Я дрался в Вермахте и СС. Откровения гитлеровцев - Артем Драбкин

Были периоды многодневных атак русских. Погибшие и раненые были с обеих сторон. Своих мы каждый вечер пытались вытаскивать. Мы также забирали в плен русских раненых, если они были. На второй или третий день ночью мы услышали, как на нейтральной полосе кто-то стонет по-русски: «Мама, мама». Я с отделением выполз искать этого раненого. Было подозрительно тихо, но мы понимали, что русские тоже выползут за ним. Мы его нашли. Этот солдат был ранен в локоть разрывной пулей. Такие пули были только у русских, хотя они были запрещены. Мы ими тоже пользовались, если захватывали у русских. Мои солдаты стали оказывать ему помощь, а я выдвинулся вперед и наблюдал за русской стороной. В пяти метрах от себя я увидел русских, тоже примерно отделение. Мы открыли огонь, а русские кинули в нас гранату. Русские отступили, мы тоже отошли, забрав раненого. Мы его отнесли на перевязочный пункт. Там его прооперировали и отправили дальше, наверное в Старую Руссу. У нас раненых отправляли не сразу в госпиталь в Германию, а как минимум через три госпиталя по дороге, и каждый был лучше, выше уровнем, чем предыдущий. В первом, возле линии фронта, была только первичная обработка, грубая, дальше лучше.

– Какое оружие было у вас лично и чем было вооружено отделение?

– Когда мы прибыли в Россию, у меня не было оружия. По прибытии мне дали новый немецкий десятизарядный карабин. Это прекрасное оружие, но не для болот. При попадании грязи он отказывал. Тогда я пошел к командиру роты, сказал, что мне нужно другое оружие. Он мне сказал: «Возьми у русских, у них есть хорошие вещи». Командир роты меня не любил, мы с ним ругались, но другого оружия для меня у него действительно не было. Я только прибыл и понятия не имел, как мне взять у русских. Он мне сказал, что возле нашего опорного пункта лежат убитые русские, там должно что-то быть. Как стемнело, я пошел туда, куда он сказал, и действительно нашел в воде русский пистолет-пулемет, с диском. Я его отмыл стиральным порошком, смазал, и он сразу заработал. С немецким оружием так не получалось, оно было слишком точно сделано, если внутрь попал песок, то все – не стреляло. А с русским – пожалуйста. Так я завел себе русский пистолет-пулемет, который всегда был мне верен. Когда надо было стрелять, он всегда стрелял. Кроме того, у меня еще был пистолет в кобуре. У меня были две сухарные сумки. В одной я носил продукты, а в другой боеприпасы для моего русского пистолета-пулемета.

– У вас были ручные гранаты и нож?

– В сапоге был нож для ближнего боя, но в основном его использовали, когда надо было что-то отрезать, бинт, например. У каждого были ручные гранаты типа «яйцо» и гранаты на длинной ручке. В ближнем бою мы их всегда использовали.

– Что вы можете сказать о ваших командирах; вы помните, как их звали?

– Я долго вспоминал имя своего ротного, вспомнил, но потом опять забыл. Он был злой и к тому же карьерист. Мы друг друга не любили. Я старался не попадаться лишний раз ему на глаза.

– Вы ходили в атаку?

– Да, конечно. Русские никогда не атаковали мелкими группами, они всегда атаковали минимум ротой, батальоном, иногда полком, иногда несколькими полками. Мы думали, что последние ряды русских наступали без оружия, они подбирали оружие у павших из первых рядов, и среди них были эти, как они назывались, комиссары. Они шли сзади с пистолетом и отдавали приказы. Они были очень плохие по отношению к своим солдатами.

– Вы были в болотах с октября 1942 года по апрель 1943-го. Как одевались зимой?

– Я на фронт попал еще в летней униформе. Потом получил зимнюю куртку, белую снаружи, а внутри серую. Она была относительно водонепроницаемая, хорошая. Позже пришло зимнее обмундирование, но слишком, слишком поздно. Моя дивизия формировалась в Верхней Силезии. Надо сказать, что после Первой мировой войны мы не имели права иметь армию. Только сто тысяч на всю Германию. В каждой области формировалась территориальная дивизия, которая была как бы привязана к своему округу. На Рождество и подобные праздники мы получали из региона посылки. Сигареты, французское вино и тому подобные вещи мы получали независимо от этих посылок, но нечасто.

– Как вас ранило?

