Циолковский - Михаил Арлазоров

«При большом семействе и недостатке материальных средств, имея крайнюю надобность в дальнейшей службе, я, по случаю предстоящего закрытия классов, прошу выдать копию с формулярного списка о моей службе».

Документ убедителен, он позволяет сделать вывод, не оставляющий сомнений: причина переезда в Вятку– закрытие землемерно-таксаторских классов Рязанской гимназии.

Послужной список оказался, как видите, очень ценным документом. Но рассказал этот документ не только о том, когда и почему переехала в Вятку семья Циолковских. «Аттестат» говорит нам, что Эдуард Игнатьевич принадлежал к породе кочевников. Окончив институт, он побывал в Олонецкой, Петербургской и Вятской губерниях, откуда и перебрался в Рязанщину. А сам Циолковский добавляет:

«Среди знакомых отец слыл умным человеком и оратором. Среди чиновников – красным и нетерпимым по идеальной честности... Вид имел мрачный. Был страшный критикан и спорщик... Отличался сильным и тяжелым для окружающих характером...

...Придерживался польского общества и сочувствовал фактически бунтовщикам-полякам, которые у нас в доме всегда находили приют».

Что это, национализм польского дворянина? Нет! «Тогда Польша была действительно оплотом цивилизации против царизма, передовым отрядом демократии»,– писал Владимир Ильич Ленин.

Вспоминая об отце, Константин Эдуардович рассказывает о его враждебном отношении к царскому правительству: «Когда в доме собирались знакомые поляки и либералы, то порядочно доставалось высшему начальству и государственному строю. Отец не сидел в тюрьме, но ему нередко приходилось иметь дело с жандармерией, и у него было немало неприятностей с начальством. Поэтому из казенных лесничих его скоро выставили».

Константин Эдуардович – сын польского дворянина. Но вырос он в русской семье. И не потому, что мать Мария Ивановна Юмашева была русской с долей татарской крови. Русская земля и ее язык стали родными для будущего ученого. А при этом так ли важно, какая национальность записана в документах? Существеннее другое – ни ограниченные доходы, ни жизненные взгляды не позволяли чете Циолковских растить белоручек.

Обычно с детьми занималась мать. Правда, как-то раз собрал ребятишек и отец. Он проткнул спицей яблоко и попытался рассказать им про вращение земного шара. Но то ли учитель был излишне нетерпелив, то ли ученики чересчур малы – из урока ничего не вышло. А когда раздосадованный педагог ушел, ученики мигом съели модель планеты. Ничего не попишешь – маленький Циолковский просто еще не дорос до отвлеченных понятий. Что же касается конкретного, то тут жажда знаний была в избытке. Редкая игрушка избегала поломок. Ведь всегда самое интересное таится внутри...

Пройдут годы. Старый, переживший многое человек возьмется за перо. Перед его глазами всплывут картины далекого прошлого, а рука выведет уверенно и твердо: «Мы любим разукрашивать детство великих людей, но едва ли это не искусственно в силу предвзятого мнения... будущее ребенка не предугадывается...»

Минул год жизни в Рязани. Делопроизводитель Лесного отделения получил чин титулярного советника. На правах старшего учителя Эдуард Игнатьевич начал преподавать естественную историю в землемерно-таксаторских классах при Рязанской гимназии. Однако и тут что-то не заладилось.

Из рукописи «Фатум» ясно, что в 1868 году отец уехал в Вятку устраиваться на службу. Затем он вызвал туда всю семью. «Наш отъезд к отцу весной», – гласит краткая пометка Циолковского.

Но почему именно в Вятку? Пока мы можем только предполагать. Быть может, Эдуарда Игнатьевича потянуло на места, где он бывал в молодости? А может, захотелось поселиться поближе к землякам, полякам, сосланным в Вятку за участие в восстании, или к родственникам, ведь часть многочисленных Циолковских, имена которых разыскал Пленков,– родственники Эдуарда Игнатьевича.

Да простит мне читатель небольшое отступление. Я хочу сообщить, что цепная реакция поисков продолжалась и обогатила нас недавно новыми фактами. Вслед за В. Г. Пленковым родственные связи Циолковских изучил по документам Рязанского архива калужанин С. Самойлович. Он установил не только родство Эдуарда Игнатьевича с генерал-майором Станиславом Циолковским. Документы, о которых идет речь, позволили проследить родословную Циолковских с 1697 года.

Желая быть занесенным в родословную книгу Рязанской губернии, Эдуард. Игнатьевич обратился с соответствующей просьбой в Рязанское дворянское депутатское собрание. Был послан запрос в Волынское дворянское депутатское собрание, откуда вели свое происхождение Циолковские. И вот что стало известно в результате этой переписки...

Первым упоминается в бумагах Яков Циолковский, дворянин и участник заседания сейма, избравшего в 1697 году Августа II польским королем. От Якова «произошел Валентий, владелец вотчинного имения с. Великое Циолково. От него произошел Фелициан, а от сего Фома, отец Игнатия с сыновьями». Среди этих сыновей, как сообщает С. Самойлович, трехименный (так было принято в римско-католической церкви) Макар-Эдуард-Эразм, отец Константина Эдуардовича, и его братья Нарциз Игнатьевич и Станислав Игнатьевич, обитавшие в Вятке. Не они ли, эти вятские братья, помогли Эдуарду Игнатьевичу устроиться на службу?

Циолковские в Вятке. Доволен ли отец своей службой? Неизвестно. А вот Константину Вятка явно по вкусу. Особенно нравилась ему прекрасная, полноводная река, по которой ходили такие красивые пароходы. В ту пору, когда еще не существовало автомобилей, мальчишки отдавали свои симпатии пароходам и лошадям. Разумеется, Константин Циолковский не отставал в этом от своих сверстников.

Воду Циолковский очень любил. Всю жизнь он селился поближе к реке, за что, как мы узнаем, не раз жестоко платился. Реку Вятку он полюбил особенно. Причиной тому была полная свобода, которую Эдуард Игнатьевич и Мария Ивановна предоставили детям. Константин не замедлил ею воспользоваться. Очень скоро он научился плавать.

Даже в половодье, самое опасное на реке время, мальчики устремлялись к воде. Спорт, которым они увлекались, был отнюдь не безобидным – катанье на льдинах, прыжки с одной на другую. Однажды, приняв за льдину грязную воду (вероятно, подвела близорукость), Константин прыгнул с той решительностью, на какую способен лишь одиннадцатилетний мальчишка, не понимающий, что он прыгает навстречу смерти.

Полем его смелых походов оказалась и старинная городская церковь. Вместе с приятелями он не раз лазил на ее полуразрушенную колокольню. Добраться до звонницы, ударить в колокол было одновременно и удовольствием и признаком незаурядной доблести. Но даже мальчишки ахнули, увидев однажды, как Константин полез еще выше – на маленький балкончик у самой маковки.