Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин

– Каждый хозяйничает, как умеет, мил человек. А теперь убирайтесь прочь! – произнесла чётко возвышенно Волкова по слогам.

Фадей было пошагал совсем со двора, вобрав в недоумении голову в плечи, а потом охваченный отчаянием, как угорелый, помчался по двору на огород. Возле сарая схватил вилы и стал ими быстро, лихорадочно ширять землю. Хотя огород давно был уже вспахан.

«Ишь ты, Гаврюха ей всё соорудил! – думал в смятении про себя он.– Куда только его Тамара смотрит? Моя бы уже давно крик подняла, бабу чужую опозорила бы на весь посёлок…».

Он ушёл ни с чем, посрамлённый хозяйкой, а в душе бродило тупое недовольство и неутолённое чувство разоблачения, что Волкова как хотела, так и обвела его вокруг пальца. Не может того быть, чтобы для хранения продуктов не было потайной ямы. Наверное, где-то есть склад, с этой мыслью в глубокой досаде Фадей пришёл домой, ничего не говоря жене о своей отлучке…

Глава вторая

В ту страшную годину почти по всей могучей стране людям не хватало продуктов. Казалось, только недавно отменили продуктовые карточки, и хоть снова их вводи. Но сельским жителям, кроме отсутствия хлеба, пришлось туго и в доставании дров, и каменного угля. К тому времени ещё далеко не все шахты были восстановлены. А того угля, который уже добывали, населению катастрофически не хватало. В первую очередь им снабжались заводы, гидроэлектростанции, и только потом больницы, детдома, детсады, школы, государственные учреждения. Много чёрного золота уходило также железной дороге. Так что населению, если что и доставалось, то лишь в последнюю очередь и строго по норме, что, однако, не отвечало суточным потребностям. Но и того угля, который отпускали на один двор, хватало далеко не всем. Словом, больше было никак нельзя, а меньше перепадало также немногим.

На каждый двор, чтобы прожить зиму, к примеру, полагалось три тонны, тогда как отпускали наполовину меньше. Конечно, денежным хозяевам перепадало больше. Хотя в посёлке Новом таких хозяев было чуть больше десяти дворов. Это – Староумовы, Корсаковы, Костылёвы, Жерновы, Зуевы, Путилины, Треуховы, три семьи Полосухиных, Волковы, Мощевы и ещё некоторые. А таким, как Зябликовы, Гревцевы, Волосковы, Ветровы, Терешины, Куделины, Бедкины власти нечего было предлагать, и она только пожимала плечами, и тем самым как бы отвечала: дескать, чем хотите, тем и топите. Ни один чиновник не рискнул бы какому-нибудь заводу урезать несколько десятков тонн угля в пользу населения, тогда за такой смелый шаг можно было вполне попасть во вредители. А что касалось народа, то он как-нибудь выдюжит, он это умеет, он живучий, из-за него тебя не объявят врагом народа.

И люди, боясь гнева власти, молчали, понимая, что народное хозяйство у нас важней самого существования народа. Хотя мало кто задумывался о том, какое отношение имел народ к народному хозяйству, и какой бы вес оно имело, если бы не было его, народа? В тот страшный бедственный год на растопку людям колхоз выписывал солому, а саму контору отапливали стружкой, сбережённой за многие лета и кузнечным коксом, который не следовало бы расходовать не по назначению. Но Корсаков не жалел, чтобы конторщикам работалось в тепле и уюте.

Ранней осенью, за последние годы, сгорела вторая скирда соломы. В тот день на птичнике пропало до двух десятков кур, корзина яиц. И люди считали, что пожар учинили воры, чтобы отвлечь птичниц, которые со всеми выскочили посмотреть на пожар. Корсаков же почему-то не торопился искать воров. И люди были вынуждены под зиму ходить тайком в степь на вырубку кустарника, а в лесополосе, кроме сушняка, спиливали даже хорошие деревья…

Корсаков, зная то, чем могли заниматься колхозники, наряжал в лесополосы объездчиков. Даня Рябинин укараулил за рубкой старого сухого дерева Виктора Зябликова и велел тому добровольно идти на бригаду, не то всё равно доложит. В это время там находился бригадир Назар Костылёв, который стал им вместо Никиты Зуева…

– Так, значит, уничтожаем колхозные насаждения? – жёстко спросил его детский приятель, глядя на Виктора единственным зрячим глазом, второй же незрячий смотрел куда-то в сторону.

– Слушай, Назар, дома холодно, уголь ещё не привезли, а дерево в прошлую морозную зиму пропало. А тебе жалко его стало?.. – объяснял Виктор.

– Для меня ты, Зябликов, всё равно вредитель. Один отсидел, значит, уголовник. Ты тоже вступил на ту же тропу! – непримиримо проговорил Назар. – И запомни, Виктор, я бригадир и потому тебе неровня, поэтому называй меня по отчеству.

