Наложницы. Гарем Каддафи - Анник Кожан

А у нее их было много. И все они оказались разбиты. Она родилась в Марокко, в доме своей любимой бабушки. Ее родители были тунисцами. Она пользовалась многими свободами, потому что, будучи еще совсем юной, прошла в Париже стажировку на парикмахера. Мечта, не правда ли? Именно там она встретила папу, во время званого ужина в один из вечеров Рамадана. Он тогда работал в посольстве Ливии и тоже обожал Париж. Там царила очень легкая, радостная атмосфера — по сравнению с угнетающим ливийским климатом. Он мог бы окончить языковые курсы во Французском Альянсе, как ему предлагали, но был слишком беззаботен и в свободное время предпочитал прогуливаться, наслаждаясь видами города. Сегодня он сожалеет, что не говорит по-французски. Это наверняка изменило бы нашу жизнь. В любом случае, как только он встретил маму, он быстро решился. Он попросил ее руки, свадьба состоялась в Фесе, где еще жила его бабушка, и — оп! — он с гордостью увозит ее в Ливию.

Каким же это стало шоком для матери! Она никогда не думала, что ей придется жить в Средневековье. Такая кокетливая, такая модница, с шикарной прической и красивым макияжем, она была вынуждена задрапироваться в традиционное белое покрывало, почти не выходя из дома. Она была словно лев в клетке. Чувствовала себя обманутой, затянутой в ловушку. Не о такой жизни она мечтала. Отец говорил о путешествиях между Францией и Ливией, о ее работе, которую она быстро организует в двух странах… Вместо этого она очутилась в стране бедуинов. Она впала в депрессию. Тогда папа подсуетился, чтобы переехать в Бенгази, второй по величине город Ливии на востоке страны. Провинциальный городок по-прежнему оставался немного недовольным властью, установившейся в Триполи. Он не мог ее взять с собой в Париж, куда продолжал часто ездить, но по крайней мере она будет жить в большом городе, ей не придется носить покрывало, и она даже сможет начать собственное дело в семейной парикмахерской. Как будто это могло ее утешить!

Она продолжала хандрить и мечтать о Париже. Когда мы были маленькими, она рассказывала о своих прогулках по Елисейским Полям, как она пила чай со своими подружками на террасах кафе, о свободе, которой обладают француженки, а потом — о социальной защите, о правах профсоюзов, о дерзости прессы. Париж, Париж, Париж… Это стало нам надоедать. Но отец чувствовал вину. Он задумал открыть свое маленькое дело в Париже — ресторан в XV округе, который мама могла бы содержать. К сожалению, он вскоре поссорился со своим компаньоном, и проект канул в воду. Он также чуть не купил квартиру в Ла Дефанс. В то время она стоила 25 000 долларов. Но он не решился и до сих пор об этом жалеет.

Мои первые воспоминания о школе связаны с городом Бенгази. Они, конечно, уже расплывчатые, но я помню, что там было очень весело. Школа называлась «Львята революции», и там я обзавелась четырьмя близкими подругами. В группе я была комиком, и моим коньком было подражание учителям, стоило им выйти из класса, и копирование директора школы. Похоже, у меня есть талант изображать походку и выражение лиц других людей. Все хохотали до слез. Я получала одни нули по математике, но была лучшей по арабскому языку.

Папа зарабатывал немного. И мамина работа стала просто необходимой. Вскоре именно на ее плечи легли все финансовые расходы семьи. Целыми днями она вкалывала, продолжая надеяться, что случится чудо и мы уедем далеко из Ливии. Я знала, что она отличалась от других матерей, и случилось так, что в школе меня стали с презрением называть «дочь туниски». Меня это ранило. Туниски были современными, эмансипированными, а в Бенгази, поверьте мне, это отнюдь не считалось достоинством. Глупо, но меня это расстраивало. Я даже чуть ли не обижалась на отца за то, что он не выбрал себе в жены местную девушку. Зачем ему понадобилось жениться на иностранке? Он подумал хотя бы о своих детях?.. Боже мой, какая же я была глупая!

***

Когда мне было одиннадцать лет, папа сообщил нам о переезде в Сирт — город, также расположенный на средиземноморском берегу, между Бенгази и Триполи. Он хотел быть ближе к семейному клану, к отцу — очень традиционному человеку, имеющему четырех жен, — к своим братьям, кузенам. Это весьма типично для Ливии. Все семьи стараются группироваться вокруг одного бастиона, который, как они надеются, даст им силы и безусловную поддержку. В Бенгази, без корней и связей, мы были словно сироты. Во всяком случае, так нам объяснял папа. Но я восприняла эту новость как настоящую катастрофу. Бросить школу? Своих подруг? Какая трагедия! Из-за этого я даже заболела. По-настоящему заболела. Я две недели пролежала в постели, будучи не в состоянии пойти в новую школу.

