Река, что нас несет - Хосе Сампедро

Елена Айала

В каждом человеке нам обетовано возвращение Спасителя.

Все люди на какой-то миг боги.

Расщелина в скале

Все было предрешено, хотя никто не мог знать, почему жизнь распорядилась именно так, а не иначе. Иногда она забавляется тем, что трубит в свой горн по пустякам, а иногда ее течение обходит стороной некоторые события и людей, предоставляя случиться тому, чему суждено случиться. Только спустя долгое время сознаешь, какую роль сыграли те или иные жесты, поступки. Например, та встреча или те шаги, которые должен был сделать Шеннон. Почему так произошло, почему он так поступил? Бессмысленно ломать голову над этим: то была прихоть реки и вместе с тем зов сердца. Да, пожалуй, лишь оно одно всегда ответит на этот вопрос.

Все было предрешено. Они уже ждали в холодных горах — сами того не ведая — появления Шеннона. Ждали именно в этот час: мужчина, послуживший как бы приманкой; женщина, закутанная в черное; и вьючное животное, доставившее их сюда, навстречу его судьбе. А за горизонтом притаилась луна, дожидаясь, когда угаснет день, чтобы раскинуть свои мосты над ночной бездной.

Шеннон держал путь в Саорехас, намереваясь утром перебраться на другой берег Тахо и направиться в Молину.

После тесного Приего и маленьких селений Гуадиелы Вильянуэва-де-Аларкон ее большие дома с балконами, весь этот равнинный край вызывали у него странное чувство, будто он сбился с пути. Но по мере того как он продвигался по бесконечно прямой дороге, натиск горного массива ощущался сильнее, чем среди глубоких расщелин и сведенных судорогой утесов. Плоскогорье безо всяких усилий поднималось каменной глыбой, напоминая до предела натянутую кожу барабана. Даже хвойные деревья и кусты можжевельника редели здесь, давая простор земле, жаждущей высоты. В вышине, гонимые неведомой силой, сталкивались громады пепельных туч. И между этим плоскогорьем и хмурым, зимним небом, словно между пластинами космического конденсатора, неутомимо двигался вперед путник.

Он все еще шагал краем поля, несомненно служившего в войну посадочной площадкой, когда вдалеке заметил маленькую неподвижную группку, вырисовывающуюся на горизонте. Однако она не завладела его вниманием. С тех пор как месяц назад, покинув Италию, он пустился в отчаянное путешествие, желая скрыться от того, что его окружало, он оставался ко всему равнодушным. После окончания войны, когда начались попойки по случаю перемирия, он вдруг увидел в истинном свете то, причастным к чему его сделали: искалеченных детей, лишенных крова женщин, убийц в мундирах, гордых своими бомбами.

С тех пор он шел, ничего не замечая вокруг, словно кукла, движущаяся вниз по наклонной плоскости. Но мужчина с окровавленной повязкой на ноге, лежавший в почти безжизненной позе, заросший щетиной, с перекошенным от боли лицом, заставил его остановиться. А может быть, он остановился потому, что у него возникло странное ощущение, будто эта неподвижная группа вдруг ожила. Он подошел и спросил, что случилось, еще но думая о том, что как-то сможет облегчить человеческое страдание.

Ему не ответили. Ни лежавший мужчина, ни сидевшая подле него женщина, закутанная в темный плед. Шеннон повторил вопрос.

— Бревно, — простонал мужчина. — Бревном ударило!

Шеннон отбросил в сторону свой дорожный посох, скинул на землю вещевой мешок и опустился перед мужчиной на колени. Женщина нагнулась еще ниже. «Но хочет, чтобы я ее видел», — решил Шеннон, закатывая на ноге мужчины штанину в узенькую полоску, так не вязавшуюся со студеной порой, и оголяя рапу. Бревно ударило не сверху, а сбоку, сделал вывод Шеннон, осматривая раздробленную щиколотку. Раненый отвел взгляд от распухшей, бесформенной, посипевшей ноги.

— Мне приходилось видеть и не такое, — сказал Шеннон, желая его подбодрить, а сам подумал, что сумеет лишь слегка прочистить рану и получше перевязать. «Тебе еще повезло», — чуть не прибавил он, словно перед ним был раненый, которому отнимали ногу, надеясь спасти жизнь.

Когда Шеннон кончил обрабатывать рапу, солнце уже село. Ветер стих, и глубокая тишина, воцарившаяся вокруг, еще больше подчеркивала драматизм положения. Слышались лишь чавканье осла да хруст срываемой им травы. Раненый тяжело дышал; женщина по-прежнему сидела неподвижно. Казалось, с ними ничего не произошло. Когда Шеннон посоветовал скорее доставить раненого в больницу или хотя бы к врачу, ни один из них даже но шелохнулся.

— Ему нельзя оставаться здесь, понимаете? — не выдержал Шеннон.

