Книга птиц Восточной Африки - Николас Дрейсон

— И не на Лимуру-роуд, папочка, а на Харли-стрит.

Мистер Малик был человек небедный. В 1932 году его отец основал табачную компанию «Весельчак». Тогда курили буквально все. Это считалось круто. Мужчины курили трубки, богачи — сигары, а женщины, от горничных до маркиз, — сигареты. В фильмах тоже почти все дымили — даже Рок Хадсон (разве что не Дорис Дэй). Однако в Кении по тем временам достать импортные сигареты и сигары было трудновато. Почему бы, подумал мистер Малик-старший, не закупить табаку вместе с необходимым оборудованием и не начать производить курево самому? Компания «Весельчак» с ее фирменным знаком — улыбающимся смуглым красавцем в цилиндре и фраке, пыхающим толстой сигарой, — моментально пошла в гору.

Потом началась Вторая мировая война. Немецкие подводные лодки патрулировали Атлантику; поставки табака в Англию из Америки и Вест-Индии практически прекратились. Кения входила в состав Британской империи, и кенийский табак реквизировали для британских производителей. Река продукции «Весельчака» обмелела, потекла слабым ручейком. Как только наступил мир, на рынок полезли крупные мировые производители со своими «Нейви кат», «Пэлл Мэлл», «Лаки страйк». При устаревшем оборудовании «Весельчак» не мог с ними конкурировать. Ситуация казалась безнадежной. Однако во время войны к сигарам «Весельчак» пристрастился русский консул Михаил Онкратов (на самом деле шпион, о чем в Найроби все знали, но… он закатывал такие грандиозные балы). После окончания боевых действий Онкратов начал коробками отсылать кенийские сигары родственникам в Россию и друзьям в Восточную Европу. Эти сигары были бесконечно лучше тех, что производились в соцлагере, и дешевле гаванских, а потому пользовались невероятным спросом. Их популярность за недавно опустившимся «железным занавесом» сделалась так велика, что Онкратов выразил желание стать экспортером мистера Малика-старшего. К 1960 году Михаил Онкратов приобрел чудный дом на озере Комо, а товарищи гурманы от Гданьска до Сталинграда и Софии стали курить исключительно найробийский «Весельчак», на производство которого работало уже триста человек. В 1964-м мистер Малик-старший умер от инфаркта.

Мистер Малик к тому времени закончил школу и уехал учиться в Лондонскую школу экономики. Экономика нисколько его не интересовала (ЛШЭ он выбрал по настоянию отца), зато Лондон он полюбил. Он поселился в меблированных комнатах в Клеркенуэлле и под серыми северными небесами наслаждался жизнью так, как ему никогда не удавалось под жарким экваториальным солнцем. Он был в восторге от пабов, улиц, женщин, свободы, студенческой жизни и даже начал писать политические заметки в студенческую газету Лондонского университета (тогдашний «Феррет»). Неожиданно раскрывшиеся журналистские способности будоражили его до такой степени, что он частенько возвращался домой с лекций по Флит-стрит исключительно ради того, чтобы мельком заглянуть в настоящие издательства и вдохнуть аромат типографской краски. Может, получив диплом, стать журналистом? Затем пришла телеграмма. Мистер Малик, как и подобало послушному старшему сыну, каким он являлся, сразу все бросил и вернулся домой — невольным владельцем и управляющим табачной фабрики «Весельчак».

Мистер Малик оказался хорошим бизнесменом в том смысле, что он всегда учитывал интересы служащих, а предприятие приносило доход. Однако он день и ночь переживал из-за работы и не знал ни минуты покоя — и в этом смысле был бизнесменом плохим. Когда же он ненадолго забывал о работе, то тревожился из-за дочери Петулы. Она тоже училась за рубежом и в 2001 году вернулась из Нью-Йорка с дипломом магистра управления, но без мужа. Сейчас ей было двадцать девять, она все еще не обзавелась мужем и жила дома. Одно это давно извело бы любого отца. Если б она хоть изредка надевала красивое сари вместо своих мешковатых штанов…

— Это не штаны, папочка, а джинсы, — поправляла Петула, хотя мистер Малик совершенно не понимал, в чем разница. Штаны и штаны.

Впрочем, нельзя было не признать, что дочь стала незаменимой помощницей в управлении фабрикой.

— Я договорилась о приеме у сэра Горацио Редмонда в Лондоне, — сообщила Петула. — И не волнуйся, папочка, пока тебя не будет, я за всем прослежу.

Сэр Горацио, глядя затуманенным взором поверх городских крыш на голые деревья Риджент-парка, четко прорисованные на фоне серого английского неба, сказал своему новому пациенту следующее:

— Вам нужно обзавестись хобби. Чем-то, что отвлекало бы от работы. Понимаете, у вас это последствие стресса.

Именитый кардиолог просмаковал последнее слово. Еще в прошлом году диагноз звучал бы так: «Вы перетрудились». Доктору и сейчас казалось, что старая фраза больше соответствует духу Харли-стрит, но… раз теперь принято говорить «стресс», надо идти в ногу со временем и оправдывать ожидания пациентов.

