Кондотьер Богданов - Дроздов Анатолий

Рана Лени оказалась не тяжелой, он уговорил врача не отправлять его в госпиталь. Летать ему запрещали, пилот болтался в расположении полка. Он-то и принес Богданову весть:

– Лисикова твоя к Гайворонскому бегает!

– Может, у них любовь? – отмахнулся Богданов.

– С Лисиковой? – изумился Леня.

Друг был прав: представить смешную малявку чьей-то возлюбленной…

– Она днем к нему бегает, не ночами, – уточнил Леня.

Богданов не придал значения словам друга, но запомнил. В следующую ночь они вылетели на бомбардировку речного порта у родного города Богданова. Отбомбились успешно, Богданов не удержался и завернул к родному дому. Светало, дом он нашел быстро. Заложил вираж над знакомой улицей, покачал крыльями. Богданов не имел вестей от родных с момента оккупации города, не знал, уцелел ли кто, и понимал, что в этот предрассветный час его вряд ли увидят. Однако душа требовала, и он уступил. Вернувшись на аэродром, Богданов завалился спать, в час его разбудили на обед. Богданов допивал компот, когда в столовую прибежал посыльный: его звал Гайворонский. Недоумевая, Богданов застегнул воротничок и отправился к капитану.

– Кому подавал знаки во время вылета? – сходу набросился особист. – Кому крыльями качал? О чем хотел сообщить?

Толком не проснувшийся Богданов таращил глаза, и только потом вспомнил.

– В моем личном деле, – сказал, с трудом сдерживая ярость, – есть сведения о месте рождения и адрес, где проживают родные. Я качал крыльями, давая знать, что скоро доблестная Красная Армия освободит их из фашистской неволи.

Гайворонский полистал дело, заглянул в карту и отпустил летчика. Богданов вернулся в столовую. Лисикову он встретил у входа.

– Летать со мной не будешь! – бросил в испуганные серые глаза. – Ищи другого пилота! Мне стукачи не нужны!

Она как-то сжалась и не ответила. Богданов отправился к командиру эскадрильи.

– Нет у меня другого штурмана! – разозлился комэска. – Нет! Боевой расчет составлен, полетишь с Лисиковой!

– Сброшу бомбы, ее следом вытряхну! – пригрозил Богданов.

– Пойдешь под трибунал! – сказал комэска и добавил вполголоса. – Потерпи чуток! Прибудет пополнение – заменим. Отправится пулеметные ленты набивать. Не дури, Андрюха! И придержи язык! Раззвонил всем! Теперь не дай бог что – виновного сразу найдут! Догадываешься, кого?

День прошел, как в тумане. На политзанятиях и занятиях по тактической подготовке Богданов сидел, растравляя в душе обиду. Из-за этого и полет проработал формально. Следовало, как прежде, лететь к цели поодиночке. Поперлись звеном! Ну, и получили!..

Проснулся Богданов от пения птиц. Целый сонм пернатых устроил в кронах сосен такой ор, что и мертвого поднял бы. «Птицы – это хорошо! – решил Богданов, потягиваясь. – Когда в лесу люди, они молчат!»

Богданов вылез на крыло, достал из кабины и бросил на траву парашют. Затем вытащил и усадил на него Лисикову. Выглядела штурман неважно: бледная, с красными пятнами на щеках. Богданов сбросил на землю и ее парашют, затем достал из гаргрота заветный вещмешок. Если ты хоть раз выбирался к своим из немецкого тыла, поневоле станешь запасливым. В вещмешке лежали трофейный немецкий нож, котелок, выпрошенные у начпрода бортпайки, перевязочные пакеты и, самое главное, полненькая фляга спирта. Ребята, случись им узнать о спирте, не простили бы, но Богданов в отдельных ситуациях умел молчать. Болтнув флягой, Богданов повернулся к Лисиковой.

– Снимай комбинезон! И шаровары.

«Зачем?» – прочел он в ее взгляде.

– Рану надо посмотреть.

Лисикова колебалась.

– Тебе Гайворонский не говорил, что до войны я три курса мединститута закончил?! – спросил Богданов, ощутив прилив злости. – Что на финской в медсанбате служил? Снимай!

Она опустила голову и стала расстегивать пуговицы. Богданов стал помогать. Когда сапоги с ворохом портянок, а следом и шаровары оказались на траве, Богданов бесцеремонно повернул штурмана на бок. Покачал головой. В левом бедре девушки торчал осколок. Толстый, зазубренный. Богданов плеснул спирта на тампон снятой повязки, стер подсохшую кровь. Показалась покрасневшая кожа, наощупь она была горячей. Богданов плеснул в ладонь спирта и тщательно протер руки.

