Сибирь в сердце японца - Кюдзо Като

Говоря о миссии Хонгандзи во Владивостоке, нельзя не упомянуть Оота Какумина. В отличие от Ханада На-каноскэ он полностью посвятил себя буддизму.

Начало жизни Оота Какумина описано в статье его приемного сына Оота Косэн. В детстве Какумина звали Такэмаро, родился он 16 сентября 1866 года в городе Ёккаити в семье тринадцатого потомственного настоятеля храма Хосэндзи по имени Тэйнэн, — писал Оота Косэн в статье «Воспоминания о Какумине, моем отце». Какумин изучал священные книги и древнекитайский язык. В приходе храма Хосэндзи, где он вырос, насчитывалось 80 дворов в основном бедных крестьян, которые подрабатывали, делая глиняную посуду манкояки. В то время манкояки раскупали плохо, и изготавливающих ее семей, которые не ели вдоволь риса, было много. На пожертвования такого прихода храм еле сводил концы с концами. По достижении совершеннолетия Какумин уехал в Токио, где ему пришлось работать продавцом в овощной лавке и писарем у чиновника. Здесь же он начал учить русский язык. В 1902 году в Токийском институте иностранных языков открылось заочное отделение русского языка, в списке первых студентов этого отделения рядом с именами Ясуги Садатоси, Араки Садао значилось имя Оота Какумина. В том, что скромный молодой человек решил учить русский язык, можно усмотреть недюжинную его прозорливость, но остается неясным, чье влияние он при этом испытал. Когда умер отчим, Какумину пришлось стать настоятелем храма Хосэндзи. Но через два года, оставив храм на попечение служки, он уехал миссионером в Сибирь.

Русско-японская война застала Какумина во Владивостоке. Он проводил последний пароход с уже известным нам Каваками Тосихико на борту, взвалил на плечи статую Будды — главную святыню храма — и пошел в противоположную сторону. В одиночку священник добрался до Благовещенска. Позже вместе с 800 брошенными в Сибири соотечественниками, сел на германский пароход «Винбад», который доставил их всех в Японию.

Сразу же по возвращении Какумин подал прошение направить его на войну военным священником. Он был направлен в район боевых действий близ Мукдена, где хоронил убитых, не разбирая своих или чужих.

В 1906 году Какумин опять вернулся во Владивосток. Когда в 1920 году автор известного русско-японского словаря Ясуги Садатоси приехал в этот город, он посетил миссию монастыря Хонгандзи на Алеутской улице и встретился с Оота Какумином. В годы иностранной интервенции священник ездил по городам и селам Сибири и, чтобы как-то утешить людей, раздавал им лекарства и табак. Какумин оставался во Владивостоке до 1931 года, после, передав миссию Тоидзуми Кэнрю, он уехал в Японию. Долгие годы, проведенные в России, не прошли для этого человека даром: свои мысли, наблюдения он запечатлел в книгах «Рассказы о России» и «Ежедневные молитвы в Ленинграде»[5] и др.

В связи с началом русско-японской войны многие японцы вынуждены были вернуться на родину. Советскому читателю, наверное, будет интересно узнать о настроениях, которыми были охвачены проживавшие в это время в Сибири рядовые японцы. Из газет и писем они знали, что происходит в Японии. Многие заспешили домой, но кое-кто колебался. Беспокойство людей усилилось в декабре, когда море замерзло и пароходное сообщение между японскими портами и Владивостоком прервалось. Однако японское правительство не спешило с указом о возвращении своих подданных на родину. Более того, вероятно, чтобы не раскрывать русским своих истинных намерений, оно старалось успокоить своих подданных. Так в распространенном Каваками Тосихико «Разъяснении № 1» от 24 января 1904 года говорилось: «Газетные сообщения, а также распространенные в народе слухи о том, что японско-русские отношения переживают кризис и могут даже дойти до опасной ситуации, не имеют под собой никаких оснований. Отношения между нашими странами остаются неизменно добрососедскими и дружескими, и поэтому у японских подданных, проживающих в России, причин для настороженности, а также для волнений нет. В случае же разрыва дружеских отношений между нашими странами, японское правительство примет все надлежащие меры для своевременного оповещения своих подданных, находящихся за границей, а также для их благополучного возвращения на родину. Кроме того, в случае создания вышеуказанной ситуации, находящимся в России военным советникам и прочим лицам, состоящим на государственной службе, вменено в обязанность оказывать всяческое покровительство и содействие своим согражданам, проживающим в этой стране. Японские подданные, проживающие в России, призываются вернуться к своим прежним занятиям и не совершать необдуманных действий под влиянием непроверенных слухов». Это разъяснение было передано по телеграфу во все населенные пункты Сибири и Маньчжурии, где проживали японцы. Но люди по-прежнему испытывали беспокойство. Многие стали готовиться к отъезду. Некоторые пытались отплыть в Японию на почтовых кораблях. Но были и такие, кто верил разъяснению. «Убежишь отсюда в спешке — пойдет прахом добро, которое наживалось годами. Что тогда? Всей семьей выходить на дорогу и просить милостыню? Нет уж, лучше подождать, пока выйдет указ о возвращении. А тогда можно и на почтовом судне и на чем угодно уехать», — так думали многие японцы.

