Комедия войны - Пьер Дрие ла Рошель

здесь стоит какая-то особенная, серая пыль, в которой человек моментально чувствует себя обессиленным. Это — не обыкновенная пыль.

Мы бродили из одной части города в другую, но я не узнавал Марсель, в котором я был проездом в детстве.

Полк жаловался на жару. От солдат несло потными ногами; улица отвечала запахом подмышек. Мы были затянуты в новенькие голубые мундиры, которые годились только для тех краев, которые мы покидали. Мы неуклюже шагали. Тщедушные и сумрачные люди, сгибавшиеся под тяжестью амуниции, были совершенно не приспособлены для крестовых походов.

Нас было три тысячи. Мы представляли совершенно свежий полк, как будто и не было пятисот тысяч убитых, не считая пленных, искалеченных, заболевших венерическими болезнями и душевно больных. Мы проходили по мостовой. На тротуарах стояла удивленная толпа; Со времен войн древности и революций Марсель никогда не видел столько войска.

Средиземное море было неспокойно: как раз тогда вступала в войну Италия. Но ни вмешательство Италии, ни прибытие арабов и негров, ни эшелоны австралийцев, ни японские суда не взволновали Марсель так, как этот хлынувший с севера поток французов.

Но свою взволнованность толпа выражала только заученными фразами: «славные солдатики» или «бедные солдатики».

Я, впрочем, удивлялся и этому. Как могла толпа хоть на минуту покинуть свои делишки? Здесь были женщины, потерявшие мужей и не заменившие их новыми. Были и такие, которые и при живых мужьях нашли им замену. Здесь были сироты и проститутки, и встревоженные буржуа, и разжиревшие ремесленники, и богачи-нувориши. Звуки военной музыки уравняли всех. Все казалось проникнутым одной общей целью на этом бульваре. Все движется в одном направлении. Все идут в ногу с жизнью, а жизнь знает, куда идет — к смерти... Если у тебя цель перед глазами, то ты всегда найдешь свой ритм. А найти ритм, хотя бы и первый попавшийся, случайный, это —- самое важное.

Негры, китайцы, индусы, толпы людей, не знающих своего происхождения, родившихся в великом туннеле между обоими тропиками, где нищета и нажива бьются и сожительствуют друг с другом. Полчища этих людей шагают в ногу с нами.

Так по крайней мере нам казалось. Весь этот безумный ритм гавани, заводов, публичных домов, полиции, госпиталей, кафе, семейных очагов, — весь он укладывается в ритм нашего оркестра.

Наш полк провинциалов и крестьян, отправляясь воевать с турками, проходил через город иностранцев, который был вместе с тем родным, старым, провинциальным французским городом с крепким устойчивым бытом.

Старая Франция была жива. Это она выдвинула тех сметливых избранников, которые бросились зарабатывать деньги и укреплять государство. Им помогала демократия, жадная до крупных барышей и маленькой ренты. Я терялся от всего этого и пьянел от растерянности. Забыта моя прежняя буржуазная особа! Я опять окунулся в войну, в толпу, в вооруженную сутолоку. На этот раз дело идет всерьез. Я уже не вывернусь, я не хочу больше вернуться на прежние пути.

IV

Однако раньше чем погибнуть, я хочу еще одну минуту побыть самим собой, хочу испытать еще хоть одно личное приключение. Имею же я право раньше, чем покинуть эти берега, на миг расстаться с полком. Он и так привлек меня только своей нелепостью.

Полк отправился устраиваться на временные квартиры в какой-то покинутый Луна-парк. Люди стелили солому для ночлега между декоративными холмами американских гор, ненужные взлеты которых подымались к небесам.

В этот вечер я был дежурным. Но второй сержант моего взвода, старый корсиканец, пришедший добровольцем из отставных, охотно согласился заменить меня.

Я отправился в лучшую часть города и зашел в кондитерскую Вогаде. Со мной был Байи, молодой санитар из Руана. Я сразу же пристроился к первой попавшейся даме. Она сидела за столиком в обществе своей сестры и ее детей.

Я подошел к ней, когда она была занята шоколадными пирожными.

Это была худощавая брюнетка, похожая на тощую козу. Она взглянула на меня приветливо. Ее черные глаза, казалось, посветлели, когда я заговорил с ней. Сестра поторопилась расплатиться за пирожные и увела ребят. Эго меня убедило, что сестра не будет помехой, и я взялся за дело всерьез.

Деловитым голосом она расспросила меня о моем семейном положении. Похотливое желание сжимало ей горло, но головы она не теряла. Она оставалась хозяйкой своей похоти. Дело надо провести, быстро, тихо и с выгодой.

— Вы проведете в Марселе несколько дней?

— Неизвестно... Нас торопят. Нас там ждут. Но право на отдых у нас есть.

Она назвала мне гостиницу, где я могу снять комнату. Она сейчас придет.

По-видимому, она ошиблась: гостиница оказалась для духовенства и была полна священников. Ко мне в номер ее не впустили. Церковный служка пришел ко мне с сообщением, что меня в гостиной ждет какая-то родственница. Мне хотелось сказать, что эта родственница — обыкновенная проститутка и что я уезжаю умирать на фронт... Но эта идея пришла мне в голову уже на лестнице.

В гостиной я застал мою даму. Она была провинциалка, в дешевой шляпке, но играла роль высокомерной, обиженной, боящейся пересудов дамы. Она встретила меня неприветливо, как будто не она выбрала это убежище благочестивых.

Однако желание снедало ее, и она назвала мне ресторан, где я могу занять отдельный кабинет. Она придёт туда после обеда.

Я пошел в этот ресторан с опаской, думая, не попаду ли я и здесь на трапезу епископов. Но нет, эти опасения не оправдались. Пришлось, однако, ждать целый час. Я сходил с ума. Улицы были полны народа. В полном разгаре были ночные празднества, безумства весенней ночи и солдатского разгула.

Она все же пришла...

Для начала она с аппетитом поела, хотя, вероятно, уже успела пообедать у сестры.

Затем... она показала себя потаскухой. Желания ее были определенны: она хотела как можно скорее сделать свое дело. Она легла на кушетку и приняла соответствующую позу. Конечно, и я желал этого, но я желал и еще чего- то. Но ее все остальное не интересовало.

Оказалось, что она из приличной семьи нотариуса. Со мной она обращалась свысока, как с солдатом, который не слишком опытен в делах любви, суетится и имеет мало денег.

Я был в отчаянии и молчал. Я напряженно думал о том, что произошло, и о том, что на этом кончается моя жизнь. Это — в последний раз. Больше этого не случится. Однако это повторилось впоследствии, и неоднократно. Мне было двадцать два года. Голова моя была острижена под машинку. У меня были ребяческое телосложение, шершавая кожа.

Она разыгрывала