Больше никаких признаний - Луиза Розетт

Энджело с подозрением меня разглядывает, словно может прочитать в моих глазах, как я последние месяцы практиковалась, если не учитывать репетиции. Я вдруг понимаю, что если провалюсь сама, это будет и его провал тоже.

Стеф усаживает меня и наклоняется надо мной с черной подводкой.

Извини. У него крыша едет. Он думает, что мы, типа, подпишем сегодня контракт и поедем на гастроли с Джеком Уайтом или типа того, — Стеф смотрит на Джейми, сидящего с мамой на диване, и шепчет, — ты ему еще не сказала?

Я качаю головой, пытаясь убедить себя, что и говорить нечего, ведь мама еще не приняла решение. Они с Дирком остаются вместе, но она притормозила план с Лос-Анджелесом. Я не могу избавиться от ощущения, что отъезд из Юнион перед выпускным классом испортит мне жизнь, а как насчет ее жизни? Что важнее: мне провести последний школьный год здесь, или ей свалить из Юнион и быть с мужчиной, которого она…

Нет. Пока не могу это сказать.

— Стеф, моя прическа! — кричит Энджело через всю комнату, разглядывая себя в зеркало.

Насколько я могу судить, его прическа выглядит точно так же, как и всегда.

— Я не могу быть в двух местах одновременно, сладкий. Ты как хочешь: чтобы я сначала закончила с Рози или подошла к тебе?

— С ней. Сначала закончи с ней. Ее внешний вид намного важнее, — говорит он, словно напоминает сам себе.

Я решаю не обращать внимания на то, что он говорит обо мне в третьем лице, как будто я не сижу в полутора метрах от него.

Когда я познакомилась с Энджело, у него была привычка каждый день ходить в школу в футболках с рок-группами (и не стирать их), а его волосы были супердлинными и заметно грязными. Сейчас все изменилось.

— Ооо, а вдруг мы сегодня подпишем контракт, и даже не закончим школу, потому что уедем на гастроли! Круто бы было! — говорит Стеф.

Она заканчивает подводить мне глаза и делает последний штрих рисуя черные стрелки гораздо более длинные, чем я когда-либо себе рисовала.

— Мама ни за что не позволит мне бросить школу. Ни единого чертова шанса, — говорю я ей.

— Она может, если мы будем, типа, как новые «Paramore» или кто-то вроде того.

— Стеф! Меньше болтай, больше рисуй, или что ты там делаешь. Сделай ей волосы пышнее, — говорит он и изображает этот процесс, махая руками вокруг своей головы.

— Ты в курсе, что я здесь сижу, да? — огрызаюсь я.

Энджело, все еще размахивающий руками, выглядит смущенным.

— Сладкий? — Стеф ждет, чтобы он перестал кривляться.

— Оставь. Рози. В покое.

Он послушно кивает и отворачивается к зеркалу, снова изучать свою прическу. Она закрывает черную подводку, берет карандаш с блестками и добавляет блестки поверх черных стрелок.

Может, блестки компенсируют мою слабую игру на гитаре.

Стеф наклоняется надо мной так низко, что я могу разглядеть поры у нее на коже — точнее, то, что на ее коже, похоже, нет пор. Я пытаюсь не цепляться за тот факт, что у нее идеальный типаж амазонки, и, возможно, настанет час, когда она станет моделью.

Средним девушкам с подругами выше среднего приходится приучаться не сравнивать себя с ними.

Открывается дверь гримерки и заглядывает парень, отвечающий за звук.

— Анджело, ребята, ваша очередь. Готовы?

Анджело в панике смотрит на Стеф. Стеф быстро заканчивает со мной и мчится к нему. Она хватает лак для волос, который ему не нужен, и «фиксирует» его прическу, подмигивая при этом мне.

Джейми и мама проходят за нами в крохотное пространство за сценой, где пол подозрительно липкий. Мама желает мне ни пуха ни пера, Джейми подмигивает, а потом мы с Анджело и Стеф внезапно оказываемся перед зрителями. Я успела только мельком взглянуть на них прежде, чем включились прожекторы, и я стала видеть только на полтора метра перед собой. Но теперь зрители кажутся мне чудовищными, словно хотят сожрать нас, крича друг на друга и глотая свои напитки. Я несколько раз моргаю, пытаясь привыкнуть к ослепительно белому свету. Парень, отвечающий за звук, объявляет нас в громкоговоритель, и после обратного отсчета Анджело мы начинаем. Я не должна ничего говорить публике, пока мы не закончим — у нас всего три песни, чтобы произвести впечатление.

Сейчас что-то идет не так. Со сцены на меня смотрят мониторы, но я не слышу в них себя — только бас-гитару Энджело и свою гитару. Почему-то от ударных Стеф меня бросает в дрожь. Вся моя энергия уходит на старания поддерживать ритм, и я лажаю на гитарных партиях больше раз, чем могу сосчитать. Я даже не двигаюсь на сцене как обычно, потому что из-за танцев еще труднее слушать, что я делаю. Я знаю, что смотрюсь скучно — Энджело выставляет вперед подбородок каждый раз, когда я на него смотрю, как бы говоря мне шевелить задницей, но я, в основном, стою неподвижно. Между второй и третьей песней он кричит звуковому парню за сценой, чтобы он включил меня на мониторах — мне надо было раньше об этом думать — но насколько я могу сказать, ничего не меняется.

Мы в середине нашей последней песни, когда я совсем теряюсь. Энджело называет несколько аккордов, чтобы привести меня в чувство, и я вижу смертельный ужас в его глазах. Потом я понимаю, что вижу еще и публику — прожекторы больше меня не слепят. Я смущенно оглядываюсь и вижу Стеф, которая поет во весь голос и играет на ударных, как профи. Человек, управляющий освещением, убрал свет с солистки и перевел его на бэк-вокалистку, потому что она реально выступает, в отличие от потерянной солистки. Стеф ловит мой взгляд и хмурит брови в недоумении — она понятия не имеет, что происходит. Я снова поворачиваюсь к микрофону.

Все расплывается, и вот мы уже в гримерке, а я понимаю, что забыла сказать свои слова в конце выступления. Люди из других групп ждут чтобы поздравить нас, но я знаю, что Энджело хочет схватить меня за горло и придушить. Вместо этого он берет меня за плечи и говорит, с трудом стараясь сохранять спокойствие: — Какого хрена, Свитер?

Мама в другом конце комнаты вздрагивает.

— Энджело, — говорит Джейми.

Энджело смотрит на Джейми, который движением головы указывает на маму, стоящую рядом с ним. Энджело краснеет.

— Извините, миссис Це, — говорит он, а потом поворачивается ко мне. — Но какого Х?

— Я себя не слышала! — звучит так, словно я защищаюсь, но это правда — я не слышала себя.

— Ну, блин, зато я уверен, что меня слышала. Почему ты не шевелилась? И ты забыла аккорды на проигрыше, ты хоть занималась? Ты обещала, что будешь заниматься!

— Я все время занималась, — лгу я. — Но если я не слышу себя, я не могу держать ритм. А если я не держу ритм, как я должна играть и делать все остальное?