Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский

– Посмотрим, верно ли это, – улыбался Кутузов. – Каков missus Dominicus?[175]

В половине одиннадцатого вечера приехал с Волконским Лористон. Он был один, без сопровождающих.

Михаил Илларионович не знал его, только слышал восторженные отзывы Катеньки об исключительном такте Лористона и его умении очаровывать собеседника.

Перед Кутузовым стоял высокий, стройный генерал. Его лицо, с прямым, немножко длинным носом, было приятно. Густые каштановые бакенбарды обрамляли лицо, делая его круглее. В мягких манерах, ловких движениях Лористона сквозила кошачья повадка. Михаил Илларионович сразу увидал: Александр Львович прав. Коленкур прямолинейнее и проще, а это настоящий дипломат.

После первых приветствий Михаил Илларионович предложил Лористону садиться. Французский посол сел на скамейку против Кутузова. Он недоуменно оглянулся на столпившихся у печки генералов, среди зеленых мундиров которых резко выделялся красный, нерусский мундир англичанина.

– Господа, прошу оставить нас одних! – сказал Кутузов, обращаясь к генералам.

Все поспешили выйти из комнаты. Последним с презрительной миной неохотно выходил Вильсон. Он шел, оглядываясь на фельдмаршала, словно ждал, что Кутузов его остановит.

– Спокойной ночи, генерал Вильсон! – сказал вслед ему Михаил Илларионович.

Кутузов остался с Лористоном с глазу на глаз.

Старый и молодой дипломаты сидели друг против друга, разделенные лишь неширокой сосновой столешницей.

– Я вас слушаю, генерал, – сказал Кутузов, глядя на Лористона.

– Ваше сиятельство, мой государь хотел бы предложить разменять пленных, – сделал первый, такой невинный на вид, выпад молодой дипломат.

«Вы не имеете точных данных о нашей армии и хотите получить их столь простым способом?» – мысленно перевел на свой язык просьбу Наполеона Кутузов.

– Мы так мало потеряли пленными, что, право же, генерал, игра не стоит свеч! Не стоит говорить о таких пустяках! – легко парировал первый удар противника Кутузов.

– Да, да, конечно. Это маловажный вопрос, – согласился Лористон. – Есть поважнее…

«Ну, какой же?» – подумал Михаил Илларионович.

– Его величество жалуется на варварский образ войны. Ваши крестьяне нападают на наших одиночных солдат. Сами поджигают свои дома и хлеб. Император полагает, что следовало бы унять крестьян.

Кутузов невольно улыбнулся:

– Если бы я и хотел изменить образ мыслей народа, то не смог бы достичь в этом успеха! Русский народ считает эту войну вроде татарского нашествия.

– Я думаю, что между великой армией и ордами Тамерлана все-таки существует разница! – не выдержав дипломатической бесстрастности, покраснел, задетый за живое, Батист Лористон.

– Может статься, но не в глазах народа, который видит, как горит его древняя столица.

– Нас обвиняют в поджоге Москвы, но вы же знаете, ваша светлость: жечь города не в характере французов! Москву подожгли сами жители.

– Жители виноваты в очень немногих пожарах. Эти пожары легко было потушить. Вы же разрушаете Москву планомерно: определяете день, когда должна гореть та или иная часть города. Вы разбиваете пушками дома, которые слишком крепки. Я имею обо всем подробнейшие сведения, – сказал Кутузов, барабаня пальцами по столешнице.

Выпад Лористона обернулся против него самого: теперь ему приходилось защищаться.

– Ваша светлость лучше меня знаете, что всякая война – жестока. Но неужели эта необычайная, неслыханная война должна продолжаться вечно? Император, мой повелитель, имеет искреннее желание покончить раздор между двумя великими и великодушными народами, – с пафосом сказал Лористон.

Дело дошло до дипломатического красноречия. В словах Лористона все было ложью, за исключением одного: Наполеону действительно нужен был мир!

– При отправлении меня к армии слово «мир» не было упомянуто государем ни разу! Я буду проклят потомством, если заключу какое бы то ни было соглашение, – таково настроение русского народа! – легко хлопнул по столу ладонью фельдмаршал.

Лористон секунду помедлил с ответом, а потом вытащил из кармана мундира конверт:

– Ваша светлость, мой повелитель шлет вам письмо.

И он с полупоклоном передал конверт Кутузову. Фельдмаршал вскрыл конверт, достал из него четвертушку бумаги и, отставив ее подальше от глаз, к самой свече, прочел:

«Посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров с Вами о многих важных предметах. Прошу Вашу светлость верить словам его, особенно когда он станет выражать Вам чувства уважения и особенного внимания, издавна мною к Вам питаемые. Засим молю Бога о сохранении Вас под своим священным кровом.

Москва, 20 сентября 1812 г.».

«Последний козырь! Ничего не говорящая, по-дипломатически льстивая записка! Пыль в глаза!»

– Я бы просил, ваша светлость, разрешить мне поехать в Петербург к императору Александру, – просительно сказал Лористон и посмотрел на Кутузова умоляющими глазами.

«Вот самый гвоздь всего разговора!» – подумал Михаил Илларионович.

– К глубокому моему сожалению, генерал, я не имею права сделать этого. Я доложу обо всем немедленно его величеству и думаю, что результат будет благоприятным.

– А пока последует ответ, мы могли бы заключить перемирие, – вкрадчиво предложил Лористон.

– Простите, генерал, останавливать военные действия мне не разрешено, – ответил Кутузов.

– Сколько же уйдет дней на все это? – раздумывал Лористон. – Ваше сиятельство, когда пошлете рапорт императору?

– Завтра утром с князем Волконским.

– А может быть, лучше послать простого фельдъегеря – он доедет быстрее?

– Нет!

– Тогда, может быть, ваша светлость, разрешите князю Волконскому проехать через Москву – это будет короче?

Кутузов чуть улыбнулся такой детски наивной хитрости Лористона.

– Зачем же князю Волконскому проезжать через неприятельский лагерь? – ответил Кутузов и встал, показывая, что больше говорить не о чем.

Лористон прощался с Кутузовым так любезно, словно русский фельдмаршал оказал ему громадное одолжение. Но когда французский посол вышел к дрожкам, то в свете фонарей его лицо было невеселым.

III

Потерпев неудачу в своем желании присутствовать при переговорах Кутузова с Лористоном, взбешенный Вильсон пулей вылетел из избы.

На улице Вильсон громко порицал фельдмаршала, упрекал его в робости, слабости и преклонении перед «корсиканским выскочкой», кричал, что Кутузову пора на покой, повторял слова Ростопчина, который называл Кутузова «старой бабой».

Но возмущение Вильсона было понятно только двум принцам, шедшим вместе, – Вильсон говорил на английском языке.