Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

О. Павел Савабе, вернувшись из Сиракава, успокоил насчет тамошнего столкновения наших христиан с язычниками. Дело началось из–за сорока сен, которые христианин не хотел дать на праздник не столько языческий, сколько просто народный. Но пусть бы просто отказался, а он наговорил еще дерзостей коллекторам, которые и ушли с угрозами. И вот они задели колесницей дом одного христианина, повредив, впрочем, только небольшую часть навеса, набросали камней в дом другого, побили третьего, но именно такого, который сам навязывался на побои, — человека дурного поведения между христианами, которому сами же христиане говорили, — «это тебе наказание Божие»; разбили в драке ему голову, но не проломили, как прежде было слышно. Лишь только произошло все это, как лучшие граждане города пришли к христианам, просили извинения и прекращения всего беспорядка, обещаясь представить вчинателей и заставить их принести какое угодно извинение. Но христиане, к сожалению, не удовлетворились этим, пошли жаловаться к властям, которые и приняли дело в свои руки и ведут его беспристрастно, так что обидчики христиан будут наказаны, по уверению о. Павла. Так как это дело вышло в газеты, то христиане Сиракава получили множество соболезновательных писем, — между прочим, от протестантов и католиков. Все убеждают не оставить это дело так, а требовать строгого суда и наказания язычникам. Один католический катихизатор в своем горячем письме требует смертной казни нападавшим на христиан, — Должно быть, возбужденные этим наши катихизаторы соседних Церквей — Батоо, Карасуяма, Оотавара — прислали мне коллективное письмо с требованием жаловаться министру внутренних дел, и так далее. Еще бы!

Моисей Мори, страдавший умопомешательством, но, по–видимому, оправившийся, и сам — вот уж второй раз — просится опять в катихизаторы, и о. Андроник за него просит, и катихизатор Фома Танака, и, наконец, родной брат Моисея. Брат пишет, что дал Моисею пятьдесят ен на заведение мелочной лавки, которую Моисей и завел, но тотчас же все проторговал, оставшись без гроша: больше–де он Моисею помогать не может, — и Моисей с женой и двумя детьми близки к голодной смерти: потому и просит принять Моисея опять на церковную службу, ибо он о том только и думает. Брат еще язычник, но богач и волостной старшина. Обращение его с Моисеем недостойно брата, но нам нельзя оставить бывшего нашего сослужителя в беде. Написал я Фоме Танака, что прямо в катихизаторы Моисей не может быть принят, но пусть Фома частным образом употребит его на службу в городе Курое, соседнем с Вакаяма: если он окажется здоровым и успешным по проповеди, то на следующем Соборе будет вновь введен в список катихизаторов; содержание ему ежемесячно будет восемь ен, каковые деньги будут высылаться Фоме для передачи Моисею Мори. О. Андронику написано о том же.

Reverend Jefferys, американский епископальный миссионер в Сендае, просил свидания для какого–то дела. Я не мог принять его, так как не мог сидеть. Он написал, что просит моего благословения и содействия нашим христианам в Сендае соединиться с их — епископальными — христианами для покупки земли под кладбище. Но ни о. Петр Сасагава, никто из сендайских христиан мне ни слова об этом. Потому я ответил Jefferys’y, чтобы он посоветовался с о. Петром и нашими сендайскими христианами о сем предмете.

О. Андроник, даст Бог, будет отличным миссионером, кажется, и будет тем хозяином дела, о котором я мечтал. Посещает и оживляет Церкви, окрестные Оосака; ропщет на неуспехи в японском языке, а между тем говорит так, что все отлично его понимают и иногда трогаются до слез его речами. На днях был здесь христианин из Вакаяма, где только что побыл о. Андроник, и рассказывал, что все удивляются, как о. Андроник в девять месяцев так научился говорить по–японски, уверял, что решительно все, что он говорит, все отлично понимают. Укрепи Бог его здоровье, на слабость которого он жалуется!

О. архимандрит Сергий все еще в Хоккайдо. Полтора месяца обозревал приход о. Николая Сакураи; уж, конечно, обозрел его во всех подробностях, хотя письма его дают очень краткие сведения. На днях прибыл в Хакодате и отсюда отправился в Кусиро, единственную Церковь, не посещенную им в приходе о. Игнатия Като. Отправился отсюда (24 июля старого стиля) в летнем платье; не знаю, как он терпит там уже наступившие холода, на которые даже и не жалуется ни в одном из писем. Дай Бог, чтобы не простудился! Видно же, что человек крепкий, выносливый и любящий довести до конца то, что начал.

5/17 октября 1898. Понедельник.

Японский праздник осенней жатвы: классов не было: день — превосходный, теплый, солнечный: детям хорошо было гулять. Я справлял корреспонденцию: между прочим, написал благодарственное письмо Георгию Константиновичу Властову, автору «Священной Летописи», приславшему недавно в подарок первую книгу «Толкование на книгу пророка Исайи» и очень лестное письмо: послал ему и две книжки перевода на японский его «Толкование на книгу Бытия».

6/18 октября 1898. Вторник.

Из Хакодате пишут, что построечный ремонт, замедленный непогодами, близится к концу. Просят нового расхода на покраску домов, ибо–де воздвигнутое или ремонтированное из старого материала отличается по наружности ни на что не похожею постройкою: доски то белые, то черные, или серые, то старые, то новые, и тому подобное. Нечего делать, больше ста ен еще придется извести.

Иван Акимович Сенума говорил, что воспитанник Фукуба ленится, уроки никогда не готовит и не знает, — будет последним в классе при хороших способностях, не дурном и поведении. Велел прислать его ко мне. Посадил, обласкал, спрашиваю:

— А что, нравится тебе быть самым последним между людьми?

— Не нравится, — говорит.

— Зачем же ты последним между товарищами в классе? Никогда не знаешь уроков, и это не от неспособности, а от лености; когда другие готовят уроки, ты шалишь, болтаешься по комнатам, мешая и другим: а назавтра все учителя или бранят тебя, или смотрят с презрением. Хорошо это?

— Не хорошо, — признается.

— Так заниматься, — И так далее. Взял с него обещание, что к завтрему уроки приготовит, и учителя будут довольными.

7/19 октября 1898. Среда.

В полдень сегодня прибыл в Миссию о. архимандрит Амбросий, корейский миссионер, с тринадцатилетнею русскою девочкою, Александрой Александровной Алмазовой — по родному отцу, Олсуфьевой — по приемному, — прибыл, во–первых, чтобы доставить эту девочку, по просьбе ее приемных родителей, в один из здешних иностранных пансионов для воспитания, во–вторых, чтобы посетить нашу Миссию. Девочку везла сюда мать, но в Владивостоке заболела, потому телеграммой вызвала о. Амбросия из Ново–Киевска (шесть часов пути на пароходе от Владивостока) во Владивосток, — ибо знала о его желании посетить Миссию, и поручила ему отвезти сюда дочь. Олсуфьев — пограничный комиссар, занявший место Матюнина, что ныне генеральным консулом в Корее, девочка родом из Тифлиса, где она доселе обучалась в гимназии и дошла до третьего класса. — О. Амбросий показался мне очень умным и дельным человеком, жаль только, что нет у него желания пустить корни на теперешнем месте, а смотрит в Россию. После завтрака о. Амбросий отправился к о. Сергию Глебову, с которым и провел день; девочка же поручена была попечению Катерины Петровны Львовской: познакомилась также с ученицами нашей Женской школы, которым очень понравилась, равно как они ей.