Дом Кошкина. Степан - Сергей Курфюрстов

– А его обязательно надо было убивать, солдата того – взглянув на Степана, спросил я.

– Конь нам его нужен был. До смерти нужен. Без мяса того коня, мы бы зиму не пережили. Все бы померли. И баба Галя, и Валюша, матушка твоя. А немец добровольно ни за что б его не отдал. Они тогда в ноябре восемнадцатого года к Ровно отступали. От «красных» драпали. Тут я этого хромого коня и приглядел. Километров десять за ними по снегу крался, пока немец с хромым конем от своих не отстал. Метель была. Не сильная. Так, вьюжило. Он в лесочке остановился нужду справить, тут я его и застиг. Штыком. Коня забрал и назад. Страху натерпелся, не приведи Господь! Мне ж тогда четырнадцать, как тебе сейчас, было. Но от этого жизнь зависела. И не только моя. Понимаешь?

– Да. Так, наверное, было надо.

Немного помолчав, Степан вновь задумчиво посмотрел на меня и, размышляя, подытожил:

– Значит, что у нас получается? Немецкий рядовой на деле оказался эсэсовским офицером. Это раз. Он знал о покушении и заранее приготовился стрелять. Это два. И, в-третьих, нападавшего могли взять живым и допросить, но гитлеровец его добил. Типа – концы в воду. И вдобавок, чуть ли на блюдечке, из кармана убийцы появляется документ, ясно указывающий на его связь с бандеровцами. Подстава это, Коля. Самая, что ни на есть, наглая подстава. Но зачем?

– Говорил я тебе, Степан, зачем. Немцы сначала, по вашей же просьбе, бандеровцев перебьют, а потом еще один такой трюк провернут и за вас возьмутся. Когда вы им больше нужны не будете.

– Ну, это мы еще посмотрим, – грозно рявкнул Степан, – разберемся, что тут к чему.

– Что предпринять-то думаешь?

– Значит, так, Коля. Ты с хлопцами своими в это дело не лезь. Это вам не полицаев пустоголовых отравой поить. Тут серьезные и опасные люди замешаны. Я уже жалею, что послал тебя за ним проследить. Кто же знал, что он офицером окажется? К тому же эсэсовским. А расследование я сам проведу. Я же все-таки криминальоберассистент. Добро?

Я кивнул.

– Ну, тогда пошли в дом, ужин стынет.

– Постой, Степан, – остановил я его, – этот эсэсовец.

– Что с ним?

– Я хочу его убить.

– Изменился ты, Коля, – с печальной жалостью посмотрел на меня Степан, – вроде смотришь на тебя, – мальчишка, как мальчишка. Только вот глаза уже совсем недетские. Огонь недобрый в них горит. За девушку отомстить хочешь? Понимаю. Но выкинь это из головы. Пока, во всяком случае. Тут по-взрослому решать надо. СС организация серьезная. Шутки с ними плохи.

– Что значит по-взрослому?

– По-взрослому – это по уму. Вам полицаев в речке утопить разок повезло, так, думаете, теперь всегда везти будет? На везение рассчитывать глупо. Что самое главное на войне?

– Победить?

– Нет, Коля, – выжить! Мертвые не побеждают. А вот сможешь в живых остаться, – тогда, глядишь, и победить сумеешь. Ты хлопец смышленый. Так что сначала думай и только потом делай. И со мной советоваться не забывай. Поперед меня в пекло не лезь. А то твоя еврейская принцесса без принца останется, – толкнув меня локтем в бок, усмехнулся Степан, – а теперь все. Ужинать пошли. Надеюсь, ты все понял.

Степан за руку поднял меня с колоды и подтолкнул вперед в дом, откуда доносился приятный запах готовящейся еды.

Глава вторая

– Степан прав. Не надо в это дело вмешиваться, – заключил Генка, внимательно выслушав мою версию убийства пана Сциборского, – зачем нам бандеровцев защищать? Они такие же враги, как и фашисты!

