Избранное в 2 томах. Том первый - Юрий Смолич

Это необыкновенно приятно. Сердце колотится радостно и восторженно — от быстрого полета, от новизны ощущений. Юра раскидывает руки — а может быть, он теперь птица, и, если замахать руками, он полетит? Но вдруг он видит, что уже совсем под ногами земля. Ой, до чего страшно! Ноги! Ведь он сломает себе ноги.

В ту секунду, когда Юрины ноги касаются твердой земли, Юра отчаянно вскрикивает и просыпается… Прежде всего он ощупывает ноги. Ноги целы. Только дрожат чуть-чуть и занемели после страшного прыжка. Сердце колотится изо всех сил. Значит, это опять был только сон! Как хорошо, что только сон! Фу!.. А впрочем, немножко и жалко. Пусть бы уж снился и дальше, раз это только сон.

Подходит мать и склоняется над Юрой.

— Юрок! Что с тобой? Ты так жутко вскрикнул!

Она в одной сорочке и с распущенной косой, она уже спала, а Юра, вскрикнув, разбудил ее.

Мама! Господи! Как это хорошо, что есть мама! Юре так одиноко, он был на такой высокой и страшной горе! Вот если б мама там с ним была, тогда бы… Юра утыкается головой маме в живот и тихо всхлипывает. Мама гладит его волосы.

Вдруг из соседней комнаты, где спят мама с отцом, доносится громкий крик. Отец рычит хрипло и надсадно, словно его кто-то душит. Мать бросает Юру и бежит в спальню.

— Корнелий! — окликает она отца. — Корнелий!

Юра спокойно ложится, уютно умащивается под одеялом и готов уже мирно уснуть. Крики отца его не пугают. Юра к ним привык. Отец кричит во сне чуть не каждую ночь. Днем отец ходит в гимназию, поливает и пересаживает цветы в саду, проверяет тетради, смотрит в большую трубу на небо, курит, ерошит бороду и играет на рояле. Ночью за ним гонятся разбойники, он устраивает экспроприации, принимает участие в сложных военных кампаниях, бьется в жестоких боях и умирает на баррикадах. Ночью отец умеет скакать на неоседланных мустангах, дерется на рапирах сразу с четырьмя противниками, переплывает бурные реки, ведет корабли в лютый шторм. Его гильотинируют, вешают, расстреливают, режут ножами и сбрасывают с высокой скалы в море.

«Когда я буду большим, — думает Юра, — мне тоже будут сниться такие же интересные сны, как и папе! А то что — гора да гора каждую ночь…»

Однажды Юра заявил, что он скрипач.

Он взял клепку от рассохшейся кадушки из-под огурцов, обстругал ее так, что она стала напоминать скрипку, вбил несколько гвоздиков и натянул на них тонкую проволочку с бутылок из-под солодового кваса. Конечно, это не была настоящая скрипка, но за скрипку «понарошке» эта штука вполне могла сойти. Смычок Юра сделал из жасминного прутика. Сама скрипка, сколько ни води смычком, звуков никаких не издавала, но это не так уж важно, потому что можно было напевать сквозь сжатые губы, и получалось совсем как скрипка. Юра нарядился в старую мамину шляпку с широкими полями, водил прутиком по клепке и, стиснув губы, напевал «Трансвааль».

В семье это вызвало целый переполох.

Когда отец вернулся из гимназии, мама, всплеснув руками, встретила его патетическим возгласом:

— Корнелий! Ты понимаешь! Юра сделал себе скрипку и заявляет, что будет скрипачом!..

Отец ничего не сказал, только посмотрел на Юру поверх своих черных очков. Юра стыдливо спрятался в угол. Уши его покраснели. Очевидно, он придумал что-то очень важное, и было приятно застесняться. Отец прошел к себе, сбросил сюртук, надел домашний пиджак, затем присел к пианино, открыл крышку, взял несколько аккордов и только тогда позвал Юру.

— Ну-с! — сказал он. — Возьми эту ноту.

Он постучал пальцем по одной из белых клавиш. Она зазвенела часто и звонко. Такие звуки Юра называл про себя «щенятами». Ему стало смешно, и он фыркнул. Как же ее взять, ведь ее только поют, а вообще-то ее нет?

— Ну-с? Тяни за мной. До-о-о-о-о…

— До-о-о-о-о!

Отец покрутил носом и в сердцах стукнул крышкой.

— Никакого, брат, у тебя слуха не было, нет и никогда не будет. Слон тебе на ухо наступил.

— Ничего подобного! — обиделся Юра. — Он мне не наступал! Я его и видел только на картинке.

Все это было очень обидно, и Юра всласть поплакал в уголке за диваном, когда отец, пообедав, улегся спать. Там, в пыли, в духоте, в горьком одиночестве, размазывая по щекам жгучие молчаливые слезы, Юра раз и навсегда решил назло проклятому слону, как только вырастет, стать скрипачом. Тут же был выработан и соответствующий план подготовки.

Этот план состоял из двух частей.