Но в конце концов я туда пошла. Со свинцовыми ногами. И быстро осознала, что не буду там счастлива. Для начала нужно сказать, что мы приехали в родной город Каддафи. Я еще ни разу не упоминала об этом персонаже, потому что он не был ни заботой, ни темой для разговоров в нашем доме. Мама весьма открыто его ненавидела. Она переключала канал, как только он появлялся на экране телевизора. Называла его «непричесанный» и повторяла, встряхивая волосами: «В самом деле, разве у этого типа голова президента?» Папа, я так думаю, боялся его и вел себя сдержанно. Интуитивно мы все чувствовали: чем меньше о нем говорить, тем лучше, и малейшее недовольство, высказанное вне семьи, могло доставить нам огромные неприятности. В доме не было его фотографий, никто не говорил о его активной деятельности. Словом, все мы инстинктивно вели себя осторожно.

В школе, наоборот, ему поклонялись. Повсюду висели его изображения; каждое утро мы пели национальный гимн перед его огромным портретом на фоне зеленого флага; мы кричали: «Ты — наш Вождь, мы следуем за тобой, бла-бла-бла»; и на уроках или переменках ученицы гортанно произносили слова «мой кузен Муаммар», «мой дядюшка Муаммар», в то время как учителя говорили о нем как о полубоге. Нет, как о Боге. Он был добрым, заботился о своих детях, он был всемогущ. Все мы должны были называть его «папа Муаммар». Его значимость казалась нам колоссальной.

Мы зря постарались переехать в Сирт, чтобы сблизиться с семьей и почувствовать себя составной частью общества: «прививка» не принялась. Люди Сирта, окруженные ореолом своего родства или близости к Каддафи, считали себя хозяевами вселенной. Словом, аристократы, приближенные двора против деревенщины и мужланов. Вы приехали из Злитена? Смехотворно! Из Бенгази? Смешно! Из Туниса? Позор! Несомненно, что бы мама ни делала, она становилась источником позора. А когда она открыла в центре города, недалеко от нашего дома на улице Дубаи, уютную парикмахерскую, куда поспешили все элегантные дамы Сирта, презрение только увеличилось. Однако она была талантлива. Все признавали ее умение делать самые красивые прически в городе и фантастический макияж. Я даже уверена, что ей завидовали. Но вы даже не представляете, насколько Сирт задавлен традициями и целомудрием! Женщина с открытым лицом может подвергнуться оскорблениям на улице. И даже под покрывалом она может вызвать подозрения. Какого дьявола она делает на улице? Не ищет ли она приключений? Не завела ли она с кем-нибудь связь? Люди шпионят друг за другом, соседи следят за приходами и уходами соседей, семьи завидуют друг другу, защищают своих дочерей и сплетничают о чужих. Постоянно работает машина сплетен.

В школе было вдвойне тяжелее. Я была не просто «дочь туниски», а более того — «дочь салона». Я всегда сидела одна на лавке, в стороне. И я так и не смогла завести подругу-ливийку. Позже я, к счастью, сошлась с дочерью ливийца и палестинки. Потом с одной марокканкой. Затем с дочерью ливийца и египтянки. Но с местными девочками — никогда. Даже когда я солгала, что моя мать — марокканка. Мне казалось, что это не так страшно, как туниска. Но это оказалось даже хуже. Итак, моя жизнь главным образом крутилась вокруг салона. Он стал моим царством.

Я бежала туда после занятий. И там я оживала. Какое наслаждение! Во-первых, потому что я помогала маме, и это было восхитительное ощущение. Во-вторых, мне нравилась эта работа. Мать не останавливалась ни на минуту, бегала от одной клиентки к другой, даже имея четырех подчиненных. Здесь выполняли парикмахерские и косметические услуги, делали макияж. И я вас уверяю, что в Сирте женщины, вынужденные прятаться под вуалью, были весьма требовательными и невероятно изысканными. Моей специализацией стала эпиляция лица и бровей с помощью шелковой нити, а также простой нити, которую я с большой скоростью прокручивала пальцами, удаляя волосинки. Это намного эффективнее, чем пинцет или воск. Я также готовила лицо для макияжа, накладывала основу под макияж; мама принимала эстафету и работала над глазами, а затем кричала: «Сорая! Финальный штрих!» — и тогда я прибегала, чтобы нанести на губы помаду, проверить весь образ и добавить каплю духов.