От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы - Бенгт Янгфельдт

Если Фаберже не было равных в изготовлении разного рода предметов искусства, то Болина многие считали более совершенным ювелиром. Когда великий князь Александр Михайлович заказывал Болину украшения к своему бракосочетанию с Ксенией Александровной, сестрой будущего императора Николая II, то обратился именно к этому мастеру, поскольку находил его «наилучшим ювелиром С.-Петербурга».

Одновременно с Болином и Фаберже в Петербурге действовала еще одна выдающаяся ювелирная фирма финляндского происхождения — фирма Тилландера. Ее основатель Александер Тилландер в 1848 г. в возрасте одиннадцати лет был отправлен из Финляндии в Петербург «обучаться какой-нибудь профессии». Он учился в Царском Селе у финляндского ювелира Фредрика Адольфа Хольстениуса, после семи лет обучения получил у него свидетельство на звание подмастерья и уже в двадцатитрехлетнем возрасте смог начать собственное дело — на углу Большой Морской и Гороховой улиц. Через десять лет, в 1870-м, фирма переехала в более просторные помещения на том же перекрестке по адресу: Большая Морская, 28. В 1870 году родился сын, Александер-младший, который в 1910 г. перенял дела фирмы. Уже в 1911-м переехали в новые помещения на Невском проспекте, 26, угол Малой Конюшенной улицы.

Тилландер тоже был назначен придворным ювелиром, но об этом не слишком распространялись, учитывая существовавшую в 1910-х гг. политическую напряженность между Финляндией и Россией. Сказанное особенно относилось к отцу и сыну Тилландерам, которые не только были членами шведского прихода и различных скандинавских обществ (как и Болины), но также вели активную политическую деятельность в петербургском отделении Шведской народной партии, образованном в 1907 г. по инициативе, среди прочих, и пастора Каянуса. Петербургское отделение партии одно время насчитывало более шестисот членов — такой численностью ныне в Финляндии может похвалиться лишь десяток местных отделений.

Живописцы и архитекторы

Одним из шведов, с которыми Густав III встречался во время своего пребывания в Петербурге, был, как уже говорилось, художник Александер Рослин, по приглашению Екатерины II приехавший в российскую столицу в сентябре 1775 г. Приехал он прямо из Парижа, где проработал несколько лет.

«Ни с чем не сравнимое счастье, какого я едва ли мог ожидать»

Рослин был одним из знаменитейших портретистов эпохи, членом нескольких академий, и в России был просто завален заказами. «Со времени моего приезда сюда, — пишет он в ноябре 1776 г., — я, несмотря на напряженную работу, успел написать не более двух портретов в полный рост и примерно двадцать поясных. Прежде чем думать об отъезде, мне надо завершить еще по крайней мере две большие работы и дюжину поясных… К сожалению, я не в состоянии принять всех заказов; это уже настроило против меня многих влиятельных персон, поскольку я никак не успею написать их портреты».

Панорама Зимнего дворца Растрелли со стрелки Васильевского острова, один из многих изображенных Патерсеном городских видов (1799). Справа между колоннами и стеной здания видна часть старого Адмиралтейства, построенного в 1730-х гг. Раскрашенная акварелью гравюра с авторского оригинала маслом

Эта цитата взята из письма к президенту французской Академии художеств, членом которой Рослин являлся. Письмо было отчаянной просьбой о том, чтобы французы помогли Рослину выбраться из Петербурга, где работы было невыносимо много: «Если вы не придете мне на помощь, — продолжает художник, — я наверняка рассорюсь со всем двором… Стремясь выпутаться из этого затруднительного положения, я вынужден просить Вас как можно скорее убедить президента Академии прислать мне по поручению короля пожелание поспешить с возвращением домой, чтобы я мог будущим летом снова быть в Париже и не потерять доверия, милостиво оказываемого мне Его величеством».

Рослин получил свою «отзывную грамоту» с приказом короля ехать домой, испросил аудиенции у императрицы и в качестве прощального подарка получил «значительный алмаз», оцениваемый свыше 20 тысяч ливров. Екатерина хотела бы удержать художника при своем дворе, но «страх перед русскими и особенно имевшиеся у него в Париже обязательства» не позволили Рослину принять такое предложение. В августе 1777 г. он выехал из Петербурга, пробыв в этом городе два года.

