Неистовый Роланд - Александр Вельтман

А Зарецкого нет как нет; во второй пьесе он должен играть неистового Роланда; ждут — не является.

И снова король, но уже Карл Великий, обнадеженный успехом драмы, решается начинать и "Неистового Роланда" без неистового Роланда.

— Где же неистовый Роланд? — спрашивают друг у друга зрители в половине пьесы, и городничий посылает за кулисы спросить: где же неистовый Роланд?

— Неистовый Роланд?.. В отсутствии, — отвечает содержатель театра, сняв корону пред полицейским чиновником, присланным от городничего.

— Как в отсутствии?

— В отсутствии-с; но он прибудет к заключению пьесы.

И этот ответ удовлетворяет публику; все с нетерпением ждут заключения; Софья является уже Ангеликой, Луидор китайским рыцарем; являются волшебник, пастух… и никому не хлопают, ждут Роланда.

Карл Великий слышит ропот публики.

— Я погиб! — говорит он, сбросив с себя королевскую порфиру и корону…

Вдруг раздается на дворе шум,

— Что там такое? — спрашивает городничий.

— Не здесь ли господин лекарь? — раздался снаружи голос.

— Что там такое? — повторил грозно городничий.

И все полицейские, находившиеся в театре, бросились вон узнать причину шума. Сквозь толпу их продрался слуга лекаря. Его схватили за ворот.

— Что тебе, мошенник?

— Осипа Ивановича требует какой-то-с генерал, что остановился у господина казначея, — отвечал, запыхавшись, слуга.

В то же время к городничему подбежал писарь полиции.

— Ваше высокоблагородие! — сказал он ему шопотом. — Кажись, что новый генерал-губернатор приехал!

— Неужели! — промолвил городничий, смутясь. — Ах ты несчастье! Как обманули! А мы ожидали его недели через две! Да точно ли генерал-губернатор?

— Точно, ваше высокоблагородие: только что приехал, потребовал к себе городового; вишь, не очень здоров с дороги.

Городничий, не говоря ни слова, бросился вон из театра.

— Губернатор, губернатор! — раздалось шопотом между публикою. При этом имени все чинбвные служащие люди встали с своих мест, засуетились, забыли пьесу, заходили между стульями, пробираясь вон.

— Виноват, почтеннейшая публика! — произнес вдруг жалким, умоляющим голосом содержатель театра, выбежав с отчаянным лицом на сцену. — Прошу милости и прощения! Я не причиной тому, что мой актер пропал!..

В общем шуме сборов, стучанья дверями никто не расслышал слов антрепренера, вообразившего, что публика, наконец, догадалась, что неистового Роланда нет на сцене.

Все приняли его самого за неистового Роланда, который должен был явиться к заключению пьесы, и, выходя из театра, хлопали и кричали "фора!" Антрепренер повторил извинение; занавесь опустилась.

ГЛАВА IV

"Генерал-губернатор! Генерал-губернатор!" — раздавалось в толпе, выходящей из театра. "Генерал-губернатор!" — неслось по улицам города; и служебный народ возвратился домой с мыслью: генерал-губернатор!, около которой образовалась сфера идей об ответственности за беспорядок и неисправность.

Городовой лекарь также пришел в ужас. Он никак не воображал, что генерал-губернатор может иметь нужду в уездном лекаре: не лечиться ездит он по губернии, а взыскивать за нерадение по службе.

Вследствие этой мысли городовой лекарь торопится домой, чтоб сбросить фрак, надеть мундир, вооружиться шпагою; и между тем посылает за своим помощником, ждет его с нетерпением, бранит за медленность, приказывает составить список больным городовой больницы, с трепетом едет в дом казначея, входит в переднюю и, отирая пот на лице, спрашивает у слуги: дома ли его высокопревосходительство?

Его вводят в залу. Казначей с женою и двумя дочерями встречают его, чуть дотрагиваясь до полу, и шопотом рассказывают ужасное событие, как его высокопревосходительство разбили лошади, как выпал его высокопревосходительство из экипажа, к счастью подле их дома; рассказывают, что его высокопревосходительство весь разбит и лежит без памяти на диване в гостиной, и просят войти туда осмотреть, раны его высокопревосходительства.

— Как же это можно! — говорит лекарь. — Войти без особенного на то приказания его превосходительства! Не лучше ли подождать, когда он очувствуется и потребует медика?

— Помилуйте, Осип Иванович; что вы изволите говорить? Его высокопревосходительству нужна неотлагаемая медицинская помощь, потому что вся голова его от сильного удара при падении приведена в окровавленное состояние.