Первая часть претворялась в жизнь всякий раз, когда никого не было в комнате. Для этого Юра прятался за диван и выжидал, пока все уйдут, забудут про него. Тогда он осторожно вылезал на свет божий и направлялся к пианино. Открыв крышку, он тихо трогал пальцем белую клавишу, делал «щеночка» и потихоньку тянул «до-о-о-о-о-о-о-о…». Он тянул и совсем тоненько, и толсто, и по-всякому — на разные голоса. Очевидно, все дело было в том, чтобы тянуть это «о» как можно дольше. Этого Юра и старался достигнуть. Он тянул до тех пор, пока не начинало болеть в груди.

Чтоб осуществить вторую часть плана, Юра прибег к строжайшей конспирации. Он делал вид, что идет в клозет в конце двора. Но, подойдя туда, он проскакивал мимо дверей и нырял позади клозета под забор. Там, в заборе, отделявшем соседний сад, одна доска держалась только на верхнем гвоздике, и ее ничего не стоило отодвинуть…

Соседский сад — это был совсем незнакомый, чужой мир, и Юра долго не мог отважиться ступить на его неизведанную землю — через нижнюю доску старого замшелого забора. Несколько дней Юра только робко просовывал туда голову, и сердце у него испуганно и сладко замирало от окружающей тишины, от страха и непонятных предчувствий. Соседский сад был огромный — старые деревья, чащи кустарника, заросли бурьяна. Может быть, в этих чащах и зарослях притаились дикие звери, змеи и слоны? Юра поскорей отдергивал голову и отгораживался доской. Но на пятый день он все же отважился и пролез в щель. В саду было тихо и спокойно. Деревья стояли высокие, торжественные, в тени кустов царила отрадная прохлада, трава была высокая, густая и душистая. Где-то на вершинах кленов и осин щебетали птицы…

Сюда, в соседский сад, и скрывался Юра для осуществления второй части плана. Каждый день, до самой осени.

Раскрылось все это таким образом.

По случаю какого-то праздника, а может, и без праздника — просто так — Юрина старшая сестра со своими подругами решили устроить «театр». Юра никогда не видел театра и не слышал, что это такое. Оказывается, это была отличная игра. Сестра Маруся была уже совсем не Маруся, а какая-то там «принцесса». На нее примеряли тюлевую штору из спальни и говорили, что это «фата» и «шлейф». Соня Яснополянская, жившая напротив, была уже не Соня вовсе, а «паж». Она надела штаны брата и сказала, что это «колет». Гимназисты Казя и Владя, которые занимали самую большую комнату и назывались «квартирантами», вдруг превратились в «короля» и «придворного». Казя приклеивал себе длинную, куда больше, чем у папы, бороду, а Владя надевал старый отцовский мундир с золотым шитьем на воротнике и нацеплял на грудь большую бумажную звезду. Это было совершенно замечательно. До «спектакля» было еще так долго, целых два дня, а они уже с утра до вечера толклись по всем комнатам и «репетировали». Казя, видите ли, был отцом Маруси. Это была явная бессмыслица, потому что Марусиным отцом, так же как и Юриным, был известно кто — папа. Но Юра сразу же понял, что это только так, нарочно. Соня, то есть «паж», становилась перед Марусей, то есть «принцессой», на колени, пела и кричала «люблю». Владя выбегал с папиной шпагой и хотел Соню заколоть. Но Маруся падала отцу в ноги, то есть Казе, а не папе, плакала и говорила, что она «бросится в море». Все это было замечательно.

Юра пришел и заявил, что тоже хочет играть в театр.

Это вызвало общий смех. Хохотал даже старший брат Олег, — а старше он был всего на два года, — который теперь стал уже не брат, а «карлик», «шут при королевском троне». Все смеялись и говорили, что Юре еще рано быть «артистом».

Сперва Юра залез было под диван и начал плакать. Но тут же утер слезы и отправился к себе, в соседский сад. Там — наедине с дубами и кленами — он успокоился и еще раз проверил, готов ли он.

В день, когда наконец наступило время играть в театр, дома поднялась страшная суетня. Маруся, Соня, Казя, Владя, Олег и остальные дети бегали взад-вперед. Театр устроили на крыльце, выходившем во двор. С боков крыльцо завешивали одеялами. Казя приклеивал бороду. Маруся плакала и требовала, чтоб ей достали «флердоранж». Что это была за штука — Юра не мог догадаться, он даже выговорить это не мог. Но ему на это было наплевать. Он пришел в большую комнату, где жили квартиранты и где теперь были «закулисы», и громогласно заявил, что уж как там они себе хотят, а он тоже будет участвовать в театре. Юрино заявление произвело эффект. По решительному тону, которым оно было сделано, все поняли, что это не шутки, и если его прогнать, то может произойти скандал — Юра заревет во время спектакля, или будет хватать артистов за ноги, или сорвет простыни, вообще может учинить что-нибудь совершенно неожиданное. Юре предложили быть кассиром. Юра спросил, что это такое. Ему объяснили: будто бы сидеть в кассе и будто бы продавать билеты. Юра мрачно отказался. Он желал быть артистом. И он заявил, что, хотят они или не хотят, он сейчас выступит в роли скрипача.