Игра в зеркала - Ольга Шумилова

Световое перо запорхало быстрее. Информация в этом мире ценность гораздо большая, чем свеженькие хрустящие кредиты, даже если это всего лишь информация о чьей-то родословной. Задним числом я даже посочувствовала черноволосому авантюристу — сотня против одного, что после моего доклада научный отдел Корпуса возьмется за него настолько плотно, насколько он и не мог мечтать. Правда, с совершенно иными целями, но это уже частности.

А все же с ним было интересно играть. Опасно, не спорю, но интересно.

Я закусила губу, поймав себя на мысли, что начинаю думать о нем в прошедшем времени. Вот этого не стоит делать ни в коем случае. Расслабляет.

— Ким… Вы же ожидали не этого, — неожиданно раздалось за спиной. Я вздрогнула, отчасти работая на образ. К стыду своему, лишь отчасти… — Тогда чего?

Тяжелые руки легли на спинку кресла, широкая тень упала под ноги. Эрик, Эрик… Снова прячешься за моей спиной. Да ты и всегда прятался — в редкой тени поднятого воротника, в непроницаемой черноте неосвещенных коридоров, сумраке рубки, почти никогда не глядя прямо в лицо, отворачиваясь, опуская голову… вот только я заметила это слишком поздно. Чего я ожидала? Уж не того, что ты проведешь меня. Браво!..

— Чего я ожидала? Ты не поверишь — ничего.

— Не верю, ты права, — улыбнулся. Криво, сухо. Ладонь с силой хлопнула по спинке кресла. — Впрочем, я знал, что ты солжешь.

Он развернулся на каблуках и бесшумно заскользил к выходу из каюты. Импульсивный крик рванулся из горла и полетел ему в спину:

— Зачем же спрашивал, Эрик?…

Резкий разворот, холодный взгляд, приподнятые брови:

— А вдруг? — он помолчал и вышел.

А вдруг… Я вздохнула.

Световое перо вернулось к прерванному занятию.

В лицо плеснула холодная вода. Я встряхнулась, отфыркиваясь. Ночные труды не прошли даром — в добавок к подробному, и, надеюсь не слишком очевидно избыточному опроснику я обзавелась глубоко засевшей мигренью.

И… Я закусила губу. И, кажется, побочным продуктом мигрени. В россыпи вопросов, цифр и фактов, в сотнях маленьких зеленоватых букв, светящихся на темном фоне, заключался полный анамнез человеческой жизни. Или — смерти. Разложенная по полочкам, вскрытая и распотрошенная на прозекторском столе моего профессионализма, она вызывала чувства мутные, мятущиеся и неясные, тогда как профессионализм вызывал чувство кристально чистое и ясное — гадливость.

Моя мораль описывается одним словом: «надо», и теперешнее появление некогда удаленного хирургическим путем чувства изрядно меня удивило. Скорее позабавило, чем испугало. Жизнь описывается всего в нескольких десятках переменных, смерть и вовсе обходится одной. Когда-то я спросила себя, нужна ли мне жизнь в трех координатах, и поняла, что нужна. Неистребимый инстинкт выживания, покорявший звездные системы, заставил вцепиться в нее зубами и когтями, изумленно оглядываясь вокруг и спрашивая «Зачем?«…Теперь поздно уже разжимать зубы и втягивать когти: привычка — страшная сила, а я привыкла быть живой.

Я тщательно запаковала данные в архив, пометив всеми возможными ярлычками. Возникла отстраненная и холодная мысль о том, что научный отдел будет в свинячьем восторге, как, впрочем, и тюремщики — он не будет сидеть в общем блоке, заставляя усиливать меры охраны. Да, именно в свинячьем. Свиньи вы, коллеги.

Циничная мысль перекрыла тихий шорох и резонансом прошлась по сознанию, распрямляя спину, вскидывая подбородок, обнажая зубы, делая взгляд жестоким.

Я не глядя отбросила руку в перчатке и укоризненно качнула головой:

— Эрик…

Стоящий за спиной мужчина вздрогнул и сделал шаг назад. Качнулась пола куртки, задевая плечо, движение воздуха выбило локон из прически, расплескалась вода из горсти…

Что такое, в самом деле, мораль? Я сунула блокнот в карман. Побочный продукт мигрени. И лечится, по-видимому, тоже медикаментозно.

— Когда мы прибудем?… — я опустила глаза, вытирая мокрые руки о штанину. Молчание. — Эрик?…

— Может быть, неделя, — пауза.

— Может быть? — я нахмурилась.

— Может быть.

Эрик передернул плечами и стремительно дал задний ход, не желая — как, впрочем, и всегда — со мной разговаривать. Его привычка возникать из ниоткуда и, перебросившись парой ничего не значащих фраз, разворачиваться и уходить, вызывало странную смесь чувств, основной из которых было стойкое недоумение. Чего-то добивается, или это действительно привычка, настолько укоренившаяся, что он и сам ее не замечает?

Вслед за Эриком я передернула плечами, но из камбуза не вышла. Если раньше в главной рубке можно было хоть немного подумать, то теперь постоянно маячащая перед глазами физиономия Эрика не давала сосредоточиться. Меня, привыкшую и не к таким вывертам фантазии матушки-природы, его вид не столько пугал, сколько выводил из душевного равновесия, заставляя щуриться, как щурится художник, глядя на совершенно дикое сочетание кислотно-ярких красок.

Я задумчиво пожевала нижнюю губу, вернувшись мыслями к моменту, занимавшему меня большую часть ночи. Намерения объекта выяснены, вся могущая заинтересовать научный отдел информация собрана (тесты пусть сами проводят, на нормальном оборудовании и в восемь рук. Хоть раз чем-то серьезно займутся, лентяи). Лично я бы на этом операцию и закончила, но, возможно, у аналитиков найдутся свои соображения. Необходимо сообщить в «Полюс» о кардинальном изменении хода дела. Упущенную возможность выяснить что-то дополнительно, не вызывая подозрений, потом не наверстаешь.

Особые сомнения вызывал у меня склад оружия. Пусть пошуршат в базе данных — может выясниться масса любопытного. Губы растянулись в кривую ухмылку. И тогда одной моей знакомой предстоит очередной виток усиленной работы с «объектом». Правда, совершенно по другому поводу.

Гм… Я потерла подбородок и со вздохом вышла из камбуза. Возможность напрямую связаться с «Полюсом» у меня была, как и у любого оперативного агента, другое дело, что использование экстренной связи строго регламентировалось пунктами «особого декрета». Оперативники обычно поплевывали на «особый декрет», писаный еще Филином, с фонарного столба, однако Эрик настолько не внушал мне доверия, что я все же прокрутила оный документ в памяти.

«Документ» связь разрешал. Осталось только провернуть сию диверсию.

Дойдя до конца коридора, я заглянула в рубку. Эрик сидел в моем кресле, вытянув длинные ноги, и задумчиво изучал содержимое моего же считывателя. Я вскинула брови и, помедлив на пороге, зашла.

— Что вы надеетесь там обнаружить?

— Увы, уже ничего. Хотя надеялся… — смешок, — на беллетристику. Кстати, — он бросил на меня косой взгляд, — когда-то вы утверждали, что не слишком дружны с официозом. Завязывайте, Шалли. Вчера вечером вы сами перешли на «ты». Продолжим?