Тьма моего сердца - Ярослава Кузнецова

Тьфу на вас.

Одна потерянная душа, забывшая себя от страха или отчаяния — и заклятие рассыплется. Одна душа в ночь охоты, всего-навсего одна погибшая душа, а ведь я некогда ловила вас десятками, глупые, трусливые, теряющие волю от одного только свиста крыльев. Вы думаете, заговоры и талисманы уберегут вас? Рябиновый дым отпугнет охотников? Крепкие ставни не пустят нас в дом?

Глупцы! Взгляните только, как летит черепица, обнажая ребра стропил! Взгляните, как разваливаются трубы под напором ветра, послушайте, как в порту трещат давленными орехами ваши хваленые корабли, когда буря разбивает их о волнолом! Небо взбесилось и рычит от ярости, и лупит наотмашь бичами молний, и земля стонет, отверзая холмы и пещеры, и трескаются камни, и деревья, выстоявшие в прошлых схватках, рушатся навзничь, как поверженные в битве ветераны. На юге люди молятся Белому Богу, но с тем же испугом запирают двери; здесь, на севере, смертные надеются на крепость стен и на силу древних знаков — но и тех и других эта ночь пробует на слом. Для тех и для других это испытание страхом, и тот, кто отдаст себя страху — отдаст себя тьме.

Я смеялась, кружась в ледяном шквале. По небу мчались лохматые тучи, на лету ворочаясь и вгрызаясь друг в друга. Молнии то и дело полосовали кипящий мрак, словно это Стурворм хлестал округу ядовитым жалом, и железной россыпью катался по нашим головам гром. В тучах носились крылатые тени, взмывая к грохочущему небу и падая вниз, в кромешные разломы улиц. Низко, по самым кровлям пронесся всадник на безголовой лошади, а за ним летел нетопырь с драконьим хвостом и лицом старика, и в черных лапах его выгнулось судорогой детское тельце.

Я пропустила их и нырнула в узкую трещину переулка. Обледеневшие кучи мусора, стеклистый блеск луж, иней на стенах, и окна, задраенные как корабельные люки.

Пусто. Дальше, дальше, в темный провал арки, в глухой колодец двора, где та же замерзшая грязь и лужи. И так же пусто.

Ладно, тогда к рыбачьим кварталам, там дома похлипче.

Поднялась повыше — и тут же увидела как по соседней улице, спотыкаясь, бежит женщина, простоволосая, в одном мокром нижнем платье, и ветер мотает ее от стены к стене как пьяную.

— Ларо! — кричит она ссаженым голосом, и в голосе том слезы и ужас. — Ларо, маленький! Ларо, вернись к маме!

Нет твоего Ларо, женщина. И тебя скоро не будет.

Я кидаюсь следом, целя так, чтобы сбить ее с ног, но впереди распахивается сизая брешь молнии, выстилая серебром нищую улицу, и гигантская, выше кровель, фигура загораживает проход. Оленьи рога бросают на серебряную мостовую ветвистую чащобную тень.

— Мое! — гремит Герне. — Мое!

Меня кувырком сносит прочь.

Против наймарэ мне не выстоять. Да и надо ли? Найдем другую добычу.

Подо мной замелькали окраины, серые пригороды, а по правую руку в темном провале скал бесновалось море.

Шум, треск и улюлюканье накатили сзади, подхватили меня, как волна подхватывает щепку: охота широким клином шла вдоль берега, а в голове ее мерцала фосфорная звезда — Наэ! Ага, понятно, он оставил Химеру на разграбление Оленеголовому, а сам отправился дальше.

В одиночку, конечно, охотиться хорошо, никто добычу не отнимет. Но одной мне урагана не завертеть и с охранными рунами не справиться.

А если кто вздумает у меня мое отнять — того так отделаю, свои не узнают.

Долгий путь на северо-запад, прямой как стрела, иногда над темной, затаившей дыхание землей, иногда над ревущим, плюющимся пеной морем. К нам присоединялись новые охотники, другие отставали, по одиночке и группами, ища себе добычу в деревнях и одиноких фортах. Я держалась поближе к Наэ. Я знала, куда мы направляемся.

Там, в самой северной точке земли, в узкой теснине фьорда скрывался еще один город, старший город, смертные называют его первым городом людей, но это правда только наполовину. Смертные называют город Леутой.

До Леуты осталось не больше трех-четырех миль, и поезд наш снова распался. Часть понеслась к городу, а Наэ со своей свитой закружился над небольшой деревней в два десятка дворов, споро сворачивая в пружину сырой бешеный ветер. Я же нырнула вниз, в темень единственной улицы, чтобы успеть оглядеться, до того как ураган разметает тес с островерхих крыш.

Вот на краю деревни длинный, низкий, крытый дерном сарай, и даже на расстоянии я ощутила резкий больной запах множества человечьих тел. Да их там целая толпа, их там не меньше полусотни, как телят в коровнике, как кур в курятнике, как селедок в бочке… Ишь ты, малыш Иери знает, где искать!

Отпущенной тетивой взвизгнул ветер — затрещали деревья, и море взревело внизу, и рваные лоскуты дерна полетели с крыши, открывая ничем не защищенный пролом внутрь, из которого желтоватым гноем потек слабенький свет. И я метнулась туда, опережая всех, спрыгнула в дыру на земляной пол, и взмах моих крыльев заставил огни в плошках испуганно присесть.

Вскрик, стоны, бормотание, надсадный задыхающийся кашель. Горячий запах болезни и боли, запах слабости.

Вдоль стен — рядами, будто рыбины на прилавке — лежащие тела, головами к стене, ногами к узкому проходу посередине, на одеялах, на соломе, просто на земле… Напротив меня, в торце сарая, запертая на засов дверь и начертанный на ней углем охранный знак. Две железные жаровни на треногах — у дверей и в противоположном конце.

Больница?

Или… военный госпиталь?

Мутные от жара глаза раненого глядели на меня снизу, с серого как пепел лица, из-под повязки, перетягивающей лоб.

— Ааааа… — сказал раненый. — Аааа…

— Воды! — сказал его сосед, а за спиной у меня кто-то заплакал.

Я постояла перед тем, кто просил воды, послушала его лепет и наступила ему на грудь.

Через дыру в кровле полезло что-то черное, кроме одной главной пасти у него было еще четыре поменьше — на груди вместо сосков, на животе и в паху, и все они изрыгали красноватый дым, и во всех алыми лоскутами болтались языки.

Я присела на корточки, всматриваясь в лицо своей жертвы. Он стонал, возил головой по тряпкам, а грудь его ходила ходуном и скрипела как старый корабль. Хм, недолго тебе скрипеть осталось, смертный. С моей помощью, или без — до утра ты не дотянешь.

Глаза человека моргали, текли мутной слезой, он глядел на меня и не узнавал.

— Уйди, — вялая, мокрая от пота рука толкнула меня в колено, — Уйди, уйди…

— Посмотри на меня, Юго, — шепнула я. — Забыл? Или не узнаешь?

— Кто ты? — прохрипел человек.

— Та, которой ты желал здоровья у дверей таверны. — Я поддела когтем завязку у ворота. — Помнишь?

Завязка лопнула, ворот развалился, обнажив бледное горло и острый кадык. Человек сухо сглотнул, кадык дернулся вверх-вниз. Глупый, слабый, жалкий смертный. Он еле дышал, а я качалась на его груди, проткнув когтями бурое сукно одеяла и тонкую человечью кожу под ним.