Тень мечей - Камран Паша

Султан шагнул вперед и, обняв раввина, поцеловал его в щеки. Маймонид в очередной раз был поражен тем, как молодо выглядит повелитель. Нет, не молодо. Без возраста. В его иссиня-черной бороде не было и намека на седину, но карие глаза напоминали древние колодцы, в которых плескалась неземная печаль. За годы войны с франками Саладин так и остался ходячей загадкой. Его тело, казалось, с годами лишь молодело, а глаза все старели и старели. Создавалось впечатление, что каждая следующая победа над крестоносцами омолаживала его внешнюю оболочку, но опустошала душу.

— Мир тебе, старый друг! Когда ты прибыл? — Султан подвел раввина к шелковой подушке и усадил его. Одежды Саладина, серовато-коричневые, как цвет его любимой пустыни, слегка колыхались в такт естественной плавности движений. Султан ступал подобно тигру: каждый шаг был окружен аурой непосредственности и непринужденности, но исполнен нескрываемого напряжения хищника.

— Только что из Каира пришел караван с оружием, сеид[10], — ответил раввин. — Мы задержались из-за устроенной франками засады.

Маймонид с благодарностью принял серебряную чашу, наполненную охлажденной водой с Кавказских гор.

Лицо Саладина потемнело.

— Ты не ранен? — спросил он, и его глаза сузились от тревоги и сдерживаемого гнева.

— Слава Богу, со мной все в порядке, — отвечал ему Маймонид. — Это был всего лишь маленький отряд, который с зимы совершает набеги на Синай. Твои воины легко справились с ним.

Саладин кивнул.

— Я потом расспрошу начальника охраны каравана, — произнес он. — Сердце мое радуется тому, что ты здесь. Когда закончится битва, искусный лекарь будет нам просто необходим.

Султан встал и подошел к карте. Маймонид отставил чашу и последовал за ним. Саладин указал на пергамент, исписанный таинственными символами. Султан, разумеется, никогда не помнил, что военные планы были для раввина настоящими иероглифами, но Маймонид подыграл ему, делая вид, будто все понимает, когда его повелитель от возбуждения повысил голос.

— Армия франков стянула все силы к Хаттину, — сказал султан. — Наши шпионы утверждают, что весь иерусалимский легион присоединился к войскам прибрежных крепостей с намерением сокрушить нашу армию.

Маймонид нахмурился.

— Я не военный, сеид, но как по мне, то это не очень мудрое решение с их стороны, — признался раввин. — Франкам, конечно же, известно, что истинная цель джихада — Иерусалим. Если наши силы прорвут их оборону, город будет взят. Они должны быть очень уверены в своих силах.

Саладин засмеялся, и от смеха его глаза внезапно помолодели.

— Они не столько уверены, сколько дерзки! — воскликнул он. — Я не сомневаюсь, что эта самоубийственная тактика была разработана самим великим Рено.[11]

При имени аристократа, который в течение многих лет терроризировал Святую землю, Маймонид напрягся. Рено де Керак был настоящим варваром, кровавые «подвиги» которого смущали даже самых безжалостных франков. Десять лет назад сестре раввина Рахили и ее семье не повезло: на Синае, близ Аскалона, их торговый караван захватили солдаты Рено. В живых осталась лишь ее дочь-подросток Мириам — она убежала и много дней пряталась в пустыне, в пещере, прежде чем ее нашел добрый бедуин, который и помог ей вернуться в Каир.

Мириам никогда не рассказывала о том, как пряталась в пещере и как ей удалось выжить. Убитому горем Маймониду было достаточно и того, что Рахиль и ее муж Иегуда погибли во время разбойничьего налета на караван. Маймонид, пока не увидел Мириам после набега, и не знал, что такое настоящая ненависть. Сверкающие зеленые глаза девочки потухли, она перестала смеяться. В ту же минуту война перестала быть для раввина далеким предметом пересудов. В жизни Маймонида появилась цель — утопить франков в море. И это не пустые слова обычного патриота, благополучно бьющего баклуши на мягкой лежанке, пока другие сражаются вместо него. Интересно, скольких людей привели в армию Саладина такие же причины? Личная месть за зверства, совершенные крестоносцами. Месть Рено де Шатильону за себя самих.

Саладин заметил, что выдержка начинает изменять старику, и успокаивающе коснулся его плеча.

— Я поклялся Аллаху, что явлю франкам милосердие, если он дарует нам сегодня победу, — сказал он. — Но моя клятва не касается Рено.

Маймонид слабо улыбнулся.

— Как служитель Бога, я не могу проповедовать месть, — проговорил старик, хотя в его голосе звучали нотки сожаления, что он не в силах уступить своим низменным порывам.

— Месть предоставь воинам, — заявил Саладин. — Мне хотелось бы думать, что в мире еще остались люди, не запятнанные кровью.

Речь султана была прервана прибытием его брата аль-Адиля. Крупнее, чем Саладин, с копной непослушных волос почти красного цвета и черными как смоль глазами, он был храбр и силен, как и брат, но ему не хватало дипломатического таланта султана. Аль-Адиль вошел в шатер Саладина и смерил Маймонида подозрительным взглядом. Раввин всегда чувствовал себя немного неуютно в присутствии этого гиганта с огненными волосами и пристальным взглядом. Он не знал, почему брат Саладина не может его терпеть. Временами казалось, что причина в том, что Маймонид еврей. Но сыновей Айюба с младых ногтей приучили следовать лучшим обычаям Пророка и уважать народ, которому дано было Писание. Аль-Адиль всегда с почтением относился к другим евреям, но по необъяснимой причине его любезность не распространялась на главного раввина.

Саладин повернулся к брату:

— Есть новости?

Аль-Адиль, взглянув на Маймонида, заколебался, как будто размышляя, стоит ли посвящать старика в обсуждение военных новостей, но потом ответил:

— В лагере франков тамплиеры строятся в боевой порядок. Наши лучники готовятся к их атаке.

Саладин кивнул.

— Значит, труба Аллаха зовет и нас встретить свою судьбу.

Он вышел из шатра, жестом велев Маймониду следовать за ним, а его хмурый брат замкнул шествие.

Увидев султана, весь лагерь притих. Его появление символизировало начало конца. В течение почти девяноста лет мусульмане вели войну против крестоносцев и проигрывали в этой войне. Они понесли тяжкие потери, вытерпели унижения, из коих самыми страшными стали взятие Иерусалима и осквернение мечети аль-Акса. Междоусобные войны и племенные предрассудки превратили мечту о победе над варварами в мираж — маняще соблазнительный, когда кажется, что вот-вот дотянешься рукой, но по сути своей ускользающий и обманчивый. До сего дня.

Саладину удалось невозможное. После столетия хаоса он объединил враждующие королевства Египта и Сирии. Крестоносцев наконец окружили, загнали в ловушку: с одной стороны — море, с другой — их собственная близорукость, порождающая внутренние распри. И теперь объединенное мусульманское войско направило кинжал в самое сердце королевства крестоносцев. Сражение у Хаттина определит будущее Святой земли и судьбу арабского народа. Солдаты знали, что сегодняшняя победа означает триумф над силами варварства и невежества, которые грозили поглотить цивилизованный мир и отбросить его во тьму безграмотности, все еще царящую в Европе. Если сегодня Саладин потерпит поражение, Дамаск и Каир станут беззащитными перед вторжением крестоносцев, а сам халифат сгинет на задворках истории.