Возмездие теленгера - Михаил Белозеров

– Ну… с Богом! – Рябой вздохнул и перекрестил его.

На крыльце церкви появился отец Чебота Валериан Федорович – простоволосый, пьяный вдрабадан, с большим крестом на животе и с языческим посохом в руке, тоже их перекрестил и запел басом что-то многозначительное, непотребное, а потом вдруг заголосил, как всполошившийся петух, запрыгал, завертелся кругами, подметая длинными полами рясы пыль с дороги. Бабы с перепугу заохали, заголосили. Деревня высыпала провожать. Шутка ли, вертолет завалить – это тебе не орехи наколоть к обеду. Верка Пантюхина, дочь кузнеца, с которой у Кости были первые робкие чувства и из-за которой, собственно, они с Чеботом враждовали, проводила их даже за околицу и долго махала ему вслед платочком, оставив в его душе взгляд своих прекрасных карих глаз.

Костя силой заставил себя лишний раз не оглянуться, только махнул приемной матери Ксении Даниловне и поехал, откинувшись назад. Словно бывалый, степенно, как Рябой, он покачивался в седле, чувствуя взгляд Верки. Но характер выдержал, не обернулся, хотя между лопаток так и царапало, так и свербело. Ничего, ничего… – думал он, страдая от собственной же гордости, – вернусь героем и… женюсь. Мысль была неожиданной даже для него самого. А что? Детей вон надо рожать. Мало нас осталось, мало, словно после Армагеддона. Почему мало, он не понимал, народа ведь в деревне полно, но все так думали, и все так говорили вокруг: мало, мол, нас, мало, и баста! Раньше больше было. Куда уж больше?! – удивлялся Костя, хотя все твердили на один и тот же лад, что наступило «время-марь», то есть полный отстой в мире, бессмыслица, тарабарщина, всеобщее помрачение сознания, мгла в душах и сердцах. Мысль о женитьбе и детях появилась у него случайно. Он и думать не думал об этом: «Молод есче!» Но все равно Верка ему очень нравилась, хотя он с ней даже ни разу не целовался.

Мало-помалу звуки деревни стихли, остались позади, только журчала река да скрипели сосны, царапая верхушками веселое голубое небо. Все сразу же притихли, сделались настороженными и собранными, поглядывали по сторонам, хотя лес-то был свой, родной. Однако последнее время в него ходили с опаской, после того как из деревенского стада пропали три коровы. Нашли только хвост да копыта и заговорили о волках невиданных размеров.

Но постепенно освоились и занялись тем естественным, что умели делать лучше всего, – болтовней, разумеется. Только разведчики впереди – квадратный, как шкаф, Телепень с бабскими пышными плечами и худой, как глиста, Скел – ехали молча. Но им это как бы было положено по уставу. Вслед за ними метров через тридцать – Костя с Мелким Бесом, которого он взялся опекать, потом лошади с грузом и вещами, а уже потом – все остальные. Замыкал колонну страшно недовольный Чебот. Но деваться ему было некуда, разве что с позором вернуться в деревню. После этого Верка Пантюхина на него даже не взглянула бы. Позади слышалось: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу…» – и смех толстого Дрюнделя, и хихиканье Косого, и веселые вскрики Телепня. Костя никого не одергивал: во-первых, в лесу посторонних нет, а во-вторых, даже громкое ржанье Дрюнделя разлеталось не больше чем на пятьдесят метров. Лес, как вата, глушил все звуки, даже лошади шли почти беззвучно, ступая по мягкой подстилке из сосновых и еловых игл.

Они еще пару раз останавливались, один раз у реки и второй раз при въезде в Лес предков, подтянули грузы, особенно тяжеленную треногу и ДШК, которые весили чуть ли не пятьдесят килограммов. Дальше двигались без остановок, не оглядываясь, все глубже забираясь в лес по наезженной тропе, мимо странных холмов, усыпанных прелыми иголками, мимо зарослей калины и ежевики, мимо ведьминых прогалин, в которых не росла даже трава, мимо мрачных еловых чащоб. Иногда выезжали на поляны, которые одуряюще пахли земляникой, но в основном таились под деревьями, опасаясь все того же вертолета, хотя до его обычного появления было еще ой-е-ей сколько времени.