— Он говорит, что устал, — откликнулась наконец женщина; ее голос прозвучал глухо, словно откуда-то из глубины. — Это случилось на реке возле ущелья Вальденарос. Мы хотели добраться до Саорехаса со сплавщиками, но пришлось свернуть в горы.

— До Саорехаса отсюда рукой подать, — сказал Шеннон. — Я провожу вас.

— Нет, ни за что! — буркнул раненый. — Если я сяду верхом, нога будет свисать и нальется кровью. Мне станет хуже.

— А если вы проведете ночь здесь, то останетесь без ноги, — возразил ему Шеннон.

— Я застрахован, — резко ответил мужчина, — мне заплатят.

— Если начнется гангрена, страховку вам принесут на кладбище, — обозлился Шеннон. И обращаясь к женщине, попросил: — Помогите посадить вашего мужа на осла.

— Он мне не муж. Просто один из сплавщиков.

— Она шла в Саорехас, и ее попросили проводить меня, — пояснил мужчина.

Шеннон подвел осла. Мужчина не соглашался сесть. В эту минуту показалась повозка, постепенно выраставшая из сумерек.

Подождали, пока она подъедет, и договорились с возчиком. Да, он едет в Вильянуэву и может подвезти раненого. Шеннон же проводит женщину в Саорехас. При виде повозки раненый воспрянул духом. Его уложили на мешки, и повозка тронулась.

Но и оставшись наедине с женщиной, Шеннон не испытал никакого предчувствия. Она держалась отчужденно, почти враждебно. И ему хотелось лишь одного: как можно скорее проводить ее до селения и забыть об этой встрече.

Пока он прилаживал на себе вещевой мешок, женщина уселась на осла, свесив ноги на одну сторону. Затем в нерешительности обернулась к Шеннону.

— Большое спасибо, — выдавила она. — Прощайте, сеньор.

— Как прощайте? Я ведь тоже иду в Саорехас.

Она равнодушно подняла плечи и ударила каблуками осла. Шеннон последовал за ней, считая своим долгом проводить ее, хоть и был задет пренебрежительным отношением.

Даже воздух пришел в движение, впиваясь своими ледяными иглами в щеки. Дорога свернула в сторону, и вдали показались желтоватые огоньки. Вправо уходила тропинка, ведущая к пятнам темнеющих сосняков.

Женщина, как бы в раздумье, задержалась. Шеннон тоже остановился. В наступившей тишине вдруг послышалось журчание невидимой воды. Неожиданно женщина свернула с дороги на тропу. Шеннон догнал ее и преградил путь.

— Куда вы? Саорехас там!

— Я возвращаюсь к сплавщикам. Мне надо туда.

— Сейчас? Одна?

Трудно было остаться спокойным при столь внезапном решении.

— Да. Я еду туда.

— А разве вы ехали не домой? Сплавщик сказал…

— Оставьте меня в покое! Нет у меня никакого дома, и мне нечего делать в Саорехасе.

И понукая осла, потрусила вперед, отстранив Шеннона.

От злости и неожиданности он оторопел.

— Сумасшедшая! — вырвалось у него.

И вдруг до него донесся крик, исходивший от черной удалявшейся фигуры. Он заглушал собой журчание воды, был звонче цокота копыт, пронзительнее ветра.

— Да, я сумасшедшая!

— …сумасшедшая! — приглушенным эхом отдалось в горах.

Быть может, это был тот самый голос, который до сих пор молчал? Сейчас в нем слышался такой отчаянный всплеск воли, что самое невероятное становилось возможным. Шеннон бросился за пей вдогонку, тщетно пытаясь удержать своим криком. Что это было: упрямство, натолкнувшееся на упрямство, жажда спасти ее или любопытство? Не все ли равно! Его шаги, устремленные к горе, были частью той драмы, которая разыгрывалась в ночи.

Когда к нему вернулась способность рассуждать, было уже поздно. Как отступить, как пойти на попятный, если она его слышала? Да и не все ли равно, какую дорогу избрать: ту или эту? Он продолжал шагать вперед, вновь ощущая под ногами твердую почву, ощупывая взглядом темноту, впитывая в себя смолистый запах сосен и запах тимьяна, чувствуя, как высоко вздымается его грудь, как пульсирует кровь в такт ходьбе. Он удивился, заметив, что переживает сразу столько ощущений, что походка его стала упругой и что-то бьется и трепещет в каждой частице его тела… Удивился живости своего восприятия окружающего мира после долгого бегства от самого себя. И уже не сомневался больше в том, что эта фигура в черном, словно магнитом, притягивает его к себе, что она послана ему самим провидением. Женщина ни разу не обернулась к нему, не сказала ему ни единого слова. Но какое это имело значение? Разве мифические посланцы богов не были всегда окутаны тайной!