Обманщик - Фредерик Форсайт

Чуть позже половины седьмого, когда Маккриди находился уже в нескольких километрах к востоку от города, его догнал трактор с низким прицепом. За рулем сидел старик-фермер. Он отвез сахарную свеклу в Эрфурт и теперь возвращался на ферму. Трактор замедлил ход и остановился.

– Залезай, – сказал старик, стараясь перекричать рев изношенного двигателя, который извергал клубы густого черного дыма.

Маккриди жестом поблагодарил, бросил велосипед на прицеп и вскарабкался сам. Шум двигателя мешал разговорам, что вполне устраивало Маккриди, который хорошо говорил по-немецки, но не владел необычным акцентом жителей Нижней Тюрингии. Впрочем, старый фермер тоже оказался неразговорчивым, он с довольным видом посасывал пустую трубку и молча вел свою машину. Километрах в пятнадцати от Веймара Маккриди увидел стену солдат.

Несколько десятков солдат стояли на шоссе, другие шли по полям вправо и влево он него, и над кукурузными стеблями возвышались лишь их шлемы. Вправо от шоссе уходила проселочная дорога. Маккриди бросил взгляд туда. Солдаты уже рассредотачивались вдоль дороги, они становились лицом к Веймару в десяти метрах один от другого. Трактор замедлил ход и остановился. Сержант крикнул старику, чтобы тот заглушил двигатель. Старик крикнул в ответ, что если он его заглушит, то завести его скорее всего уже не удастся.

– Твои парни меня подтолкнут?

Сержант подумал, пожал плечами и протянул руку за документами старика. Он внимательно проверил их, вернул фермеру и подошел к Маккриди.

– Документы, – сказал он.

Маккриди протянул удостоверение личности на имя Мартина Хана, сельскохозяйственного рабочего, выданное отделом Народной полиции Веймарского округа. Сержант, горожанин из северного Шверина, недовольно потянул носом.

– Что там? – спросил он.

– Сахарная свекла, – ответил Маккриди. Он не счел нужным пояснять, что он лишь попутчик.

Не объяснил он и того, что до сахарной свеклы в том же прицепе перевозили куда более пахучий груз. Сержант сморщил нос, отдал документы и жестом приказал проезжать. Со стороны Веймара к ним приближался куда более интересный объект – грузовик. Сержанту было приказано искать мужчину с седыми волосами и рейнландским акцентом, пытающегося вырваться из кольца, а не вонючий трактор, направляющийся в сторону города. Не доехав до Веймара километров пять, трактор свернул на проселочную дорогу и остановился. Маккриди спрыгнул, снял свой велосипед, поблагодарил старого фермера и покатил в город.

Уже в пригородах ему пришлось прижиматься к обочине, чтобы не столкнуться с грузовиками, с которых спрыгивали солдаты в серо-зеленой форме Национальной Народной армии. Среди них часто мелькала более яркая форма Народной полиции. На перекрестках кучками собирались любопытные жители Веймара. Кто-то из них догадался, что это военные учения. Никто не стал возражать. На то и военные, чтобы у них были учения. Только учения обычно не проводились в центре города.

Маккриди хотел бы взглянуть на карту Веймара, но не мог позволить себе такую роскошь. Он не турист. Он запомнил путь по карте, которую взял взаймы в восточногерманском отделе в Лондоне и изучал во время полета до Ганновера. Маккриди въехал в город по Эрфуртерштрассе, которая привела его в старый центр города. Прямо перед Маккриди возвышалось здание национального театра. Здесь асфальт сменили булыжные мостовые. Маккриди свернул налево на Генрих-Гейне-штрассе и по ней добрался до Карл-Маркс-платц. Он слез с велосипеда и пошел, толкая его перед собой. Мимо проносились машины Народной полиции.

Оказавшись на Ратенауплатц, Маккриди на противоположной стороне площади отыскал начало Бреннерштрассе. Насколько он помнил, Бокштрассе должна быть справа. Так и оказалось. Дом номер четырнадцать был старым, облезлым зданием, которое – как и почти все в рае герра Хонеккера – давно требовало ремонта. Краска и штукатурка местами облупились, а восемь фамилий под кнопками звонков стерлись. Все же Маккриди разобрал под кнопкой квартиры номер три нужную ему фамилию: Нойманн. Через широкую парадную дверь он втащил велосипед в вымощенный каменными плитами вестибюль и поднялся по лестнице. На каждом этаже было по две квартиры, номер три была на втором. Маккриди снял фуражку, одернул куртку и позвонил. Было без десяти девять.

Довольно долго никто не отзывался. Лишь через две минуты послышались шаркающие шаги, и дверь медленно отворилась. Фрейлейн Нойманн была очень стара. На вид этой седоволосой женщине в черном платье было под девяносто. Она передвигалась, опираясь на две палки. Хозяйка посмотрела на гостя и спросила:

– Да?

