Властелин колец - Джон Толкин

«А где же Гэндальф? — мелькнуло в голове у Мерри. — Он разве не здесь? Неужели он не мог спасти Эовин и конунга?»

Но тут к ним подскакали Эомер и гридни конунга — те, что уцелели и совладали с конями. Изумленно смотрели они на мертвое чудище; лошади пятились от него. Эомер спрыгнул с седла, подошел к телу Теодена и замер, ошеломленный горем.

Один из витязей поднял хоругвь, разжав мертвую руку знаменосца Гутлафа. Теоден медленно открыл глаза, увидел хоругвь и сделал знак передать ее Эомеру.

— Привет тебе, конунг Ристании! — молвил он. — Иди, побеждай! И простись за меня с Эовин!

Так он и умер, не ведая, что Эовин лежит возле него. Воины плакали, восклицая:

— Конунг Теоден! Конунг Теоден!

И сказал им Эомер:

Не предавайтесь скорби! В битве погиб великий.Погиб, как подобает. Когда насыплем курган.Тогда будет время плача. Сейчас нас зовет брань!

Но он и сам, говоря это, плакал.

— Пусть останутся с ним его гридни, — сказал он, — и с почетом отнесут его тело к городу. Других тоже отнесите.

Он окинул взглядом убитых, припоминая их поименно, и увидел среди них сестру свою Эовин, и узнал ее. Он вздрогнул, точно стрела пронзила ему сердце; смертельно бледный, оледенев от ярости и муки, он слова не мог вымолвить. И свет перед ним затмился.

— Эовин, Эовин! — воскликнул он наконец. — Эовин, как ты здесь оказалась? Что это — безумие или чародейство? Смерть, смерть, смерть! Смерть выпала нам!

И, не созывая воевод, не дожидаясь гондорцев, он вскочил на коня, помчался назад к войску и затрубил атаку. Над полем разнесся его громогласный клич:

— Смерть! Вперед, на гибель, разите без пощады!

И войско двинулось, но мустангримцы больше не пели. «Смерть!» — в один голос грянули воины, и конная лавина, устремившись на юг, с грохотом пронеслась мимо убитого конунга.

А хоббит Мериадок все стоял и смаргивал слезы, и никто с ним не заговорил, никто его даже не заметил. Он отер глаза, наклонился за своим зеленым щитом, который вручила ему Эовин, и повесил его на спину. И поискал взглядом оброненный меч: когда он нанес удар, рука его отнялась и теперь висела как плеть. Да, вот оно, его оружие… Но что это? Клинок меча дымился, будто ветка на костре, и Мерри смотрел, как он стал тонкой светлой струйкой, а потом и вовсе исчез.

Таков был конец меча из Могильников, откованного на древнем Западе. И возрадовался бы тот оружейник Великого Северного княжества, что трудился над ним в незапамятные времена, ибо не было тогда у дунаданцев злее врага, чем ангмарский король-ведьмак, ставший Главным Назгулом. Иной клинок, пусть и в самой могучей руке, был бы ему нипочем, а этот жестоко ранил, вонзившись в призрачную плоть и разрушив лиходейское заклятие.

Плащи были настелены на древки копий; на эти носилки гридни возложили конунга. Эовин бережно подняли и понесли за ним. Но других убитых пришлось оставить на поле, ибо там погибли семь витязей и среди них — первейший из гридней, Деорвин. Их отнесли подальше от вражеских трупов и мерзкой падали, оградив частоколом копий. Когда же отгремела битва, гридни воротились, развели костер и спалили смрадную тушу, а над могилой Белогрива насыпали холм и поставили камень с надписью по-гондорски и по-ристанийски:

Был верен конунгу конь БелогривИ с ним погиб, его погубив.

Высокой и пышной травой порос этот холм, а на месте сожжения чудища навсегда осталась черная проплешина.

Медленно и уныло брел Мерри подле носилок, и не было ему дела до сражения. Он очень устал, руку грызла боль, все тело сотрясал озноб. Дождевая туча налетела с Моря: казалось, небеса оплакивают Эовин и Теодена, роняя серые слезы на пылающий город. Сквозь мутную пелену Мерри увидел, что к ним приближаются гондорские всадники. Имраиль, владетель Дол-Амрота, подъехал и осадил коня.

— Что у вас за ноша, ристанийцы? — крикнул он.

— Мы несем конунга Теодена, — отвечали ему. — Он пал в бою. А войско ведет конунг Эомер — узнаешь его по белому чупруну на шлеме.

Имраиль спешился и скорбно преклонит колена у носилок, чествуя воителя, чья доблесть спасла Гондор в роковой час. Поднявшись, он взглянул на Эовин и изумился.

— Но ведь это женщина, — сказал он. — Неужто жены и мужи Ристании бьются ныне бок о бок?

— Нет! — отвечали ему. — Одна лишь царевна Эовин, сестра Эомера, была с нами, и горе нам, что мы об этом не знали.

И князь подивился красоте мертвенно-бледной Эовин и, склонившись над нею, тронул ее руку.

— Ристанийцы! — вскричал он. — Нет ли меж вами лекарей? Она ранена и, быть может, смертельно, однако, мнится мне, еще жива.

Он поднес к ее холодным губам свой налатник — и слегка замутилась сверкающая стать.

Торопитесь! — сказал он и отправил конника в город за помощью. А сам в знак прощания низко поклонился павшим и, вскочи в на коня, умчался в бой.

Все яростнее разгоралась битва на Пеленнорской равнине, и далеко был слышен грозный гул сражения: неистово кричали люди и бешено ржали кони, трубили рога, гремели трубы, ревели разъяренные чумаки. У южной стены города пешее гондорское воинство билось с моргульцами — их полку прибыло. Конница вся поскакала на восток, на помошь Эомеру: и Гурин Высокий. Хранитель ключей Минас-Тирита, и владетель Лоссарнаха, и Гирлуин с Изумрудных Холмов, и князь Имраиль со своими витязями.

А Эомеру помощь была нужнее нужного: опрометью, безоглядно бросил он войско в атаку, и неистовый натиск пропадал попусту. Ристанийцы с налету врезались в ряды южан, разогнали конницу и разметали пехоту. Но от мумаков лошади шарахались, и громадные звери стояли несокрушимые, словно башни, а хородримцы заново собирались вокруг них. Одних южан было втрое больше, чем всех ристанийцев, и подходили новые полчища из Осгилиата — запасные карательные войска, которые ожидали повеления вождя грабить взятый Минас-Тирит и опустошать Гондор. Вождя прикончили, но теперь начальствовал управитель Моргула Госмог: он-то и погнал их в бой. Были тут бородачи с бердышами, и дикари-воряги из Кханда, и темнокожие воины в багряных плащах, и черные троллюди с юга — белоглазые, с длинными красными языками. Одни устремились в тыл ристанийцев, другие — на запад, чтобы перекрыть путь подмоге.

И как раз когда счастье изменило Гондору и его соратникам, когда снова померкла надежда, с городских стен послышались крики. Время было полуденное, дул порывистый ветер, дождь унесло на север, и сияло солнце. В ясной дали взорам сторожевых предстало страшное зрелище.