Несмотря на жалобы в письме во французскую Академию художеств, нет оснований думать, будто ему было неуютно в российской столице. Он много работал и весьма охотно участвовал в жизни общества. И хорошо зарабатывал. Согласно современным свидетельствам, он сделал большие деньги на заказах и двора, и частных лиц. Так, например, один его коллега-француз в 1778 г. сообщал во французскую Академию, что «Рослин после двух лет работы в России увез домой не меньше ста тысяч ливров, чтобы потратить их во Франции». Однако, по мнению ГуннараВ. Лундберга, специалиста по жизни и творчеству художника, Рослин не назначал чрезмерно высоких цен — напротив, брал с заказчиков меньше, чем его коллеги: за большой портрет в полный рост Рослину платили 700 рублей, а поясные обходились в 300–400.

Однако за большой портрет Екатерины II он получил целых 10 тысяч рублей. Императрица заказала его в январе 1776 г., когда дала художнику аудиенцию. Это парадный портрет: императрица облачена в горностаевую мантию и при орденах; в ее правой руке скипетр. Густав Адольф Рейтерхольм рассказывает, что художник во время работы над портретом мог все ценное взять с собой в свою мастерскую: одежды императрицы, горностаевая мантия, ордена и регалии — все надевалось на манекен.

Выполненный Рослином портрет Екатерины реалистичен — она изображена приблизительно э своем истинном возрасте — и написан с психологической глубиной, необычной для парадного жанра. Привыкшая к более льстивому стилю придворных живописцев, таких как Ф. Рокотов, Дм. Левицкий и датчанин Вигилиус Эриксен, Екатерина сочла, что Рослин отобразил ее как «грубую шведскую простушку-кухарку». Поэтому на выполненных позднее копиях портрета заимствовались при сохранении фона лицо и фигура до пояса с картин других художников, преимущественно тех же Рокотова, Левицкого и Эриксена. Одну из этих копий императрица подарила Густаву III, который выставил ее в замке Грипсхольм, где она висит рядом с портретом самого короля, над которым Рослин работал во время его пребывания в Петербурге летом 1777 г. (см. главу «Граф Готландский и граф Хага»).

Ко времени отъезда из России Рослин написал сотню портретов и мог гордиться своей работой. «Осмелюсь утверждать, — писал он во французскую Академию художеств, — что я имел столь большой успех, о каком едва ли мог и мечтать; мне удалось достичь желаемого портретного сходства, и в мой адрес не было ни малейшей критики, — это ни с чем не сравнимое счастье, какого я едва ли мог ожидать».

«Виды с невского берега»

Спустя десять лет в Петербург приехал еще один шведский художник — Беньямин Патерсен, родившийся в 1755 г. в Варберге на юге Швеции и получивший образование в Гётеборге; помимо этого, о ранних его годах известно мало. В 1784 г. мы сталкиваемся с ним в Риге, но неясно, как и когда он туда прибыл. Через три года он в Петербурге, и в «Санкт-Петербургских ведомостях» от 22 января 1787 г. можно было прочесть следующую заметку:

«Здесь, в Санкт-Петербурге, несколько времени пребывающий живописец Патерсен, который портреты и исторические пьесы масличными красками и карандашом рисует… Сим извещаем охотников до живописи, что он ныне живет в Погенполовом доме у Синего моста под № 154».

Патерсен написал довольно много портретов, в частности портрет Эммануэля Индрениуса, в 1783–1792 гг. бывшего пастором в приходе Св. Екатерины и затем главным пастором во Фредриксхамне (см. главу «Храм для поклонения Господу всего мира»). Однако наиболее прославили Патерсена созданные им виды Петербурга. В середине 1790-х гг. он получил от императорского двора первые заказы на городские виды и в 1798 г. был назначен придворным живописцем.

Делая карьеру в Петербурге, Патерсен поддерживал постоянные связи со Швецией и регулярно выставлял свои произведения на выставках Академии художеств в Стокгольме. По крайней мере однажды (в 1806 г.) он и сам съездил на родину. Первый показанный художником в Стокгольме портрет представлял жившего в Петербурге его соотечественника — горного советника Юхана Эрика Нурберга, ставшего крестным отцом старшей дочери Патерсена Марии при ее крещении в церкви Св. Екатерины, состоявшемся в 1795 г. Через несколько лет Нурберг вернулся в Швецию, где стал «управляющим механизмами» в Академии художеств. С 1807-го и до своей кончины, последовавшей в Петербурге в 1818 г., Нурберг руководил строительством ревельской гавани и за заслуги на этом поприще был произведен в чин действительного статского советника.