Этот Лес считался священным – оазис в долине рек Парашка и Зыбь. Дальше на север начинались холодные пустоши, а здесь было полно зверья и рыбы, росли ягоды и грибы, вызревали пшеница и рожь. А отчего – никто не понимал. Лес же вроде бы помогал путнику, и в нем еще ни разу никто не заблудился и не пропал, поэтому они этот Лес любили, ходили сюда за бревнами, грибами, ягодой, травами и смолой для хозяйственных и лечебных нужд. До железной дороги Лес, поросший осиной и березами, был веселым – солнечным, прозрачным, а сразу за насыпью становился смешанным, потому и темнел, и съеживался до размеров взгляда. Косте это почему-то не нравилось, он нервничал, а Мелкий Бес, мигнув растерянно белесыми ресницами, поведал:

– Мне батя не велел геройствовать…

Точно, подумал Костя, смахивая с глаз тяжелый чуб, один он у него. Это я, без роду-племени, делаю что хочу. От этих мыслей на душе сделалось тяжело, как обычно, когда он вспоминал о погибших родителях. В памяти у него ничего не осталось, кроме их смутного образа: мамы в белом платке на плечах и отца в черной флотской шинели. И чем старше он становился, тем чаще вспоминал их и ту, прошлую жизнь, которая казалась ему чуть ли не райской во всех отношениях. Хорошее у меня было детство, думал он, очень хорошее, но куцее.

Мелкий Бес достал соленого рыбца и принялся с жадностью его пожирать. Костя попросить стеснялся, хотя пахло умопомрачительно. А власть проявлять он не хотел, не тот случай. У самого в кармане лежали две картошины и кусок сала. Во рту от запаха рыбы появилась вязкая слюна. Мелкий Бес смилостивился и протянул плавник с пластинками жирного и прозрачного, как янтарь, мяса. Костя сунул этот кусочек в рот и поехал впереди, чтобы больше не соблазняться.

От полустанка Бобровый остались одни развалины. Сколько Костя себя помнил, полустанок всегда был таким. Все знали, что здесь нечем поживиться, разве что растрескавшимися кирпичами, но все равно с жадностью разглядывали пустые оконные проемы, в которых наверняка когда-то были стекла, и стояли металлические решетки, и даже, наверное, колыхались шторы. Цивилизация, однако! Что это такое, ни у кого не было ни малейшего понятия, хотя все понимали, что вертолет появляется оттуда, из прошлого, из шикарной, безбедной жизни, в которой когда-то все было просто отлично во всех отношениях, – в общем, из прошлого, которого не вернешь. Каждый холмик вокруг казался им чем-то необычным, притягательным, хотя таких холмиков по пути встречалось великое множество – не погосты и не одинокие могилы, а неизвестно что.

Костя не выдержал, соскочил с лошади и в два прыжка очутился внутри полустанка. Крыша и потолок провалены, доски с полов, как и лаги, сорваны, двери унесены неизвестно кем и когда. Он с жадностью пробежал взглядом по стенам, обнаруживая старые, почти стертые надписи: «Здесь был Громов А. В. 23. 09. 2040 г. 2-батальон, 55-го Белозерского полка», или «Татаринов Леха, командир танка 21-го учебно-танкового батальона, 3-я армия, 2040 г.», или уже совсем поздняя, судя по дате, запись: «Матвеев Александр, командир роты 703 стрелкового полка, май, 2041 г.». После этой даты никаких надписей больше не было, словно история человечества обрывалась именно на этом 2041 годе. Из чего можно было сделать вывод, что сопротивление прекратилось именно в то время. Все армии перемололи, с горечью думал Костя, а кто и зачем – неясно. Должно быть, люди-кайманы? Сам Костя никогда их не видел. Говорили, что обычные люди, но с оружием и что они охотятся на таких же людей. Сейчас же 2053 год. Это Костя знал точно. Многие не считали времени, жили от урожая к урожаю, а какой именно год: 51, 52, или 53-й, для них не имело значения. Он же так не думал, ему почему-то было важно знать, какой год и какой сегодня день. Многие в деревне над ним посмеивались, но многие же и уважали, потому что он умел читать и имел суждения о большинстве вещей. А научился всему этому самостоятельно, никто не помогал и не наставлял. Разве что Семен Тимофеевич одобрительно кивал головой: «Молодец, сынок, молодец…», да еще полусумасшедший старик Генка, который в минуты просветления рассказывал о цивилизации и о разных чудесах. Все считали, что это все пустое, никому не нужное, а Костя слушал с жадностью, запоминая каждое слово и впитывая, как пустыня воду, знания по крупицам.

Он не без сожаления покинул здание полустанка, на стенах которого была запечатлена исчезнувшая жизнь, где, казалось, сам воздух напоминал о ней, и, ловко, в одно касание прыгнув в седло, скомандовал:

– Вперед!

Надо будет сюда как-нибудь наведаться. Может, на чердаке есть что-нибудь интересное? – продолжал думать он. Хотя наверняка здесь все давным-давно перерыто еще до моего появления в деревне.

Отряд снова растянулся по лесу, снова позади слышался беспричинный смех Дрюнделя, снова травили анекдоты про легендарного Василия Ивановича и Петьку с Анкой.

Свою историю Костя знал только со слов приемной матери – Ксении Даниловны и приемного отца, сапожника Семена Тимофеевича. Рассказывали, что нашли его, умирающего, на этом самом полустанке, а как он там оказался, они толком объяснить не могли.