Тарантул - Тьерри Жонке

…Помнишь, это было летним вечером. Стояла чудовищная жара, отвратительная, липкая жара, навалившаяся на плечи невыносимым бременем. Гроза запаздывала. Твой мотоцикл мчался сквозь ночь. Тебе казалось, что ночной воздух пойдет на пользу разгоряченному телу.

Мотоцикл катился быстро. Воздух раздувал рубашку, приподнимал ее полы, которые хлопали на ветру. Полчища насекомых налипали на твои очки, на лицо, но во всяком случае жарко тебе уже не было.

Тебе понадобилось довольно много времени, прежде чем осознать, что по твоему следу несутся, пронзая тьму, две ослепительно белые фары. Два электрических глаза, направленных прямо на тебя; выхватив из темноты, они уже больше не покидали свою жертву. Тебя охватило беспокойство, и мотор мотоцикла заработал во всю силу, но автомобиль, мчавшийся следом, был гораздо мощнее. Ему не составляло никакого труда держаться за тобой.

Твой мотоцикл петлял по лесу. Легкое поначалу беспокойство переросло в панику перед этим настойчивым взглядом, который не отпускал тебя. В зеркале заднего вида можно было разглядеть, что водитель один. Казалось, он и не хотел приближаться к тебе, просто неотступно следовал позади и не отпускал.

Гроза наконец все-таки разразилась. Пошел сначала мелкий и редкий, потом проливной дождь. Автомобиль появлялся вновь и вновь на каждом вираже. Вода стекала с тебя ручьями, дрожь пробирала до костей. Указатель уровня бензина начал опасно мигать. Его оставалось лишь на несколько километров. В какой-то момент после всех этих поворотов по лесным тропинкам ты осознал, что направление потеряно окончательно. Тебе было непонятно, куда ехать, чтобы добраться до ближайшей деревни.

Шоссе было скользким, мотоцикл замедлил ход. Внезапно, одним рывком, автомобиль настиг тебя, почти обогнал, пытаясь вытолкнуть на обочину.

Тебе пришлось затормозить, мотоцикл сделал резкий разворот. Мотор заработал вновь, мотоцикл уже готовился рвануть в обратном направлении, когда до тебя донесся скрежет тормозов: преследователь тоже развернулся и последовал за тобой. Была уже непроглядная ночь, к тому же потоки воды, падающие с неба, мешали различать дорогу впереди.

Внезапно тебе пришла в голову мысль, поставив машину на дыбы, броситься на штурм склона и попытаться прорваться через подлесок, но из-за скользкой грязи мотоцикл пробуксовал. Он завалился набок, и мотор заглох. Тебе далеко не сразу удалось его поднять, это оказалось нелегко.

Ножной стартер не заработал, бензина больше не осталось. Мощная фара осветила мокрую лесную поросль. Пучок света выхватил тебя из тьмы, не позволив спрятаться за ствол дерева. За правым голенищем удалось нащупать лезвие кинжала, это был нож солдата вермахта, он всегда был при тебе.

Да, автомобиль тоже резко остановился посреди дороги, и живот у тебя свело от страха, когда черный силуэт вскинул на плечо ружье. Дуло было обращено в твою сторону. Звук выстрела слился с очередным раскатом грома. Фонарик неподвижно лежал на крыше автомобиля. Потом погас.

От быстрого бега перехватывало дыхание. Руки были ободраны в кровь, потому что приходилось пробираться сквозь кусты, чтобы проложить себе путь. Время от времени фонарь зажигался вновь, внезапно сзади тебя взрывалась яркая вспышка света, освещая твой путь. Сердце колотилось так сильно, что остальные звуки пропали; на ботинках налипла корка грязи и мешала тебе бежать. В кулаке было по-прежнему зажато лезвие ножа.

Сколько длилось это преследование? Уже на последнем издыхании тебе пришлось перепрыгнуть через поваленный ствол. Пенек, торчавший из земли, попал тебе под ноги, и тело растянулось на размокшей земле.

До тебя донесся крик, похожий скорее на рычание тигра. Он прыгнул прямо на твою руку, давя ее каблуком сапога. Кулак разжался и выпустил нож. Потом он бросился на тебя, его руки с силой сжали твои плечи, затем одна поднялась к твоему рту, другая стала сжимать горло, в то время как его колени больно давили на поясницу. Можно было попытаться прокусить ему ладонь, но твои зубы вцепились в ком земли.

Он держал тебя, не давая выпрямиться. Так вы оставались долго, спаянные, как сиамские близнецы, одни в темноте… Дождь между тем прекратился.

III

Алекс Барни лежал на складной металлической кровати в комнате в мансарде. Он ничего не делал, просто ждал. Стрекот цикад, наполнявший пустошь, казался назойливым шумом. В окне Алекс видел двурогие силуэты оливковых деревьев, скорчившихся в ночи, застывших в несуразных позах; рукавом рубашки он вытер лоб, по которому струился едкий пот.