В сумраке за окном по направлению к парку, медленно взмахивая крыльями, пролетела большая серая птица. Черт, надо же, цапля — спрашивается, откуда? Хищница, пожирательница форели… Доктор, насупившись, отвернулся от окна. Интересно, подумал он, наблюдая за смуглокожим посетителем, — тот застегнул верхнюю пуговицу рубашки и потянулся за галстуком, — а у них в Индии форель водится? Или где там, в Африке? Доктор еще помнил лекции о тропических болезнях, прослушанные в Бартсе. Москиты и малярия, мошка и речная лихорадка, цеце и сонная болезнь — да уж, насекомых в Африке хватает. Но есть ли там поденки, толстоголовки, трутни, осока? Сбегают ли с африканских высогорий стремительные ручьи, текут ли спокойные меловые реки по безмятежным лугам в тех краях, откуда явился этот господин?

— Я сам рыбачу, — произнес доктор тем тоном, на который имел право благодаря своему статусу и арендной плате за помещение. — Но вам, как мне кажется, больше подойдут пташки.

Мистер Малик, чье проживание в Лондоне шестидесятых годов совпало с появлением в речи чудесного словечка «пташки», пришел в замешательство. То есть, ему что предлагают? Найти себе новую жену? Или познать радости продажной любви?

— Взять, к примеру, воробьев, — продолжал сэр Горацио. — Представьте, один мой знакомый часами за ними наблюдает. Сидит, смотрит, как они летают, прыгают, клюют, строят гнезда… Говорит, очень успокаивает. У вас ведь есть воробьи в этой вашей… э-э…

— Кении.

— Точно.

— Да.

— Вот и великолепно. Решено. Да, и попринимайте вот эти зеленые таблеточки. Три раза в день до еды.

Мистер Малик вздохнул с облегчением. Орнитология все-таки лучше женщин — куда как спокойнее. В Хитроу, в магазине беспошлинной торговли, он купил бинокль фирмы «Бош и Ломб». А вернувшись в Найроби, с удивлением узнал, что за время его отсутствия на фабрике ничего ужасного не произошло, дела шли превосходно.

В ближайший же вторник он начал знакомство с птицами Восточной Африки и с Роз Мбиква.

4

Дрозд оливковый

К тому времени как мистер Малик добрался до ПРИВАТа, почти все остальные были уже на месте и внимательно осматривали окрестные заросли на предмет наличия птиц. Мужчина в солнечных очках и с золотым браслетом (а также золотой цепочкой на шее, как только сейчас заметил мистер Малик) стоял вместе с новичками-туристами и показывал куда-то на дерево, но прервал разговор, едва мистер Малик вылез из машины.

— Малик! Ты ли это?

И все разом встало на свои места. Гарри Хан.

При длительной ремиссии человек считает себя здоровым, пока болезнь не напомнит о себе. Точно так же для мистера Малика обстояло дело с Гарри Ханом. Впервые мистера Малика прихватило в одиннадцать лет. Он, как и Гарри Хан, был новичком школы Истленд. Их определили в один класс, и как-то само собой предполагалось, что два новых ученика («новых голубка»: слабый отголосок жаргона привилегированных английских школ) подружатся. Но этого не произошло. Мистер Малик, точнее, просто Малик для учителей и учеников, был мальчик застенчивый и прилежный, а Гарри Хан… как бы поточнее описать? Он был экспансивный, но не наглый. Задира, но не вредный. Шутник, но не злой. Он хорошо и без усилий учился, легко сходился с ребятами, прекрасно играл в регби и умело управлялся с крикетной битой и мячом. Именно Гарри Хан тайком пронес в дортуар электрический тостер, именно он прятал под матрасом радио, чтобы слушать по Би-би-си ночные субботние передачи, и приобщил младших (и кое-кого из старших) мальчиков к другим ночным развлечениям. Он даже умел танцевать рок-н-ролл. Благодаря всему этому он обрел невероятную популярность, но в то же время на протяжении семи лет был настоящим проклятием для мистера Малика. Ибо Гарри Хан, как всякий хохмач, искал того, над кем можно хохмить. И нашел в первое же утро.

Конечно, Гарри Хан, если его спросить, и сегодня утверждал бы, что ни капельки ни в чем не виноват. При этом история вроде бы такова. Два новичка, кое-как пережив первую ночь, чистили зубы в умывалке, собираясь в столовку. Мать мистера Малика упаковала в чемодан сына решительно все по школьному списку, в том числе прекрасную новую пластиковую сумочку на молнии. В принципе, она предназначалась для губки, которая как раз не требовалась, поэтому в сумочке лежали другие умывальные принадлежности: фланелька для умывания («с четко обозначенной фамилией учащегося»), расческа, зубная щетка. По списку полагалась и зубная паста, но вот ее-то мать и забыла. Мистер Малик заметил это упущение накануне вечером, но постеснялся попросить пасту у экономки или у мальчиков. Он почистил зубы пустой щеткой, от души надеясь, что никто ничего не заметит. А утром, немного осмелев, решился одолжить пасту у другого новичка — Хана.