Маккриди, как бы узнав хозяйку, широко улыбнулся.

– Да, это вы, фрейлейн. Вы здорово изменились. Но не больше меня. Вы меня не помните, конечно. Мартин Хан. Сорок лет назад я учился у вас в начальной школе.

Фрейлейн Нойманн спокойно смотрела на него яркими голубыми глазами сквозь очки в золотой оправе.

– Я случайно оказался в Веймаре. Приехал из Берлина, понимаете. Я там живу. И решил узнать, здесь ли вы еще. В телефонном справочнике нашел ваш адрес. Зашел просто на всякий случай. Можно войти?

Фрейлейн Нойманн сделала шаг в сторону, и Маккриди вошел в темную, очень старую прихожую, в которой пахло плесенью. Припадая на обе подагрические ноги, хозяйка провела Маккриди в гостиную, окна которой выходили на улицу. Он подождал, когда хозяйка усядется, потом сел сам.

– Итак, вы говорите, я вас учила в старой начальной школе на Генрих-Гейне-штрассе. Когда это было?

– Должно быть, в сорок третьем – сорок четвертом годах. Наш дом в Берлине разбомбили. Меня сюда эвакуировали вместе с другими. Наверное, летом сорок третьего. Я был в одном классе вместе с… ох, эти фамилии… да, помню Бруно Моренца. Он был моим приятелем.

Фрейлейн Нойманн бросила на него изучающий взгляд и поднялась. Маккриди тоже встал. Она заковыляла к окну, посмотрела вниз. Мимо прогромыхал грузовик, полный полицейских. Они сидели прямо, на поясе у каждого висела кобура с венгерским пистолетом АР-9.

– Всегда люди в форме, – негромко, как бы про себя, проговорила фрейлейн Нойманн. – Сначала нацисты, теперь коммунисты. И все в форме, все с оружием. Сначала гестапо, теперь Штази. Бедная Германия, чем мы заслужили и тех, и других?

Она отвернулась от окна.

– Вы англичанин, не так ли? Садитесь, пожалуйста.

Маккриди с удовольствием сел. Он понял, что, несмотря на возраст, фрейлейн Нойманн сохранила очень острый ум.

– Почему вы говорите такие глупости? – возмутился он.

Показное возмущение не тронуло фрейлейн Нойманн.

– По трем причинам. Я помню каждого своего ученика времен войны и в первые послевоенные годы, и среди них не было Мартина Хана. Во-вторых, школа была не на Генрих-Гейне-штрассе. Гейне был евреем, нацисты стерли его имя со всех памятников и табличек.

Маккриди был готов рвать на себе волосы. Уж ему-то следовало помнить, что имя Гейне, одного из величайших немецких поэтов, стало снова упоминаться лишь после войны.

– Если вы закричите или поднимете тревогу, – тихо сказал Маккриди, – я не причиню вам вреда. Но за мной придут и меня расстреляют. Решайте сами.

Фрейлейн Нойманн доковыляла до кресла и села. Как это любят старики, она начала с воспоминаний.

– В 1934 году я была профессором университета Гумбольдта в Берлине. Самым молодым профессором, единственной женщиной среди всего профессорского состава. К власти пришли нацисты. Я презирала их и не скрывала своего презрения. Наверное, мне повезло. Меня могли отправить в концлагерь. Но они проявили снисхождение и сослали сюда учить в начальной школе детей фермеров. После войны я не вернулась в университет. Отчасти потому что понимала, что дети здешних крестьян имеют такое же право учиться у меня, как и молодые берлинские умники, а отчасти и потому, что я не могу преподавать их коммунистическую ложь. Итак, мистер Шпион, я не стану поднимать тревогу.

– А если меня все равно схватят, и я расскажу о вас?

Она в первый раз улыбнулась.

– Молодой человек, когда вам восемьдесят восемь лет, никто не сможет сделать вам ничего, кроме того, что Господь все равно скоро свершит. Зачем вы пришли?

– Из-за Бруно Моренца. Вы помните его?

– О да, помню. Он попал в беду?

– Да, фрейлейн, в большую беду. Он здесь, недалеко. Он пришел от меня, с заданием. Он заболел, заболел психически. Глубокий нервный срыв. Он прячется где-то неподалеку. Ему нужна помощь.

– Полиция и все эти солдаты пришли за Бруно?

– Да. Если я найду его первым, возможно, мне удастся ему помочь. Вовремя его увести.

– Почему вы пришли ко мне?

– У него есть сестра, которая живет в Лондоне. Она сказала, что он очень мало рассказывал о годах жизни в эвакуации. Лишь обмолвился, что ему было очень плохо и что его единственным другом была школьная учительница фрейлейн Нойманн.