Флотская богиня - Богдан Сушинский

Для майора Гайдука не осталось секретом, что помогал ей во всех этих трудах некий состоятельный родственник из Одессы, в свое время подвизавшийся в роли удачливого нэпмана, а теперь, в ипостаси партийного работника, курировавший всю торговлю области. Помнил особист и прощальные слова Анны, сказанные в завершение их непродолжительного, но бурного романа: «Когда вы, господин капитан, — тогда Гайдук еще пребывал в этом звании — решите, что вся та кровь, которую вы как чекист должны были пролить во имя революции, уже пролита, можете рассчитывать на приют в “замке Бонапартши”. Точно так же, как и я, в свою очередь, буду рассчитывать на вашу защиту от вами же сотворенного пролетарского идиотизма… Причем желательно, чтобы к тому времени вы дослужились хотя бы до полковника. Вы же знаете: я всегда предпочитала высший свет».

Ее покровитель, — которого так и называли в Степногорске Нэпманом, — трижды проведывал Анну Альбертовну, появляясь в городе в сопровождении целого кортежа машин, и всякий раз городской голова встречал его, как дорогого гостя. Вот только из всех достопримечательностей этого убогого городка Нэпмана интересовали только руины архитекторского особняка. Даже слух пошел о том, что именно этот человек является хотя и не узаконенным, но наследником усадьбы.

Чтобы выяснить, так ли это и вообще что это за тип, Гайдук попробовал дотянуться до его «личного дела» через своего знакомого из Одесского областного управления НКВД. Однако из генеральских верхов их обоих тут же сурово предупредили, что товарищ Трояновский, каковой являлась настоящая фамилия Нэпмана, неоднократно проверен; а на должность, в свое время, назначен по настоянию самого Дзержинского, в бытность того в Одессе. А еще было заявлено, что «органы» бескомпромиссно накажут каждого, кто всуе посмеет интересоваться прошлым или самой личностью товарища Трояновского. Гайдуку не требовалось объяснять, что предупреждение, высказанное в такой форме, обычно — последнее…

— Вы похвально пунктуальны, господин майор. Впрочем, верность слову всегда оставалась одной из немногих ваших добродетелей, — посреди основательно опустевшей комнаты Анна стояла одна, одетая уже по осенне-походному: в свитер и брючный костюм цвета хаки по образцу костюма «английской наездницы-аристократки». Только вместо традиционного цилиндра темноволосый парик ее венчал желтый берет, украшенный недорогой брошью.

— Насколько я понимаю, этот маленький чемоданчик и солдатский вещмешок, — ткнул майор ногой в вещи, стоявшие у самого порога, — принадлежат гражданину Смолевскому. Вопрос: где их хозяин?

— С минуты на минуту он приведет сюда священника. Поскольку секретов от вас быть не может… — хозяйка обвела комнату многозначительным взглядом. — Поначалу я намеревалась поджечь «замок» вместе со всем, что в нем находится.

— Чтобы после вас — никому и ничего…

— Но, здраво поразмыслив, все, что можно было спрятать — ковры, статуэтки, прочую бытовую мелочь — мы со штабс-капитаном спрятали в подвал и с помощью верного человека замуровали, завалив стенку всевозможным хламом. Ну а поселиться здесь, на время оккупации, я предложила нашему благочестивому священнику, отцу Иннокентию, ютящемуся в недостойном его сана жилище.

— По-моему, идеальное решение.

— Вот и я тоже уверена, что по отношению к христианскому священнику, да к тому же недавно вернувшемуся из коммунистического концлагеря, германские офицеры проявят благосклонность.

При упоминании о «коммунистическом концлагере» Гайдук нервно поиграл желваками. Подобное выражение ему несколько раз довелось слышать от оберштурмфюрера Штубера и кого-то из его подручных. Тогда барон напомнил ему также о секретном советско-германском параде в Бресте, в честь общей победы над Польшей. Гайдук не сомневался, что германская пропаганда обладает массой правдивых, или вполне правдоподобных, фактов, способных повергнуть граждан Советской страны в полное изумление. Майор представлял себе, какой сумбур начнет твориться в умах людей, когда они вновь окажутся на своей территории, сколько убийственных тайн «вооруженного отряда партии», как называли себя чекисты, будет раскрыто.

Однако вслух он произнес:

— Со священником — это вы мудро. Кто бы мог предположить, что вы столь основательно подготовитесь к исходу из города? Почти все убеждали себя, что до наших мест германцы дойти не сумеют.

— Лично я начала готовиться к такому исходу за месяц до начала войны.