Лекарь убедился словами казначея; поправив мундир и шпагу и взяв в правую руку треугольную шляпу, он вошел в гостиную.

На диване лежал средних лет мужчина с окровавленным лицом, с огромной посиневшей шишкой на лбу, в сюртуке, на котором сияли три звезды.

— Пощупайте у его высокопревосходительства пульс, Осип Иванович, — сказал тихо казначей.

Лекарь пощупал пульс и пришел в себя, потому что его высокопревосходительство действительно был без памяти.

— Что скажете?

Осип Иванович покачал головою.

— Не нужно ли пустить кровь?

— Да, нужно бы! Его высокопревосходительство без памяти. Нехудо бы послать за фельдшером.

— Помогите, почтеннейший Осип Иванович! Вы представьте себе, что его высокопревосходительство будет почитать вас и меня своими спасителями. Если б не я, действительно он погиб бы, изошел бы весь кровью. Надо же быть такому счастью: еду в театр, выезжаю из ворот, слышу стук экипажа и вдали крик, а под ногами слышу стон. Что это значит, думаю себе. Стой! Слезаю с дрожек, гляжу, — что же? Его высокопревосходительство у мостика лежит в канаве, весь разбит, как видите. Экипаж, верно, опрокинулся, лошади понесли под гору и, верно, прямо в Днепр…

— Необыкновенное счастье, — подхватила жена казначея, — что коляска во-время опрокинулась, иначе и его высокопревосходительству быть бы в Днепре.

— Помогите скорее, Осип Иванович, — прервал казначей, — за спасение жизни он возьмет нас под свое покровительство.

— Употреблю все искусство. Мы пустим ему кровь… Послали за фельдшером?

— Послали, послали! — отвечала жена казначея и две ее дочери.

Лекарь подошел к больному.

— Голова вся разбита!.. Боюсь, не потревожился ли мозг, — прибавил он важно.

Фельдшер пришел. Руку больного освободили из рукава, натянули, перевязали выше локтя; жила напружилась, ланцет щелкнул, кровь брызнула в потолок.

— Несчастный! — вскричал больной, отдернув руку. — Дай обойму тебя!.. Будем сражаться с смертью!..

- Боже, он умирает! — вскричали все женщины и выбежали вон.

— Что? Нет надежды, Осип Иванович?

— Посмотрим! Помогите держать руку его высокопревосходительства, — отвечал лекарь, и при помощи казначея и фельдшера снова натянули руку больного, и снова ланцет стукнул, а кровь брызнула струей.

— Смертельный удар! — вскричал больной в беспамятстве. Лекарь отскочил со страхом.

— Боже, что вы сделали! — произнес казначей.

— Тление объяло все мои члены!.. — продолжал беспамятный, вскинув руку, из которой лилась кровь. — Пожирающее время губит память мою! Земля разверзается! Стой!.. Обрушим с собою землю! Она дрожит!.. Прочь!..

Судорожная дрожь обняла больного; долго продолжал он бредить; но слова его заглушались стуком зубов. Наконец умолк, впал в совершенное бесчувствие.

— Есть ли надежда, Осип Иванович? — спросил казначей.

— Увидим, что скажет ночь, — отвечал лекарь.

Целую ночь лекарь и казначей провели в дремоте подле больного. Под утро он пошевелился; глубокий вздох вылетел из груди.

— Слава богу, будет жить! — вскричал лекарь.

— Жить! — повторил больной.

— Он приходит в чувство! — сказал, перекрестясь, казначей.

— Мне говорит мой государь, мой друг… верю… остаюсь жить… — произнес больной и продолжал что-то невнятно.

— Слышите? Друг государя! Его высокопревосходительство прямо из столицы! — прошептал казначей на ухо лекарю.

Больной снова заговорил что-то невнятно и потом продолжал:

— Знаю, государь… я… все благополучие полагаю в том, чтоб делать людей счастливыми… а теперь… ах, как я несчастлив!..

— Успокойтесь, ваше высокопревосходительство! Осип Иванович поможет вам; а у меня в доме вы изволите быть как у себя в доме…

— Тс! — прервал лекарь слова казначея. — Не говорите теперь с его высокопревосходительством; он еще не пришел в себя, оставьте его; он, кажется, заснул. Я, между тем, схожу домой отдохнуть и приготовить необходимую микстуру из хины; о, это новое вернейшее средство от всех болезней: все роды лихорадок как рукой снимает, а всякая болезнь есть не что иное, как лихорадка. Вы сами видите пример над его высокопревосходительством. Ушиб сам по себе есть не что иное, как наружное воспаление; а как ужасно его трясло; стоит только прекратить внутреннюю дрожь, и все кончено.