– Сейчас будет больно! – сказал сурово. – Терпи!

Лисикова кивнула. Богданов ухватил край осколка пальцами и потянул. Лисикова застонала, но, поймав грозный взгляд, умолкла. Осколок сидел глубоко и поддался не сразу. «Не задеть бы бедренную артерию! – думал Богданов, хватаясь покрепче за скользкий от крови металл. – Она где-то рядом…» Осколок, наконец, поддался. Он был длиною с полмизинца и толстый. К облегчению Богданова, кровь не брызнула, вышла наружу мягким толчком. Богданов затампонировал рану и поднял комбинезон штурмана. Вздохнул: на левой штанине, по центру кровавого пятна, красовалась дырка. Точно такая же оказалась на шароварах. Не приходилось сомневаться: вырванные из одежды лоскуты – в ране.

– Вот что, Лисикова! – сказал Богданов, присев на корточки. – Сейчас снова будет больно – даже больнее, чем прежде. Надо достать ткань из раны, иначе загноится. Потерпишь?

Она кивнула и закусила губу. Богданов достал из вещмешка ложку, протер ее спиртом. Затем запустил ручку в рану и стал ковырять, пытаясь подцепить лоскуты. Лисикова мычала и скрежетала зубами, но не дергалась. Достать маленькие, скользкие лоскуты никак не получалось. Плюнув, Богданов взял нож. Расширив рану ручкой ложки, ковырял в ней ножом, но лоскуты достал. Приложил к одежде – они! Перевязав рану, Богданов облегченно выпрямился. Лисикова смотрела на него побелевшими от боли глазами.

– Ерунда! – сказал Богданов ободряюще. – Кость не задета, артерия – тоже. В медсанбате за неделю поправишься.

«Где только этот медсанбат? – подумал сам. – Как до него добраться?»

Лисикова, похоже, подумала то же самое, поскольку вздохнула. Богданов помог ей натянуть одежду и сапоги. «Ноги – как у цыпленка, – усмехнулся про себя, – а трусики шелковые. Кому на них смотреть?»

Богданов кривил душой: ноги у Лисиковой оказались на удивление изящные, разве что худенькие. Богданов с острой тоской вспомнил полные ноги Клавы – гладкие, с прохладной, нежной кожей бедер…

– Пить! – попросила Лисикова.

– Схожу к реке! – сказал Богданов, хватая котелок.

– Сними пулемет со шкворня! – попросила она.

Богданов одобрительно хмыкнул и принес ей «ДТ». Оружейники не раз предлагали установить в кабине штурмана скорострельный «шкас» – Богданов отказывался. Против немецких самолетов что «шкас», что «ДТ» – детские рогатки, зато на земле «ДТ», в отличие от «шкаса», – вещь полезная. Лисикова ловко прикрутила к пулемету сошки, поставила перед собой, а Богданов отправился за водой. Выйдя из леса, он пошел вдоль опушки – с правого края бор вплотную подступал к реке, не надо пересекать обширный луг, рискуя попасть под недружеский взгляд. Оно-то пустынно кругом, но кто знает…

На родник он наткнулся случайно, едва не влетев сапогом в ручеек. На дне глубокой ямки холодным ключом бурлила вода, избыток изливался наружу, тихим ручьем струясь к реке. Родник не был обустроен – ни сруба, ни лотка для слива – люди здесь явно не ходили. Богданов напился до ломоты в зубах, отмыл кровь с рук, затем, фыркая, ополоснул лицо. Почувствовал себя бодрее. Зачерпнув из родника котелком, отправился обратно. Лисикова сидела на прежнем месте, но почему-то смотрела вверх. Богданов проследил ее взгляд и заметил на ветке у самолета большую, красивую птицу. Та сидела, флегматично поглядывая вниз. Богданов поставил котелок, достал из кобуры «ТТ» и, осторожно ступая, подошел ближе. Птица повернула голову, глянула на человека черным, блестящим глазом, но не пошевелилась.

Богданов выстрелил. Птица, как ни в чем не бывало, осталась на ветке. «Не пуганые совсем!» – подумал Богданов, прицеливаясь. В этот раз он попал. Птица камнем упала в траву. Богданов подбежал, схватил за теплые ноги и отнес к самолету.

– Тетерев! – тихо сказала Лисикова. – Прилетел и смотрит. Боялась спугнуть.