Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I - Френч Джон

— Каждый примарх, каждый сын примарха существуют, чтобы служить Империуму. И ни для чего больше. — Дорн сделал несколько шагов, и казалось, стал выше, чем статуи его братьев. — Наш выбор — не наш выбор, наша судьба — не наша судьба, не мы определяем ее. Твоя воля — моя, а через меня — Императора. Я верил тебе, а ты растратил доверие на гордость и суеверия.

Имперский Кулак обрел дар речи.

— Я стою рядом с вами, — слова звучали грубо и незнакомо, как будто говорил кто-то другой. — И буду сражаться с врагами Империума, пока не погибну.

— Ты поверил лжи шарлатанки и демагога, претендующей на власть, от которой мы стремимся освободить человечество. Я отдал тебе приказ, а ты пренебрег им. Твой долг быть не тут, а среди звезд.

— Даже если судьба войны решится здесь, повелитель? — Сигизмунд не мог поверить, что возражает отцу — слова сами вырвались. — Я видел. Я знаю, что так и будет.

— Какая уверенность, как мало сомнений, — тихо ответил примарх. Астартес почувствовал угрозу в подобной мягкости. — Ты убиваешь будущее. Обрекаешь своим пессимизмом и высокомерием.

— Я стремлюсь только служить, — в отчаянии произнес первый капитан.

— Ты считаешь, что тебя коснулась рука судьбы. Ты считаешь, что видишь яснее, чем я, чем Император.

Имперский Кулак услышал осуждение в этих словах и подумал о Хорусе, непостижимых причинах его нападения на Империум, и о статуях с закрытыми лицами.

Дорн кивнул, словно прочел мысль, сформировавшуюся в разуме сына:

— Это качества предателя.

— Я не предатель, — возразил Сигизмунд, но сам услышал, насколько его слова звучат неуверенно, словно доносятся издалека. Он не смотрел на отца, не мог смотреть.

— Нет? Я сказал, что твой долг подчиняться, а не обманывать. Я говорю, что будущее, которое ты считаешь неизбежным — ложь. Я уже ответил тебе, но ты не понял. Высокомерие, — примарх словно выплюнул последнее слово и посмотрел на статую Хоруса. — Наша цель ясна. Мы не люди, у которых есть такая роскошь, как выбор. Мы воины Императора. Мы живем, чтобы служить, а не вершить собственные судьбы. Не принимая эту истину, мы очерняем свет, ради распространения которого мы были сотворены. Дело не только в том, на чьей стороне ты сражаешься, но и почему.

«Хорус. Он говорит о нем, но этими же словами выносит приговор и мне».

Внезапно он осознал, что понял структуру мышления отца: выверенные выводы и непоколебимая, как горы, вера. Нерушимая логика.

«Пути назад нет, он не может не осудить меня. Что я наделал?»

— Я служу Империуму, — голос капитана дрогнул.

— Ты служишь собственной гордыне, — выплюнул Дорн.

Астартес чуть было не потерял самообладание. Он был опустошен. Не осталось ни уверенности, ни пламени, которые сделали его тем, кем он был.

«Киилер ошиблась. Именно этот выбор ведет к смерти и забвению. Остался только один выход».

— Повелитель… — Сигизмунд начал опускаться на колени.

— Стоять! — взревел Дорн. — Ты не имеешь никакого права преклонять предо мной колени.

Астартес обнажил меч — угольно-черный клинок блестел в затухающем свете.

— Моя жизнь принадлежит вам, повелитель. — Имперский Кулак протянул оружие рукоятью вперед и склонил голову, подставляя шею над воротом доспеха. — Возьмите ее.

Примарх протянул руку и взял меч. В глазах вспыхнули жесткость и угроза — лик самой смерти.

Рогал крутанул клинком столь быстро, что Сигизмунд увидел только размытые очертания. Мгновенно вспомнились принесенные сухим ветром запахи потерянного дома. Отец нанес удар.

Кончик меча вонзился в гладкий мрамор, и клинок погрузился в камень на целый фут. Дорн отпустил рукоять оружия, и лезвие дрожало перед Сигизмундом.

— Нет, — тихо прорычал примарх. — Нет, Империум выстоит. Но ты, ты сделал свой выбор. Не все так просто. Никто и никогда не узнает о твоем проступке. Я не позволю твоему страху и гордыне сеять сомнения в наших рядах. Ты будешь нести свой позор в одиночестве.

Астартес чувствовал себя так, словно весь огромный круглый инвестиарий сжался вокруг него. Тело перестало слушаться, кожа зудела от прикосновений брони.

— Ты продолжишь служить в том же звании и в той же должности и никогда и ни с кем не заговоришь о произошедшем. Ни легион, ни Империум никогда не узнают о моем приговоре. Твоим долгом станет недопущение того, чтобы твоя слабость передалась воинам, у которых больше сил и чести, чем у тебя.

Сигизмунд чувствовал, как сердца забились быстрее. Во рту пересохло.

— Как пожелаете, отец.