Голая лампочка, подвешенная на шнуре, привлекала полчища комаров; каждые четверть часа Алекса охватывал приступ гнева, и он опрыскивал насекомых облачком из пульверизатора. На бетонном полу виднелся целый ореол черных раздавленных трупиков, с крошечными красными точками.

Алекс с трудом поднялся и, заметно прихрамывая, опираясь на палку, вышел из комнаты и направился в кухню этого домика, затерянного среди полей, где-то между городками Кань и Грасс.

Холодильник был битком набит съестными припасами. Алекс взял банку пива, вскрыл и стал пить. Прикончив ее, он громко рыгнул, взял другую банку и вышел из домика. Вдалеке, чуть ниже холмов, топорщившихся оливковыми деревьями, в лунном свете виднелось море, сверкавшие под чистым, без единого облачка, небом.

Алекс осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, сделал несколько шагов. Стреляющая боль разламывала бедро. Повязка сильно сжимала плоть. Вот уже два дня гноя не было, но рана все не затягивалась. Пуля прошла через мышечные ткани, чудом не задев бедренную артерию и кость.

Алекс одной рукой оперся о ствол оливкового дерева и помочился, опрыскивая струей цепочку муравьев, волочивших по земле целый пучок былинок.

Он вновь принялся пить, припав ртом к банке, прополоскал горло пеной, сплюнул. Он присел на скамейку на веранде, вздохнул. Из кармана штанов вытащил пачку сигарет «Голуаз». Пиво пролилось на футболку, и так уже засаленную и пыльную. Сквозь ткань он потрогал живот, сжав большим и указательным пальцами складку кожи. Он толстел. Вот уже три недели невольного безделья, когда делать ему было совершенно нечего — только есть и спать, — он толстел.

Он расправил башмаком газетный лист двухнедельной давности. Из-под каблука показалась фотография человека, напечатанная на первой странице. Его собственное лицо. Текст под изображением был набран жирным шрифтом, из которого выпирали еще более крупные заглавные буквы: его имя. Алекс Барни.

Другая фотография, поменьше: мужчина положил руку на плечо женщины, держащей ребенка. Алекс прочистил горло и плюнул на газету. Слюна, к которой примешались крошки табака, попала прямо на лицо ребенка. Алекс набрал слюны еще, плюнул и на этот раз не промахнулся, попал точно в цель, в лицо полицейского, который улыбался своей семье. Сегодня этот полицейский был мертв.

Остаток пива он тоже вылил на газету, буквы расплылись, очертания лиц тоже, бумага набухла. Он погрузился в созерцание дорожки, которую оставляла жидкость, изливавшаяся, капля за каплей, на страницу. Затем, топая ногами, он разорвал газету.

На него опять накатила волна ярости. В глазах защипало, но слезы так и не выступили, рыдания, поднявшиеся было из горла, не вырвались наружу и не принесли ему облегчения. Он потрогал бинт повязки, разгладил складку, стянул повязку покрепче, переколов английскую булавку.

Положив руки на колени ладонями вниз, он долго сидел так, уставившись в ночь. Вначале, в первые дни, когда он только поселился в домике, одиночество едва не свело его с ума. Из-за воспалившейся раны поднялась температура, в ушах гудело, и ко всем этим неприятным ощущениям примешивался еще и назойливый стрекот цикад. Он внимательным взглядом обводил пустошь, и порой ему казалось, что какой-нибудь ствол сдвигается с места; ночные шумы тревожили его. Он не выпускал из руки револьвер, а когда ложился спать, клал его себе на живот. Он всерьез стал опасаться, что сходит с ума.

Сумка, набитая купюрами, лежала возле ножки кровати. Ночами он свешивал руку под железную стойку, погружал пальцы в кипу бумажек, перебирал их, щупал, наслаждался прикосновением.

Порой случались мгновения настоящей эйфории, он не мог сдержать приступ смеха, уверяя себя, что в конечном итоге ничего плохого с ним произойти не может. Его не найдут. Здесь он в полной безопасности. Никаких домов по соседству, во всяком случае, на расстоянии километра. Какие-то голландские или английские туристы, которые купили несколько полуразрушенных домишек и проводили здесь отпуска. Иногда появлялись стада хиппи. Еще какой-то гончар… Их опасаться нечего. В течение дня он несколько раз брал в руки бинокль и рассматривал дорогу и окрестности. Туристы совершали долгие пешие прогулки, собирали цветы. Детишки были на удивление светловолосыми, две маленькие девочки, мальчик постарше. Их мать принимала солнечные ванны, лежа обнаженной на плоской крыше домика. Алекс наблюдал за ней, держа руку между ног, сжимая кулак и ругаясь.