Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

— Нам бы, деда, погреться, — смирившись со здешним этикетом, сказал Енко бодрым, хотя и слегка дрожащим голосом, сморщил нос и добавил: — Ап-чхи!

Дед одарил его взглядом исподлобья и проворчал нечто невнятное.

Большую часть тесной хижины занимала печь. Источая блаженный жар, в ней полыхал топляк, твердый, как саксаул. Пламя с синим оттенком. Енко с Русланом сняли с себя подмороженные одежды и развесили по бокам печи. Пришедший позже Козлов в ожидании очереди на просушку бросил свою шубу в угол.

— Ты смотри, — удивился Енко, поправляя пуховик, — не разбилась.

И вытащил из кармана плоскую бутылку.

Отшельник встрепенулся. В тусклых глазах его блеснул интерес к жизни.

— Сел-присел, чтоб не висел, — обратился он к Енко.

— Деда, у тебя стаканы есть? — спросил голый Енко без особой надежды. Он стоял спиной к огню с грустно обвисшим пузом, оглядывая убогое жилище, где не было даже стола. Роль кресла выполняла коряга, но на ней восседал хозяин.

Дед забормотал нечто ироничное, его явно забавляла странная прихоть гостя.

— Ну нет, из горла я пить не буду, — с мрачной гордостью и долей разочарования протянул Енко. — Ап-чхи!

— Зачем же из горла, когда яйца есть? — воспрянул духом Козлов.

Отшельник посмотрел на иностранную бутылку, на коробку яиц, как бы сравнивая их ценность, и забормотал нечто двусмысленное: «Ходят всякие, хрен бы им». Было ясно, что человеку хочется выпить, но выпить он предпочитает с дармовой закуской. Для человека, владевшего островом, дед был большим жмотом.

— Яйца, яйца… При чем здесь яйца? — грустно обиделся Енко.

И голая публика с гордым достоинством посмотрела на Козлова.

Он взял яйцо, осторожно расколупал с тупого конца и выпил содержимое. Получилась изящная рюмочка.

Все повеселели и принялись делать рюмочки из яиц. Дед Игната достал из темного угла жилища помятую алюминиевую кружку. Дунул в нее и протянул Енко.

— Одно плохо, — разлив по яйцам виски, вздохнул Енко, — чокаться нельзя.

Все, кроме Отшельника, заулыбались. А Енко, помрачнев, добавил:

— Давайте, помянем Хохла.

Скорлупка в руках Козлова лопнула, и он спросил с досадой:

— А что с Хохлом случилось?

— Что случилось, что случилось, — рассердился Енко, — а то и случилось — спал Хохол на заднем сиденье.

— Что же ты молчал? — нахмурился Козлов.

— А ты бы что — нырять стал? — ответил вопросом на вопрос Енко. — Там глубина — все тридцать метров. Как получилось: я успел дверку открыть, а с полводы меня пузырем воздуха вытолкнуло. Все перепонки полопались. А «Нива» так и ушла туда.

— Так за помощью надо бежать, — сказал Козлов в некотором недоуменье.

— …голой задницей сверкая, — закончил за него мысль Енко. — Пока добежишь, пока машину найдешь… Как раз к вечеру и вернешься. Ну, приедет Тарара, и что? Его оттуда уже без водолазного костюма не достанешь. Или вместе с машиной. Дохлый номер. Лед сам видел какой. Любой кран провалится, да и где его возьмешь, кран? Хохла, конечно, жалко. Такого напарника мне не найти. Блин, «Ниву» только купил…

— Кто купил?

— Хохол.

— У кого?

— У меня. За полцены отдал.

В безнадежном молчании выпили по яйцу. Напиток в малых дозах пьянил качественнее, не давал впасть в уныние. Одежда, развешенная на печи, парила, увлажняя воздух в землянке. Погоревали, погоревали мужики о Хохле, вспомнили, каким лихим был он и безотказным человеком, пьяницей и охотником до чужих баб, и незаметно перешли от покойника, лежащего в километре от хижины на дне моря, к другим, более веселым темам.

— Не жалко медаль? — спросил Руслан Отшельника, и тот неожиданно внятно заговорил:

— А на хрен она теперь кому нужна? Люди никому не нужны. Не сегодня завтра сдохну. А так хоть какая польза.

Енко наполнил яйцо иноземным напитком и, икнув, покачал головой, не соглашаясь с этой точкой зрения:

— Если тебе медаль не нужна, можно продать, хоть что-то получишь.

— Хрен я чего ОТ НИХ получу, — не поверил ему Отшельник.

— Тут ты не прав, — возразил Козлов. — Как раз именно хрен ты от них и получишь.

Отшельник обнажил дыру рта с двумя желтыми клыками:

— Ты ИХ не слушай, ты меня послушай. Они наговорят. Все врут. Другой кроме своих очков ничего не видел, а врет. Целина… На хрен, мол. А ты мне не рассказывай, ты вон октябрятам рассказывай. Они ничего не знают, они поверят.

