыпаться

На Ленинград

Ничего,

Кроме града, дождя или снега!

Скоро мы победим

И будем жить

В двух комнатах

С целыми стенами —

В них будет столько тепла,

Что можно будет ходить раздетыми…

И мама не будет топить до утра

Буржуйку

Мебелью и газетами…

А вторая комната

До потолка

Будет наполнена хлебом!

Скоро мы обязательно победим!

Больше всего на свете

Я и мама хотим

Победить в сорок третьем!

Мы постараемся всем двором

Пережить-победить

Эту последнюю зиму

В СОРОК ВТОРОМ…

ОТ АВТОРА

Можно не верить тому, что я скажу…

…Мне как подсказал кто-то эту фамилию — Дорош. И я вывел в рассказах трёх братьев Дорошей — Петьку, Пашку и Захара. Я уже сделал наброски к этому рассказу, когда мне пришла очередная бандероль, в которой Зинаида Павловна Красноок прислала мне набор открыток (кстати, совсем новое издание, 2006 года!) "Юные герои Кубани". Бросив рассказ, я стал просматривать открытки.

ЖЕНЯ ДОРОШ — увидел я на одном из листов…

…Я напишу тут о нём, хоть это и не в тему рассказа.

А впрочем — вру. В тему. Женя Дорош был двоюродным прадедом Петьки, Пашки и Захара. Я так хочу. Это будет справедливо и правильно.

ЖЕНЯ ДОРОШ

Анна Васильевна Максимовская, классный руководитель 7-го класса средней школы N 66 города Краснодара, не узнавала своих воспитанников. Суровое военное время сделало их не по годам серьезными, взрослыми. Особенно среди ребят выделялся Женя Дорош. Обычно живой, озорной мальчишка, он теперь после уроков спешил на поле. Наравне со взрослыми работали семиклассники на полях родного колхоза.

Женя очень любил лошадей. Не случайно во время летних каникул он возил на линейке председателя колхоза Василия Никифоровича Овчинникова. В поле выезжали рано, а возвращались затемно. Часто Василий Никифорович спрашивал, не устал ли Женя ездить с ним по полям и дальним делянкам. Нет, не уставал четырнадцатилетний паренек, гордился тем, что помогает взрослым, родному колхозу.

…К Краснодару приближался фронт. Далеко в ночи полыхали зарницы…

7 августа рано утром Женя, как всегда, собирался идти на работу. Неожиданно появился Василий Никифорович, который сообщил страшное известие: немцы под Краснодаром! Василий Никифорович уходил к партизанам. Женя просил мать отпустить его с Овчинниковым. Анна Сафроновна и слышать не хотела: мал еще. Тогда председатель поручил Жене важное дело: перепрятать в надежное место документы, которые не успели вывезти из правления. Самые важные спрятать, остальные — сжечь. Василий Никифорович дал Жене револьвер, просил быть очень осторожным с оружием и использовать только в крайнем случае.

Вместе с друзьями Женя бросился в правление колхоза. Задание выполнили быстро. Возвращаться надо было мимо здания школы, где уже расположились оккупанты. Ненависть охватила сердце Жени.

Вот он, враг, напавший на его Родину, вот они, фашисты, от рук которых погиб старший брат… Женя стрелял по врагам, боясь единственного: промахнуться. Он попал три раза. Промахнулся — два. И две пули не успел выпустить — подбежавшие гитлеровцы выбили из рук Жени револьвер. Его били прикладами, ногами; спрашивали, кто послал убить офицера, что знает о партизанах, где взял оружие. Но мальчик молчал.

10 августа измученного, обессиленного, его вывели на школьный двор. И снова пытки. И снова молчал юный патриот. В ярости гитлеровские палачи штыками закололи Женю во дворе родной школы. Это произошло в августе 1942 года, шел первый месяц оккупации Краснодара.

Похоронили Женю там же, рядом со зданием старой школы бывшего села Калинино, пригорода Краснодара.

9. Б Е Г Л Е Ц

Я вырвусь на свободу —

Покуда не убили!

Ну а убьют — за смертью

Свобода ждёт меня!

О.Верещагин.

Волнение моря — ноль. Нижняя облачная кромка — пятнадцать метров, мачты вспарывают её. Температура — +3 градуса Цельсия, Чёрное море, 120 миль к востоку от Варны.

Серое вытянутое лезвие крейсера "Лэйк Эри" вспарывало тяжёлую гладь моря — крейсер выжимал тридцать узлов. Палуба была пуста — казалось, могучий военный корабль движется сам по себе, и ничто не говорило о том, что за бортом, за перегородками, за стенами надстроек идёт напряжённая боевая жизнь. Русские подлодки из эскадры "Три адмирала" (1.) могли появиться в любой момент, а гибнуть в ноябрьской воде даже в Чёрном море — радости мало. И едва ли не опасней подлодок были прятавшиеся в болгарских скалах ракетные катера гайдуков… Крейсер "слушал" воздух и воду чуткими приборами, готовый в любую секунду обрушить на врага всю свою мощь…

…В форпике "Лэйк Эри" качка ощущалась сильнее всего. Гул воды, рассекаемой острым носом, слышался здесь, как звонкие удары, перемежаемые змеиным шипением — вошедшему в форпик казалось, что он находится внутри огромного раскачивающегося барабана, а духота и запахи усиливали неудержимые позывы на рвоту. Стороннего наблюдателя ужаснула бы мысль о том, что можно тут остаться хоть на одну лишнюю минуту — казалось, что входишь в ад.