– Это было в районе поселка Великое Село. Зимой 1943 года наша дивизия последней выходила из котла, держала горло. Через Ловать была переправа. На другой стороне реки дорога поднималась наверх и была видна русским. Возле переправы мое отделение строило деревянный бункер для командира роты. Он был почти готов. Мы собрались обедать и пошли по дороге вверх. Там стоял одинокий дом. Внутри никого не было, мы сидели на скамейках и ждали, когда привезут обед. Все было спокойно. Неожиданно в 200 метрах разорвался снаряд. Через пару минут в 100 метрах еще один. Я подумал, что надо уходить, и уже отдал команду, но третий снаряд попал точно в дом. Меня завалило бревнами. Я себя ощупал, на месте ли зубы и все остальное, потом смог освободиться. Я был единственный, кто смог вылезти из-под завала. Что стало с остальными, я не знаю. В шоковом состоянии спустился вниз по дороге, добежал до нашего перевязочного пункта. Там мне сказали, что я не ранен. Я опустил руку, и потекла кровь. Меня обработали, остановили кровь. Целый день я просидел на перевязочном пункте, потому что русские обстреливали дорогу, по которой можно было добраться до тылового госпиталя. Только вечером я смог дойти до госпиталя. Там неожиданно я услышал голос, знакомый с родины: «Дайте попить, дайте попить». – «Пауль, это ты?!» – «Клаус, это ты?!» Быть не может! Мой старый друг еще по школе. Тут нам дали наркоз вместо алкоголя по поводу встречи. Когда я пришел в себя после операции, врач сказал, что руку надо ампутировать. Я сказал: «Ни в коем случае! Рука остается на месте». – «Под твою ответственность. Если ты умрешь, то я не виноват». – «Хорошо». Потом меня с несколькими остановками привезли в Восточную Пруссию, в Гумбинен. Мой отец воевал в Италии и был как раз в отпуске, дома. Он узнал, что я в Гумбинене, и приехал с матерью в госпиталь. У меня были страшные боли в руке, но я этого не хотел показывать родителям, чтобы они не переживали. Я выпросил у врача свою форму и встречал родителей в ней.

– Что произвело на вас самое большое впечатление в России?

– Ничего. Вы будете смеяться, но я в России едва ли что-то видел. Я все время лежал там, в болоте. В России женщину один-единственный раз только видел, с расстояния в два километра. По пленным о русских нельзя было получить никакого впечатления – они были очень испуганы, не знали, что мы будем с ними делать. У нас в дивизии пленных не убивали. Я знаю только один случай, когда убили пленного комиссара. Убил тот, который должен был вести его в тыл. Немедленно было возбуждено дело, и его судили военным судом.

– У вас были ХИВИ?

– На фронте нет. Они были в тылу. Это одна из причин, почему я говорю, что война – это что-то ужасное. Человека посылают воевать против людей, которых он не знает, которые, возможно, милее и лучше, чем он сам, и человек их убивает. И он должен их убивать, или его самого убьют. Это злое дело. Ведь, по сути, человека загоняют в угол. Нам тогда было 18 лет, на другой стороне тоже были 18-летние, они думали точно так же, как мы.

– Какое было самое опасное русское оружие?

– Разрывные пули. Хотя они были запрещены, но русские ими пользовались.

– Русские считают, что немцы тоже использовали разрывные пули.

– Нет. Такого солдата немедленно отдали бы под трибунал. Я стрелял разрывными пулями, но это были русские трофеи.

– Чего вы боялись больше– плена, смерти или ранения?

– Плен был самым страшным. Однажды я ненадолго попал в плен. Это случилось вскоре после того, как я попал на фронт. Русские прорвались. Обычно русские наступали в определенную точку с двух сторон. Чтобы отбить атаку, их надо было просто атаковать во фланг. Но тут нас окружили и взяли в плен. Там была женщина в звании майора, которая говорила по-немецки. Она подошла ко мне, спросила имя, звание, часть – обычные вопросы. Думал, меня убьют. Других наших куда-то увезли, а я должен был остаться с ней. Я предполагаю, что я ей кого-то напоминал. Мне дали поесть, она у меня спросила, как там у нас с едой. Потом меня привязали к телеге. На второй или третий день была какая-то суматоха, а я как раз не был привязан и решил бежать. Так получилось, что я пробежал мимо этого майора. Она на меня посмотрела, увидела, что я убегаю, и отвернулась. Было понятно, что она хотела, чтобы я убежал.

– У вас были какие-то прозвища для русского оружия?

– На моем участке обороны, за который я отвечал, в ста метрах сзади я установил два русских пулемета с дисками-пластинками. Вот эти пулеметы называли музыкальные пластинки. Я из него всегда стрелял.