Война и мир в отдельно взятой школе - Быков Дмитрий

Аня задумалась. Конечно, хорошо бы взять и кому-то вот этак тактично и необидно помочь. Тем более что в классе были очень хорошие, но скромные ребята. Например, двоюродные сестры Наташа и Соня Батайцевы. Дочки двух известных братьев-артистов. Наташин папа был не такой знаменитый, как Сонин, но Сонин папа уже умер, так что у них теперь все поровну. Еще – злой, но классный Федя Дорохов. И его лучший друг Петя Безносов. Смешная фамилия, и сам он курносый, очкастый, неловкий и смешной. Говорили, что он дальний родственник какого-то олигарха, – не просто миллионера, а настоящего крутого олигарха в полном смысле слова, который поднялся еще в девяностые. А может быть, однофамилец… Все может быть. Но за него кто-то платил, наверное. Или кто-то звонил директору. Аня прекрасно знала, что просто так в их школу не попадают. При этом у Пети кнопочный мобильник и прошлогодние конверсы, а зимой – тимберы со сбитыми носами.

«Тебе все ясно?» – папа перебил ее мысли.

Ане все стало ясно. Не сразу, дня через три. Но – накрепко.

Поэтому она так строго реагировала на оппозиционные разговорчики Васи Селезнева. Особенно про этого типа, который мутит воду!

– He puts children in terrible danger![2] – сказала она и негромко хлопнула ладонью по столу, как папа.

Однако Вася пожал плечами и засмеялся.

– Why children? – возразил он. – They are grown up enough. They already have passports, they can choose and decide for themselves. Do you have a passport? Yes. You are already fifteen years old, aren’t you? Do you still consider yourself a child?[3]

Аня покраснела и смутилась.

Вася – конечно же, случайно! – попал в самое больное место.

Когда Ане было восемь лет, она заболела какой-то редкой и опасной болезнью позвоночника. Павел Николаевич был очень богат и мог ее отправить в любую самую современную клинику Европы и Америки. Или, к примеру, в Китай, где ее обещали поставить на ноги буквально за два летних месяца. Но дело в том, что сам Павел Николаевич в детстве, ровно в том самом возрасте, переболел той же самой болезнью. И лечили его тогда по старинке: почти два года он пролежал неподвижно в гипсовом панцире в детском санатории Анапы. А с тех пор и думать забыл об этом несчастье и потому решил, что дочь свою любимую будет лечить точно так же, надежным дедовским способом, только не в Анапе, а в Швейцарии, в горном санатории. Сказано – сделано. К десяти с половиной годам Анечка была совсем здорова, но в школу идти наотрез отказалась: как же это я приду во второй класс, рыдала она горько и безутешно, если буду на два года всех старше? Тут надо объяснить, что с экстернатом у них не получилось: среди русских учителей не нашлось охотников ездить к Анечке в Швейцарию даже за деньги Павла Николаевича. Да и сама Анечка не очень любила листать учебники. Ей больше нравилось смотреть в окно, слушать музыку и размышлять.

Что было делать? Павел Николаевич поступил просто и решительно, как он поступал всегда. Он переделал все документы своей дочери, сделал ее на два года моложе и переехал с семьей из Петербурга в Москву. Так что Анечка пошла во второй класс самой лучшей московской школы в том же самом восьмилетнем возрасте. Она даже научилась чувствовать себя на эти минус два года. Первое время ей это было нетрудно – она сама себе объясняла, что время, проведенное в санатории, как будто бы не считается. В четырнадцать лет она легко чувствовала себя двенадцатилетней, в пятнадцать – более или менее могла согласиться на тринадцать, но в почти взрослые семнадцать быть пятнадцатилетней девочкой оказалось уже непросто. Хотя она была маленькая, тоненькая, хрупкая, совсем не похожая на своих рослых одноклассниц.

Тем более что Вася ей очень нравился, и было страшно предположить, что он узнает всю правду. Особенно сейчас. Вот года через два, когда ему самому будет семнадцать, ему, наверное, даже понравится дружба с девушкой немного старше, а значит, умнее, опытнее и вообще взрослее. А пока – тс-с!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Поэтому Аня ответила слегка невпопад:

– Hush! What do you mean? Here I am, in full view. Everyone knows me, I have no secrets. But he? He is a scoundrel. Not only a political criminal, but also an ordinary thief! Public enemy and the marionette of the West[4].

