Оно - Стивен Кинг

В мае того же года состоялась короткая забастовка неподалеку от Трафэм-Нотч, с которой быстренько разобрались силами штрейкбрехеров и «городских констеблей» (и это более чем странно, вы понимаете, потому что почти тридцать «городских констеблей» размахивали ручками топоров и крушили черепа, хотя до того майского дня в Трафэм-Нотч, и это все знали, не было ни единого констебля, да и проживало там в начале века всего 79 человек), но Эру и другие организаторы рассматривали случившееся как большую победу в своем благородном деле. Соответственно, они приехали в Дерри, чтобы напиться и продолжить «организовывать»… или «смущать умы», в зависимости от того, с чьей стороны смотреть. В любом случае такой работой можно заниматься только на трезвую голову. Они же обошли едва ли не все бары на Адских пол-акра и закончили свой поход в «Спящем серебряном долларе». Там, обняв друг друга за плечи, пьяные в стельку, они горланили профсоюзные песни вперемешку с жалостливыми, вроде «Глаза моей мамы смотрят с Небес», хотя лично я думаю, что любую мать, которая, глядя оттуда, увидела бы своего сыночка в таком скотском состоянии, не стали бы осуждать за то, что она отвернулась.

Согласно Эгберту Тарэгуду, по всеобщему убеждению существовала только одна причина, объясняющая участие Эру в профсоюзном движении. Причина эта звалась Дэйви Хартуэллом. Он был главным «организатором» или «смутьяном», а Эру влюбился в него. Не только он; большинство мужчин, причастных к организующемуся профсоюзу, любили Хартуэлла глубоко и страстно; той гордой любовью, которую мужчины приберегают для представителей своего пола, наделенных той харизмой, что возводит их в ранг святых. «Дэвви Ардувелл фел себе так, шлофто полфина мир принатлекать ему, а фторая он зопирать на самок», — объяснил Тарэгуд.

(Перевод: «Дэйви Хартуэлл вел себя так, будто половина мира принадлежит ему, а вторую он запер на замок».)

«Он быть феликим селофек фнутри; неть нушты гофорить, что не быть. В нем шустфовать шила, шуствовать доштоенстфо, как и в поводке, так и в раехофоре. Неть нушты гофорить, сто он не быть хорох селофеком. Лудя к ему тянулить».

Эру пошел за Хартуэллом организовывать профсоюз, как пошел бы за ним, если бы тот решил стать кораблестроителем в Бревере, что находился дальше от океана, или в Бэте, по пути к океану, или отправился бы строить эстакады в Вермонте, или попытался вернуть с запада «Пони-экспресс».[308] Эру был хитрым и злобным, и я полагаю, что в любом романе сие гарантировало отсутствие у него каких-либо положительных качеств. Но иногда, если человеку всю жизнь не доверяют, да и он сам ни к кому не испытывает доверия, если он одиночка (или неудачник), как по собственному выбору, так и по сложившемуся к нему отношению, он может найти друга или любовника и просто жить ради этого человека, как собака живет ради своего хозяина. И, похоже, именно такие отношения сложились между Эру и Хартуэллом.

Так или иначе, все четверо провели ночь в гостинице «Брентвуд-Армс», которую лесорубы тогда называли «Плавающим псом» (причина канула в Лету — этого не помнит даже Эгберт Тарэгуд). Четверо зарегистрировались в гостинице; никто не выписался. Одного, Энди Делессепса, больше никто не видел; насколько мы можем судить, вполне возможно, что остаток жизни он провел в Портсмуте, ни в чем себе не отказывая. Но я почему-то в этом сомневаюсь. Еще двоих «смутьянов», Эмсела Бикфорда и самого Дэйви Хартуэлла, нашли в Кендускиге, плавающих лицом вниз. У Бикфорда недоставало головы; кто-то снес ее ударом двуручного лесорубского топора. Хартуэлл лишился обеих ног, и те, кто нашел его, клялись, что никогда не видели на человеческом лице такой боли и ужаса. Ему что-то засунули в рот, отчего раздулись щеки, и когда те, кто обнаружил тело, перевернули его и растянули челюсти, в грязь выпали семь пальцев ног. Некоторые думали, что оставшиеся три он потерял за те годы, что рубил лес; другие склонялись к тому, что он их проглотил перед тем, как умереть.

На спине каждого человека крепилась бумажка с одним словом: «ПРОФСОЮЗ».

Клод Эру не предстал перед судом за то, что случилось в «Серебряном долларе» вечером 9 сентября 1905 года, поэтому нет никакой возможности точно узнать, как в ту майскую ночь ему удалось избежать судьбы остальных «смутьянов». Мы только можем высказывать предположения: долгое время прожив в одиночестве, он знал, когда нужно действовать быстро, и, возможно, обладал шестым чувством, которое позволяло предвидеть беду. Но почему тогда он не взял с собой Хартуэлла? Или, возможно, его увели в лес вместе с остальными «агитаторами»? Может, Эру оставили напоследок, и он сумел убежать, когда крики Хартуэлла (приглушенные, потому что рот ему набили его же пальцами) разносились в темноте, вспугивая с гнезд птиц. Узнать это невозможно, точных сведений не получить, но сердцем чувствую — это правильная версия.

Клод Эру стал человеком-призраком. Он заходил в лагерь лесорубов в долине Сент-Джон, вставал в очередь в столовой вместе со всеми, получал полную тарелку, съедал все и уходил, прежде чем кто-нибудь понимал, что он здесь не работает. Несколько недель спустя он появился в пивной Уинтерпорта, говорил о профсоюзе и клялся, что отомстит тем, кто убил его друзей, и в первую очередь Гамильтону Трекеру, Уильяму Мюллеру и Ричарду Боуи. Все они жили в Дерри, их дома с башенками и остроконечными двускатными крышами стоят на Западном Бродвее и поныне. Годы спустя они и их потомки сожгут «Черное пятно».

Можно не сомневаться, что были люди, которые хотели бы избавиться от Клода Эру, особенно после того, как в июне того года заполыхали пожары. Но хотя Эру видели часто, на одном месте он не сидел и как зверь чуял опасность. Насколько мне удалось выяснить, ни одной официальной жалобы на него не подавали, то есть полиция в этом не участвовала. Возможно, существовали опасения, что Эру расскажет лишнее, если его привлекут к суду за поджог.

Какими бы ни были причины, в то жаркое лето вокруг Дерри и Хейвена горели леса. Пропадали дети, количество драк и убийств превысило среднюю норму, и пелена страха накрыла город, такая же реальная, как дым от пожаров, который чувствовался на вершине холма Подъем-в-милю.

Дожди наконец-то пошли первого сентября, и лило целую неделю. Центр Дерри затопило, что никого удивить не могло, но большие дома на Западном Бродвее стояли высоко над центром города, и в некоторых из этих домов слышались вздохи облегчения. «Пусть этот безумный канак прячется в лесах всю зиму, если ему того хочется, — возможно, говорили там. — В это лето он уже ничем не навредит, а до следующего июня, когда подсохнет земля, мы его поймаем».