Царь нигилистов 3 - Наталья Львовна Точильникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Никса, расскажи мне все, что ты знаешь о Толстом, — попросил Саша. — Я его почти не помню.
— Сын графа Константина Толстого, — начал Никса. — Потомка Петра Андреевича Толстого.
— Того, который уговорил вернуться в Россию царевича Алексея?
— Да, — кивнул Никса.
Саша поморщился.
— И потомок графа Кирилла Разумовского, — продолжил Никса.
— Того самого? — спросил Саша. — Который пел с придворными дьячками?
— Нет, это Алексей. Кирилл — его младший брат.
— Понятно, донской казак?
— Запорожский, — поправил все знающий Никса.
— После казаков там несколько поколений сменилось, — заметил Рихтер. — Кирилл Разумовский учился заграницей и, вернувшись, возглавил Академию наук. Алексей Константинович — его внук, по-моему.
— Правнук, — кивнул Никса, — сын Анны Алексеевны Перовской.
— Стоп! — прервал Саша. — Как ты сказал? Перовской?
— Да, — кивнул брат. — Анны Перовской. Что тебя так удивило?
— Никса, что за род «Перовские»?
Никса перевел взгляд на Рихтера.
— Это дети Алексея Кирилловича Разумовского, — сказал Оттон Борисович. — У него под Москвой имение Перово. Отсюда фамилия.
Саша привык к тому, что Перово — это район Москвы. Да, города растут быстро.
— А почему не Разумовские? — поинтересовался Саша.
Рихтер посмотрел на Никсу.
Оттон Борисович опустил глаза и вздохнул.
— Официально они воспитанники, — сказал брат.
— Понятно, — усмехнулся Саша, — бастарды значит. Давай уж называть вещи своими именами. А мать кто? Прекрасная свинарка?
— Мещанка, — сказал Никса. — Я не помню фамилию.
— А нет ли в роду Перовских женщины по имени «Софья»? — спросил Саша.
Глава 2
— Зачем тебе? — удивился Николай.
— Где-то я слышал это словосочетание «Софья Перовская», — объяснил Саша.
Рихтер задумался.
— Есть, — наконец, сказал он. — Одна из сестер Анны Алексеевны. Но она давно княгиня Львова.
— А еще? — не унимался Саша.
Оттон Борисович пожал плечами.
— Я не знаю, — признался Никса.
Их разговор прервало возвращение библиотекаря. С ним был лакей, он и нес книги, которые водрузил на стол двумя симпатичными стопочками.
— Пустили козла в огород, — прокомментировал Саша.
Когда в Перестройку книги появились в магазинах, он имел привычку спускать на них всю стипендию. Закупался где-нибудь в «Москве», «Прогрессе» или «Молодой гвардии», приносил домой сумками, складывал на стул перед креслом и с наслаждением просматривал одну за другой.
Но таких инкунабул с золотыми обрезами у него еще не было. Начал с французских и немецких, они были самыми старыми и роскошными, даже не в коже, а в сафьяне. Но насладившись обложкой и первыми страницами, почти сразу отложил: это будет работа, а не удовольствие.
И взялся за скромненький учебник Ленца.
За первую половину октября, выучив мерзкие золотники и фунты, на 4–5 по физике он уже вышел, так что пора было подавать записку про метрическую систему. Но что его ждет дальше? С механикой было все в порядке. Зато потом начиналась термодинамика, а в термодинамике у Ленца был теплород.
И Саша тяжко задумался о том, что же он будет делать с теплородом.
Честно говоря, про великого ученого он думал лучше.
— А у вас нет более современного учебника физики? — спросил он Жилля.
— Не-ет, — проговорил библиотекарь. — Это самый последний.
Тут Никса прыснул со смеху. Никакого отношения к Ленцу его веселье не имело. Брат читал Рабле на французском.
По дороге в Китайскую деревню Саша еще успел поспрашивать про Алексея Константиновича.
— «Мысли и афоризмы» Козьмы Пруткова изданы? — спросил он.
— Отдельной книгой нет, — ответил Рихтер, — но выходили в «Современнике» несколько лет назад.