Посмотрим теперь, как вели себя в это время русские. Они до последнего момента не верили, что Япония решится на военное выступление. Русскому человеку было невозможно представить, что «маленькая азиатская страна» Япония выступит против «мировой державы» России.

Через пять дней после опубликования «Разъяснения № 1» на траверсе острова Русский во Владивостоке появилось английское судно «Афридж», посланное из Иокогамы английской компанией «Подуэл Карил», которая предвидела наплыв желающих уехать в Японию. Вероятно, эта компания имела какие-то связи с японским правительством. Русские портовые власти задерживали отправление ледокола для проведения «Африджа» в порт, и судно простояло на рейде трое суток. Поскольку большинство в команде «Африджа» составляли японцы, русские сделали вывод, что «японское правительство прислало… судно для отправки своих подданных домой». Узнав эту новость, проживавшие во Владивостоке японцы начали волноваться: почему судно, которое специально за ними пришло, не пускают в порт? В контору торгового представителя Японии посыпались вопросы о назначении «Африджа», на что Каваками ответил: «В настоящее время я никакой информацией из Японии не располагаю. О целях прихода «Африджа» я ничего не знаю».

2 февраля «Афридж» подошел к пирсу. Прибывший на нем сотрудник японской пароходной компании в тот же день вечером сошел на берег и сразу же направился к торговому представителю. Он рассказал Каваками и о положении в Японии, и о цели прихода «Африджа». О чем конкретно шел разговор, остается неясным, но после него поведение Каваками резко изменилось. Рано утром 3 февраля во все города и поселки, где жили японцы, были посланы телеграммы за подписью Каваками и старосты японской общины Кавабэ. В ней говорилось: «Всем, желающим уехать в Японию на почтовом судне, собраться в течение недели во Владивостоке».

На эту телеграмму могли откликнуться только японцы-жители Владивостока и его окрестностей. Для тех, кто проживал в Благовещенске, городах и поселках, расположенных в Восточной Сибири, откуда добраться до Владивостока было невозможно, телеграмма смысла не имела. Кроме того, было не ясно, как быть желающим остаться.

Уже утром 3 февраля во Владивостоке в связи с отъездом японцев поднялась большая суматоха, хотя русские по-прежнему не верили в возможность войны. Комендант владивостокского гарнизона генерал Кронец пригласил к себе Каваками и предупредил его о том, что будет введен комендантский час. Узнав об отъезде Каваками, русские устроили Каваками прощальный ужин. Согласно мемуарам генерала Костенко, на этом ужине во время торжественного спича один чиновник так расчувствовался, что даже заплакал.

6 февраля «Афридж» по получении сообщений о нападении японцев на Порт-Артур и гибели «Варяга» и «Корейца» с 3200 пассажирами на борту снялся с якоря. Во Владивостоке было объявлено военное положение. Обстановка в городе внезапно обострилась, японцы уже не решались ходить по городу в одиночку. В одном из павильонов миссии Хонгандзи, ставшим пристанищем для беженцев, в ночное время дежурили несколько человек. Русские газеты сообщили, что 8 февраля на рейде Порт-Артура японская эскадра атаковала и нанесла серьезные повреждения русским крейсерам «Цезаревич» и «Ретвизан». Затем последовало сообщение об объявлении японским правительством войны России. Вот тогда, рассказывают, все население Владивостока впало в прострацию. Гарнизонные укрепления были явно недостаточными. Дальневосточная эскадра за неделю до объявления войны получила приказ выйти в море, но из-за неподготовленности оставалась в порту до 10 февраля. По городу поползли различные слухи, началась паника. Кому-то мерещилось эхо взрывов, кто-то видел следы подкопа под укрепления гарнизона и слышал о высадке совсем близко, в Корее, японского десанта. Паника у русских — это нечто невообразимое. Бросив дом с нажитым добром, схватив за руку ребенка, кто на телеге, кто бегом — все спешили на станцию, чтобы уехать.