— Деда, какие октябрята? — ласково вразумил его Енко. — Не то что октябрят, пионеров давно нет.

— Молчи, болтун, — рассердился дед, потеряв нить мысли. — Чего я видел, ты не увидишь. Как трактора на левобережье загудели, как стали рвать лемехами землю, суслики так и побежали. Тьма. Ступить некуда.

— Куда же они побежали?

— К реке. Топиться. Так и прыгали с кручи в воду. — Старик ткнул крючьями коричневых пальцев в сторону скованного льдом водохранилища и сказал, обращаясь к Руслану: — Как пройдешь через школу, в заборе дыра. Иди прямо, не сворачивая, мимо продмага. За садом, где библиотека, налево в Овражный переулок свернешь. Там на отшибе хата над старицей стоит. Огород без плетня.

— Тяжелый случай, — сказал с мрачной усмешкой Енко.

Случай действительно был тяжелый. Дед все еще жил в старой Ильинке, игнорируя воды, поглотившие ее.

— И что в той хате? — спросил Енко.

— Бездетная женщина ДО ПОТОПА жила. Марией звали. Билеты в клубе продавала. Жаловалась: поставит с вечера стулья к круглому столу, а утром смотрит — стоят как попало. Дверь проверит, ставни на окнах, вьюшку закроет, кота на кухне запрет. Комар без билета не пролезет. А стулья по-другому стоят.

К ней Прохор ходил. Электриком у нас работал, баламут. Уговорила она его. Остался на ночь. Под кровать спрятался. Заснула Мария. Самое темное время пришло. Прохор лежит, усмехается: «Что я под кроватью зря лежу? Пойду разбужу Марию». Тут комната осветилась. Выглянул он из-под кровати, а лампочка-то не горит. Одно сияние без источника. Как бы воздух светится. Сидят за столом четыре старца. Беседуют. Один и говорит: «Что делать с ними будем? Как их нам погубить?». Другой отвечает: «Сами себя погубят жадностью да завистью». — «А как же быть с Ильинкой? Опять расплодятся». — «Утопим».

Тут один из старцев и говорит: «А ты чего под кроватью прячешься, подслушиваешь? Выходи. Садись на пятый стул. Давно тебя ждем». Выполз Прохор. Ни жив, ни мертв. Сел за стол и беседовал со старцами. Перед светом они ему наказали: «Никому про нас не рассказывай». И пропали вместе с сиянием. Вышел Прохор с утра на работу и до обеда молчал. А после обеда не вытерпел, все разболтал. Пять минут не прошло — его током убило. А через три года ПОТОП случился.

Отшельник сурово посмотрел на пустую бутылку, поставил кружку на пол, взгромоздил на колени камень и застучал, выковывая из награды блесну.

Руслан протер запотевшее оконце. Вид преунылый: кусты, кусты, а между ними — запорошенные снегом кресты. Землянка Отшельника, собственно, была одной из могил. Яма со стенами-плетнями, обмазанными глиной. С глиняным же полом. Крыша, крытая нарезанными из земли пластами, напоминала могильный холмик. Только вместо креста над ней торчала печная труба. Ильинка из этого окошка представлялась мифической страной, Атлантидой, которая затонула, не оставив после себя ничего, кроме странных людей, вроде его отца и Отшельника, тихо вымирающих ныне.

Все правильно. Все честно. Жить прошлым — жить на кладбище.

Странно: и Отшельник, и Енко, и отец, и он сам вроде бы находятся в одном месте, проживают одну и ту же секунду, а каждый в своей эпохе. Какое-то слоистое время — одно на всех, но у каждого свое. Старые люди знают то, чего мы никогда не узнаем. Они знают прошлое. По-настоящему узнать то, чего не пережил сам, невозможно. Даже когда мы видим одно и то же, они видят это по-своему, потому что у них глаза смотрят из прошлого. У каждого своя память и своя история.

— Плохим электриком был твой Прохор. Правила безопасности соблюдать надо, — сказал задумчиво Енко. — А что касается потопа, здесь старцы ни при чем. Потоп Козлов устроил. Это же он плотину сооружал.

Сумасшедший старик встрепенулся. Долго сверлил недоверчивым взглядом лохматого гостя и, погрозив ржавым топором, сказал зловеще:

— Недолго стоять твоей плотине. Ой, недолго. Не освятили запруду зэковскую? С трещинкой плотина-то. Зазвонит еще по вашим душам золотой колокол. Раскаетесь, да поздно будет.

Нет пророка без порока.

Енко взглянул через плечо Руслана в окно и спросил:

— А что, дед, соседи по ночам не заглядывают?

— Бывает, — ответил тот.

— Не страшно?

— Страшно там, у вас. Все с мертвецами воюете? А в моей деревне народ порядочный. Жизнь прожили, что такое замок не знали. Мне из могилы видней ваш бардак. Грешат одни, а каются другие. Гуляйте, гуляйте. Все в старую Ильинку вернетесь.