Все реки текут - Нэнси Като

– Вообще-то меня все Дели зовут, – смущенно сказала девочка. – Филадельфия очень длинно. (Мама называла ее так только когда за что-нибудь рассердится.)

– Дели так Дели. Филадельфия – город в Америке. Тебя в честь него назвали? У нашего Адама имя библейское.

– Да, в честь него. Папа все время хотел, чтобы мы поехали в Штаты, а потом решил, что поедем в Австралию. Адам, наверное, совсем взрослый. В школе здорово соображает? У меня с арифметикой просто беда.

– И взрослый, и голова варит. Письма прекрасные пишет. Правда, учителя говорят: ленятся. Если бы старался, мог бы учиться гораздо лучше. Он у нас мечтатель, рассеянный, от книжки не оторвешь.

– Про меня то же самое говорят. – Синие глаза удивленно глянули из-под точеных, словно нарисованных, бровей.

Глаза у Дели густо-синие, большие, на бледном худеньком личике с тонкими чертами они кажутся огромными.

Дели повернулась к запотевшему окошку и, протерев его перчаткой, стала смотреть на проносящийся мимо пейзаж. Солнце только что взошло и ослепительно блестело на небосклоне, по которому плыли индиговые облака. Оно заливало ясным холодным светом волнистые холмы; темно-синие под солнцем, они походили на высокие морские волны, бегущие на северо-восток. У самой дороги холмы были выше, и чем дальше, тем круче уходили вверх. И вдруг позади холмов возникла снежная горная вершина.

– Вот она, Косцюшко. Наконец-то! – воскликнул дядя Чарльз, словно встретился со старым другом.

Дели застыла, завороженная открывшимся зрелищем, и не проронила ни слова, пока гора вновь не скрылась за холмами, вдоль которых бежала дорога.

Когда они добрались до Адаминаби, уже вечерело. В гостинице заказали обед, и Дели жадно набросилась на еду. В мгновение ока с ее тарелок исчезли и густой томатный суп, и тушеное мясо с луком, и ростбиф, и десерт. Покончив со съестным, она откинулась на спинку стула и, посмотрев на дядю, блаженно улыбнулась. Дядя Чарльз наблюдал за ней с притворным изумлением.

– Ну и ну, – проговорил он, – не ожидал. Если бы сам но видел, ни за что бы не поверил. Скажи мне кто-нибудь: «Чарльз, эта изящная маленькая фея ест как лошадь», я бы, вероятно, возмутился: вздор! Она питается амброзией и нектаром. Но, как говорится: «Не верь чужим речам, а верь своим глазам». Полегче стало? Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно, дядя Чарльз. Вы, наверно, подумали, что я обжора? Давно не была так голодна, будто сто лет не ела.

– Ты очень аппетитно ешь, – улыбнулся дядя, – приятно посмотреть. Садись поближе к огню. Ликер будешь? После обеда самое милое дело.

– Буду, конечно. С удовольствием, – весело откликнулась Дели, смутно представлявшая, о чем идет речь.

– Молодец! Только тете не говори, – заговорщически подмигнул дядя. Он протянул ей стопку, в которой поблескивал изумрудный напиток.

– О, благодарю Вас, – проговорила она и мысленно продолжила: «О, благодарю Вас, – проговорила она, принимая из рук сэра Мордреда хрустальный кубок. «За леди Дели, – произнес рыцарь и, глядя ей прямо в глаза, одним глотком осушил свой. Он с силой грохнул кубок об пол, и тот разлетелся на тысячу мелких осколков…».

Жарко пылает огонь в камине, жаром обдало вино – изумрудный огонь в хрустальном стакане. Тепло и покойно, словно качаешься в кресле-качалке: вверх-вниз…

– Ах! – пустая стопка выскользнула из ее пальцев и покатилась по ковру; голова запрокинулась. – Я совсем сплю…

Дядя Чарльз печально смотрел на нее из-под полуприкрытых век. Нос у дяди массивный, а глаза маленькие и сидят почти вплотную к носу.

– Ступай, спи. Ешь, пей, отсыпайся до завтра. Приедем домой – нас с тобой будут пирогом с языком потчевать: и в завтрак, и в обед, и в ужин.

Почтальон Денни вышел из бара заметно навеселе.

– Похоже, Чарли, последний раз катаемся, – заметил он. – Снегу подваливает.

Конная повозка, обычно доставлявшая кьяндринцев в Адаминаби и обратно, ждала возле почты. Она была доверху нагружена провиантом, который жителям прииска предстояло растянуть на всю зиму: снежные заносы на дорогах полностью отрезали Кьяндру от других населенных пунктов.

Денни забросил сумку с почтой в повозку, влез сам и взял вожжи.

– Почта отправляется! – пронзительно закричал он. – Все по местам!

Он хлестнул лошадей, и они затрусили привычной дорогой в гору.

С ясного голубого неба на Адаминаби смотрело раннее утреннее солнце. На перевале Дели подбросило на сиденьи, и от неожиданности она так вскрикнула, что даже храпевшие под ромовыми парами кьяндринцы проснулись. Внизу, вровень с дорогой шла глубокая долина. Далеко впереди она взбиралась на невысокие холмы, покрытые жухлой травой. Над холмами – цепь голубых гор с заснеженными вершинами. Воздух так чист и прозрачен, что горы кажутся совсем близко и в то же время недосягаемо далеко.

– Это Снежные горы, – пояснил дядя Чарльз.

Всю дорогу, пока видны были горы, Дели молчала, погруженная в созерцание, и заговорила лишь, когда въехали в лес – разросшиеся горные ясени полностью закрыли панораму гор.

Перекусив и дав отдых лошадям, возница и его пассажиры отправились дальше. Ехали медленно, колеса застревали в снегу, более глубоком, чем в начале дороги. Только на закате дня, проделав изрядный путь, лошади остановились в Кьяндре. Некогда процветающий золотой прииск теперь представлял зрелище весьма удручающее: заброшенный угрюмый городишко с мертвыми домами, печные трубы не дымятся, у многих домов нет крыш.

Чарльз взял у Денни сумку с почтой и помог совсем окоченевшей Дели выбраться из повозки. Заснеженной дорожкой он провел девочку к небольшому деревянному домику, окруженному частоколом – «почти лачуга», – подумала Дели, – толкнул переднюю дверь и бросил у порога почтовую сумку и саквояж.

– Эстер! Это мы! – крикнул он.

Минуту спустя послышались шаги, и в коридор, разделявший дом на две половины, поспешно вышла женщина средних лет, среднего роста и полноты, в пышных темных юбках.

– Ты что, не слышала, как мы подъехали? – обиженно спросил Чарльз.

– А если и слышала, что с того? Бросить обед на плите, чтобы сгорел? Ребенок, наверное, еле живой от голода.

Дядя холодно поцеловал жену в щеку.

– Твоя племянница, – сухо представил он. – Мисс Филадельфия Гордон.

– Филадельфия? Что это вдруг Шарлотте вздумалось выбрать ребенку такое чужеродное имя? Не понимаю…

– Это папа его выбрал!

– …ну все равно, милости просим в Кьяндру, дорогая, где вечно холодно, убого и живут одни пьянчужки, вот так.

Она наклонилась и поцеловала Дели в щеку, коснувшись кожи холодным и острым кончиком носа.

«Противная улыбка, все зубы наружу, – подумала Дели. – Тетя ей сразу не понравилась. – И нос ужасный: мокрый, холодный».