— Как всегда, шутите, Анна Альбертовна…

— Штабс-капитан тому свидетель. — Жерми держалась предельно спокойно, как может держаться только воистину волевой человек, в самом деле готовый к любым превратностям судьбы. — Что же касается мудрости… Кому, как не вам, Дмитрий, знать, что это — всего лишь одна из действительно очень многих моих добродетелей, — скромно потупила глаза Бонапартша.

— То есть хотите сказать, что были предупреждены господином Трояновским?

— Естественно, — процедила Анна. — Он ощущал себя достаточно осведомленным о том, что происходит в Румынии, преданной союзнице рейха, и с каким усердием королевские войска копошатся на правом берегу пограничного Дуная. Нэпман, как вы понимаете, опекает не только официальную торговлю своего приморского региона, но и, так сказать, неофициальную…

— Ясно. У контрабандистов свои взгляды на коммерцию.

— Как и свои представления о границе, и свои каналы информации.

— Прелестно, что мы так легко понимаем друг друга. О том, чтобы остаться на немецкой территории, мысль не возникала? Вам, с вашими знаниями языков и вашей родословной…

Жерми подошла к окну и, отодвинув занавеску, задумчиво всмотрелась в пространство за стеклом. Только теперь по лицу ее пробежала едва уловимая тоска человека, которого вынуждают покинуть родные стены. Гайдук понимал, как ей непросто сформулировать житейскую концепцию, заставившую ее, ненавидящую коммунистов, отступать в глубь территории «красных».

36

— Вы, Дмитрий, задали этот свой вопрос как офицер НКВД?

— Нет, — отрубил майор.

— Всегда ценила вашу способность расчленять в себе эти две сущности: энкавэдистскую и общечеловеческую.

— И все же?

— Вряд ли мне удалось бы мирно ужиться с германскими властями. Во-первых, германская культура мне, истинной франкоманке, чужда, а, во-вторых, нацистов я ненавижу точно так же, как и, пардон, коммунистов, — Анна демонстративно прошлась взглядом по портупее энкавэдиста.

Гайдук уловил смысл и покачал головой:

— Успокойтесь, хвататься за кобуру я не собираюсь.

— Если бы можно было обосноваться во Франции, я бы, конечно, рискнула. Мысль об этой стране взращена в моем сознании давно, покойным мужем. Тем более что в раннем детстве мне посчастливилось какое-то время пожить в Париже. Но теперь по Елисейским Полям тоже разгуливают оккупанты, там тоже война. Словом, по крови своей я — славянка, и предпочитаю оставаться в родном и понятном мне славянском мире. Меня вполне устроило бы вот такое, — обвела она руками комнату, — тихое дворянское гнездо, которое чудом удалось свить даже во времена кровавого пролетарского бедлама. И вот теперь, из-за нашествия германцев, меня этого гнезда лишают.

— Это правда, что архитектор Трояновский ваш родственник?

— Как ни странно это звучит, он приходится мне двоюродным дедом по материнской линии. Прелюбопытнейшим оказался субъектом. Получив архитектурное образование в Петербурге и в Париже, буквально помешанный на Венецианской и Флорентийской школах барокко, Глеб Трояновский прибыл сюда по приглашению городского казачьего атамана-романтика, для строительства казачьего собора. Да только, увы, не сложилось у них. Атамана этого вскоре разжаловали и вынудили бежать от суда в Бессарабию. А новоизбранный атаман, со своим окружением, прокутил те немногие деньги, какие удалось собрать предшественником. Однако архитектор Трояновский так и остался здесь, погрязнув в созидании своего имения, в нехитрых заказах скупых окрестных помещиков, и в мечтах о превращении захолустного Степногорска — в величественную столицу не только Бугского, но и вообще всего степного казачества.

Объясняя этот поступок, из-за которого он, по существу, похоронил свой талант, архитектор Трояновский записал в своем дневнике: «Степной Париж в виденьях Степногорска явился мне с оживших чертежей». Согласна, поэтично. Глеб принадлежал к небольшой плеяде петербургских архитекторов, считающих себя «поэтами в архитектуре». Приблизительно из тех же романтических видений-чертежей явился Степногорск и мне, блудной внучатой племяннице архитектора, прибывшей сюда в поисках дворянских корней и гнездовьих руин. Естественно, мой ныне здравствующий родственник «товарищ» Трояновский, которого вы зовете «Нэпманом», принялся всячески помогать мне. Ему очень хотелось спасти родовую усадьбу, чтобы если уж не сам он, то хотя бы внуки… Словом, вы поняли.