– Быстро ты забыл, как мы в детстве играли, – напомнил Виктор.– Я бы на твоём месте так не возносился.

– А чего ради я должен к тебе хорошо относиться, ты рубишь колхозные деревья? Скажи спасибо, что не вызову милицию. Хочешь замять неприятный случай, вывези из сарая навоз?

– Не много ли себе позволяешь? Когда председатель пошлёт на тракториста, я и землю буду пахать. А навоз вывози сам!

– Хочешь заплатить штраф?

– Не собираюсь…

– Тогда запряги лошадей в бричку и вперёд. Если не осилишь, тебе отец поможет.

Виктор пришёл в бешенство, глаза сверкали, но он с трудом себя сдерживал. С того времени, как Назара поставили бригадиром, тот стал непомерно гордым. Когда жили по соседству, они с Назаром строили на куче песка пещеры и замки. Но уже тогда Назар давал понять, что он сынок председателя, и Зябликовы должны ему подчиняться. Старший брат Денис прогонял его прочь, чтобы не строил из себя принца.

– Не буду! – выпалил Виктор на предложение бригадира, которого он не мог признавать за такового, так как Назар был моложе его на один год.

– Тогда твоё дело передам в сельсовет, а там милиция…

– Что ты из себя корчишь большого делягу?

– Зябликов, за оскорбление бригадира во время исполнения должностных обязанностей, смотри, выпишут штраф больше, чем за дерево.

– Я уже отработал трудодень. У вас есть уголь, а у нас нету…

– Плохой твой батя хозяин! Ну что, если отказываешься возить навоз, завтра жди вызова в сельсовет. Дерево бери на плечо и тащи на ферму, там тоже нечем печку топить.

– Я тебе не слуга, сам неси! – Виктор резко повернулся и быстро пошагал из конторы в посёлок. Ему припомнилось выражение лица Назара, тот не ожидал, что так поступит его бывший детский товарищ, которым и тогда норовил командовать, а Виктор обижался, но подчиняться тому и не думал. И вот сейчас он оставил Назара с глупым и растерянным выражением, а потом его глаза сверкнули злостью. Но Виктор больше не видел того, что он там переживал в себе, и вот на подходе ко двору, он постарался успокоиться, почувствовав запах перегоревшего сухого навоза. «Надо бы не признаться своим, а то Борька засмеёт, – грустно подумал он. – Ничего, в другой раз буду осторожней. Не могу терпеть того, кто из себя делягу строит, особенно молодые, как Назар».

Дома Виктор поначалу не смог заговорить со своими. Сестра Нина занималась стиркой, отец, Фёдор Савельевич, одной рукой подшивал валенки, придерживая его обрубком второй руки. Виктор сидел на низенькой скамейке и смотрел на огонь в печи, которую мать протопила кизяками, и от неё исходил прогорклый запах дыма, который изредка пробивался в щели чугунных кружков. Екатерина Власьевна ножом чистила мелкую, с перепелиное яйцо, картошку, которая плохо уродилась в то засушливое лето.

Средний сын Борис собирался на улицу, вертясь перед зеркалом, зачёсывая назад аккуратно подстриженные под полубокс гладкие тёмно-русые волосы. На нём были широкие серые брюки и чёрный пиджак, и от него пахло тройным одеколоном.

– Принёс дровишек? – спросил брат, глядя на Виктора в настенное зеркало, которое висело на стене слева от входной двери.

– Нет, – неохотно ответил младший брат, – дядька Данил поймал и к Назару привёл.

– А я думаю, почему так долго нет нашего Витеньки, – отозвалась Екатерина Власьевна.

– И что, отнял? – спросил Фёдор Савельевич, глянув любопытно на сына.

– Да… – Виктор объяснил, что произошло в конторе между ним и Назаром Костылёвым.

– Как хорошо, что я сейчас не в колхозе, – сказал отец.– Иметь какие-то отношения с молокососом для меня унизительно. А вам он ровесник…

Фёдор Савельевич, как инвалид трудового фронта, четвёртый год получал пенсию. Хотя эти деньги были совсем мизерные; сейчас, в трудную годину бескормицы, они как раз и выручали. Хлеб покупали в городе, но и там его отпускали строго по норме, да и тот доставался не всегда. Корова в эту пору мало давала молока, доилась один раз в день, но скоро совсем бросит.

– Витя, ты уж уважь Назару, – заговорила мать с тревогой в глазах.

– Не хочу!

– Милицию же вызовет, – обронил Боря. – Я бы поговорил с ним, если бы не моя судимость.

– Подлец! – возвысил тон до раздражения Фёдор Савельевич, отбросив к печке подшитый валенок, на который с жалостью посмотрела Нина, перестав стирать.