— А «Проект о введении единомыслия в России»? — поинтересовался Саша.
— Что? — переспросил Никса. — «Введение единомыслия»?
— Ага, — кивнул Саша. — Проект. Вроде записки государю. Единомыслие — совершенно ведь необходимая вещь.
— Я не видел, — улыбнулся Оттон Борисович.
— Значит, путаю, — вздохнул Саша.
— Но остроумно, — заметил Никса.
— Еще бы! — сказал Саша. — Я был совершенно уверен, что это Козьма Прутков. А исторические романы граф пишет?
Никса пожал плечами.
— Пишет, — пришел на помощь Рихтер. — Точнее один роман. Даже читал отрывки в каких-то гостиных.
— Не из эпохи Ивана Грозного? — спросил Саша.
— Да, — кивнул Оттон Борисович.
— А название не помните?
Рихтер помотал головой.
— Ладно, я сам у него спрошу, — пообещал Саша.
— А еще Алексей Константинович увлекается спиритизмом, — сказал Никса.
— О! — усмехнулся Саша. — Буду знать.
— А воспитывал графа его дядя Алексей Алексеевич Перовский, писавший под псевдонимом «Антоний Погорельский», — добавил Рихтер. — Может быть, помните сказку «Черная курица, или Подземные жители»?
— Конечно, — кивнул Саша. — Про мальчика, которые ничего не учил, но все знал.
Сказка неожиданно показалась актуальной.
— Погорельский написал эту сказку для племянника, — продолжил Оттон Борисович. — Говорят, что в детстве у Алексея Константиновича была уникальная память.
— Эйдетик? — спросил Саша.
— Что? — удивился Никса.
— Это не от слова «эйдос»? — предположил Рихтер. — «Образ»?
— Конечно, — сказал Саша. — Никса, учи греческий. Эйдетик словно фотографирует действительность и создает ее образ в памяти.
— Вот, например, Сашка, — заметил Никса, — который никогда не учил греческий, но знает.
— А кто такая Софи? — поспешил Саша перевести разговор на другую тему.
— Миллер Софья Андреевна, — сказал Рихтер. — Урожденная Бахметева. Они с графом…
— Живут вместе, — закончил Саша за замешкавшегося Оттона Борисовича.
Судя по всему, Алексей Константинович свято чтил традиции предков.
— А Миллер по мужу? — спросил Саша.
— Да, — кивнул Рихтер.
— А он жив? — спросил Саша.
— Да, но не дает ей развода.
— Мне она не показалась особенно красивой, — заметил Саша.
— Зато очень обаятельна и знает четырнадцать языков, — сказал гувернер.
— О Боже! — изумился Саша. — Клеопатра! Мне с моим плохим французским и никаким немецким остается только посыпать голову пеплом.
Граф уже вышел их встречать и ждал у входа в свой маленький китайский домик.
А Саша думал о его родственниках Перовских. Те или не те?
Они расселись за столом. Софья Андреевна разливала чай.
На прекрасную свинарку госпожа Миллер походила меньше всего: и не прекрасная, и не свинарка.
На столе присутствовало варенье, конфеты, мармелад и коломенская пастила.
— Мой брат ваш большой поклонник, граф, — начал Никса.
— Да! — кивнул Саша, утаскивая пастилу, которая восхитительно пахла яблоками. — «Многие люди подобны колбасам, чем их начинят, то и носят в себе» — это гениально. Это все, что нужно знать о государственной пропаганде.
Толстой счастливо заулыбался.
— Вы читаете наши журналы? — спросил он.
— Иногда, — сказал Саша. — Козьму Пруткова читал конечно. И некоторые ваши стихи мне очень нравятся. «Василий Шибанов» в первую очередь.
И тут Саша понял, что не успел спросить у Никсы с Рихтером, опубликовано это стихотворение или до сих пор ходит в списках.
Но Толстой был доволен.
— Только там концовка слишком однозначная, — заметил Саша. — Верность Василия Шибанова прекрасна, но и роль Курбского в истории к измене не сводится. Он же