Сказала, как приговор огласила.

– What a virulent assail[5], – вздохнул Вася.

Он умел говорить на том изысканном, чуточку старомодном английском языке, которому учили в гимназии имени Бернарда Шоу. Гимназия № 12, «двенашка», как звали ее ребята не только в самой школе, но и по всей Москве, была одной из первых и лучших английских школ города. Располагалась она в старом здании в Малом Трофимовском переулке, в ближнем Замоскворечье. История ее была особой гордостью учителей и ребят. Когда-то, чуть ли не полтораста лет назад, здесь было Императорское землемерное училище, потом – знаменитая частная гимназия Крейцмана, потом – советская трудовая школа № 12, которой в 1931 году после визита знаменитого ирландца в СССР присвоили имя Бернарда Шоу. Поскольку он побывал именно в этой школе и оставил свой портрет с автографом, который так и висит в кабинете директора. Вот с тех самых пор в «двенашке» учились в основном непростые ребята – сыновья и внуки главных советских начальников, а также академиков, писателей и артистов. Традиция сохранилась до сегодняшнего дня, только к большому начальству и знаменитой интеллигенции прибавился крупный бизнес.

* * *

Пока Аня и Вася спорили, хвастаясь друг перед дружкой своим brilliant English, где-то вдалеке то и дело звонил нежный дверной колокольчик, и огромная комната постепенно наполнялась гостями. Вновь пришедшие здоровались с Аней и тут же отходили в сторону, садились на диваны и кресла, начинали болтать. На столе стояли легкие закуски: фрукты и сыры. Горничная внесла поднос с шампанским в узких бокалах.

– Детское? – сморщил нос Федя Дорохов. – Безалкогольное?

– А ты хотел, чтоб моего папу посадили за спаивание несовершеннолетних? – засмеялась Аня.

Остальные тоже засмеялись. Пришли уже почти все: и двоюродные сестрички Наташа и Соня Батайцевы, обе черноволосые и глазастые, и Коля Дончаков, влюбленный в Соню, и слегка толстоватая красавица Леля Абрикосова, и ее брат-близнец Толя, и нелепая Полина, которая все время громко рассказывала длинные анекдоты из интернета, на ходу все забывая, путаясь в подробностях и обиженно крича: «Дайте же дорассказать! Там сейчас будет очень смешно!», и длинный умный Андрей Лубоцкий, и его верная крохотулька Лиза Дейнен, похожая на белочку. Ну и Петя Безносов, который один бокал с «детским» шампанским сразу вывернул на пол, а другим поперхнулся и долго кашлял и просил Дорохова стукнуть его по спине.

Всего было человек пятнадцать – классы в «двенашке» были маленькие.

– Тост, тост! – закричали все.

– Итак! – сказала Аня Шергина, поднимая бокал. – Все готовы?

Но тут у Пети Безносова громко зазвонил его дурацкий кнопочный мобильник.

Он долго вытаскивал его из правого кармана левой рукой, потому что в правой руке у него был бокал и он не мог догадаться переложить его из руки в руку или поставить на подоконник. Наконец вытащил и, конечно же, уронил на пол. Крышка отлетела, выскочила батарейка. Федька Дорохов – ну просто как нянька – тут же подбежал к нему, и они вдвоем вставили батарейку на место. Нажали на перезагрузку. Запела мелодия «нокии».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Нормуль, – сказал Дорохов.

– Ну, теперь можно? – насмешливо спросила Аня, наблюдая эту сцену.

– Да, да, извини! – смутился Петя.

– Пожалуйста! – засмеялась Аня, и все подхватили. – Ну, итак, мои дорогие!

Все подняли бокалы.

Петькин телефон зазвонил снова.

– Извини еще раз! – пробормотал он и ответил: – Да? Алё! Да, я… Здравствуйте. Кто? Оля? А это обязательно? Как? А Катя тоже? А, да, да. Извините. Сейчас… – Он повернулся к Ане. – Какой твой точный адрес? Как сюда лучше заехать, с Ордынки или с Полянки?