— Я тебе не отец! — взревел Дорн, внезапно прорвавшийся гнев заполнил все вокруг и эхом отразился от стен амфитеатра. Первый капитан рухнул на пол. Он ничего не чувствовал. В голове шумело. Он понял, что кричит. Позабытый вопль утраты и боли, умолкший в давно уже нечеловеческой душе. Примарх взирал не него сверху, выражение лица скрывала наступающая ночь.

— Ты мне не сын, — спокойно произнес он. — И что бы ты ни совершил в будущем — тебе им не бывать.

Дорн развернулся и зашагал прочь.

Сигизмунд смотрел вслед примарху, пока его силуэт не растаял во мраке. Встав на одно колено, капитан обхватил рукоять оружия обеими руками. Медленно дыша, положил голову на перчатки. Тьма инвестиария окружала Имперского Кулака. Пульс замедлился. Астартес думал обо всех битвах, в которых сражался, обо всех врагах, которых сразил мечом, прежде чем встать на колени. Неослабевающая свирепость и абсолютная уверенность направляли каждый удар; все ушло, все перечеркнуто его выбором на «Фаланге».

«Вы хотите что-то спросить?» — она по-прежнему тихо стояла на том же месте.

«Нет».

Девушка улыбнулась. Первый капитан собрался приказать ей вернуться в каюту, но эта мысль словно исчезла из разума — ее заменили… вопросы.

— Чем все закончится? — он не знал, почему спросил именно это и именно сейчас. Но, как он уже говорил, он понял, зачем бродил по палубам «Фаланги» в то время как отец размышлял и гневался.

— Тем, чем и должно.

Меч неудобно лежал в руках, словно оружие, которым он владел столько десятилетий, стало незнакомым.

«Ты мне не сын».

— Вы будете нужны в самом конце, — продолжала летописец. — Ваш отец будет нуждаться в вас.

Он поднял голову. Звезды в небе выглядели, как осколки хрусталя на черном бархате.

— Вы должны выдержать грядущее.

«Я еще жив и я еще служу».

Имперский Кулак встал, вытаскивая меч из каменного пола, острое лезвие блестело подобно обсидиану.

— Я не проиграю, — тихой терранской ночью слова прозвучали, как клятва. Сигизмунд слышал, как хлопали на ветру саваны, укрывшие предателей.

ДЕНЬ БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ

СИСТЕМА ФОЛЛ

Я был с Калио Леззеком, когда все началось. Старый астропат находился при смерти с того момента, как психическая атака обрушилась на систему Фолл. Почти теряя сознание, он едва пробормотал несколько слов приветствия. С каждым моим визитом он выглядел все слабее, на шаг ближе к смерти и дальше от жизни. Леззек много спал, и аколиты вытирали слизь с губ, пока он бился в объятиях сна. Я не знал, зачем пришел. Возможно, из-за чувства вины, или же потому, что он был единственным на «Трибуне», кто не искал во мне силы.

В этот день Леззек не проснулся, но когда я собрался уйти, он схватил меня за руку. Я посмотрел на него. Рот двигался, потрескавшиеся губы пытались вымолвить слова. Я наклонился, приблизив ухо ко рту старого астропата. Губы шевелились, но я ничего не слышал. Наклонился ближе. Леззек сделал вдох, от чего затряслось все тело, и прошептал слова, которые услышал только я.

— Они идут.

Он замолчал и рухнул на ложе. Я выпрямился. И понял, что это значило. Волны перед килями идущих в варпе кораблей давят на разум псайкеров. Псайкеры чувствовали приближение большого корабля или целого флота, как громоотводы, искрящиеся прежде, чем грянет гроза. Холод сковал тело. Я плохо соображал, когда повернулся к двери. Сделал всего шаг, а затем завыли сирены.

«Отличный корабль», — подумал Пертинакс. Прошло всего тридцать лет, как блестящий корпус «Молота Терры» сошел с верфей Марса. Некоторые в легионе говорили, что у марсианских кораблей более агрессивный темперамент, чем у инвитских, словно их характер отражал нетерпеливую эпоху, в которой они родились. Пертинакс никогда не думал о своем корабле подобным образом. Для него он был тем, чем был, и капитан досконально знал свой корабль.

Внизу на мостике шла работа, точная и слаженная. Сервиторы обменивались с когитаторам щелкающими шепотками. Смертные офицеры обменивались приказами, инфопланшетами и катушками пергамента. Техножрецы молча застыли в бронзовых нишах, пока машинное сердцебиение корабля не требовало их внимания. Мостик был разумом боевой баржи. Восьмикилометрового корабля, чье оружие могло обращать цивилизации в пыль, с экипажем из тысяч рабов и сервиторов. Корабль нес триста Имперских Кулаков, мощь которых была почти равна его орудиям. Он назывался «Молот Терры» и как у всех собратьев у него была одна цель: господствовать в космической войне. Боевой корабль был создан из плоти и дисциплины в той же мере, что из металла. Верность этой оценки нравилась Пертинаксу. Он знал, что магистр флота Полукс разделял ее.