– И палачи такие же, – гневно добавила Маша, – даже, если они тут не замешаны, ими столько невинной крови пролито, что тысячу раз осудить мало!

– Я не спорю, – согласно кивнул я, – просто до правды докопаться хотелось.

– А не надо для бандеровцев правду искать! Свою они растеряли, а нашу не заслужили! Пусть теперь их немцы как собак бешеных бьют, я только порадуюсь, – возмущенно выкрикивал Генка, выпуская после каждого слова холодный пар изо рта.

С первым днем осени начались затяжные проливные дожди, лившиеся не переставая вот уже второй день подряд. Лето закончилось так внезапно, что изнеженное августовской жарой тело, еще не привыкнув к перемене погоды, жестоко страдало от ночных холодов. Сидя на кровати и закутавшись в тонкое одеяло, я наблюдал, как Маша ловко вывязывает собачью шерсть из клубка, сотворяя нечто, что по ее словам должно превратиться в теплую зимнюю жилетку.

Можно печку затопить, но прошлогодних дров осталось мало, и будут ли неизвестно. Вырубку деревьев немцы запретили, а весь уголь на грузовом трамвае отвозят с вокзала на электростанцию. Вчера с Генкой хворост на Русском кладбище собирали. Промокли насквозь. Но выбора не было. Сегодня уже ничего не досталось бы. Люди выгребли все. Даже листья.

– Что-то Казик долго не идет. Он точно к десяти прийти обещал? – спросил я у Генки.

– Мы с ним так договорились. Может, от дождя где-то прячется, – ответил он, взглянув на настенные часы.

Половина двенадцатого. За окном послышался негромкий шорох мягко подкатившего автомобиля и через несколько минут в дверь постучали. Коротко, отрывисто, в два раза, – тук-тук, пауза, тук-тук-тук. Мать. Удар ногой. Не одна.

Маша, схватив в охапку перину и нитки со спицами, ловко пронырнула в комнату Кошкина. Генка задвинул за ней шкаф, я направился к двери.

– Уф, ноги промочила, – стряхнув зонтик, мать быстро заскочила в дом, спасаясь от холодных капель дождя.

– Мерзнете, братцы? – поглядывая на одеяло, накинутое на мои плечи, ввалился вслед за ней весело улыбающийся Женька, – собирайтесь. Похороны смотреть поедем.

– А ты, мама, зачем ногой стукнула?

– Немец-водитель в машине сидит. Мало ли что, вдруг в дом запросится. Не дай Бог, Машу увидит, – ответила она, вытаскивая из шкафа черный траурный платок, – всем работникам управы велели на панихиду явиться. Панов Сциборского и Сеныка хоронят. Возле Преображенского собора. Генрих Францевич машину дал за траурным платком съездить. Если хотите, поехали тоже. Только зонтик второй возьмите.

– Поехали, поехали, – бодро поддакнул Женька, – на улице теплей, чем в доме. И персональный кюбельваген уже под окнами стоит.

– Нам бы Казика дождаться, – неуверенно ответил я, – он к десяти часам должен был прийти. А сейчас почти двенадцать.

– Он, наверное, со Степаном. Дядя твой краску где-то достал, зеленую. Они с Казиком забор покрасить хотели. А тут дождь. Наверное, у них ночевать остался, – предположила мать, – может они уже возле церкви. Степан похороны не пропустит.

Пока мы с Генкой собирались, Женька, постучав в шкаф, поболтал через стенку с Машей, мать надела новый, почти неношеный плащ, купленный еще до войны и, наконец, по одному выскочив на улицу и забравшись в машину, под звуки барабанящего по брезентовой откидной крыше дождя, мы покатили в церковь.

Смешиваясь с шумом падающих капель, послышался мягкий колокольный перезвон со стороны Преображенского собора. Богослужение, разрешенное немецкими властями и ознаменованное крестным ходом, возобновилось всего несколько дней назад и церковные колокола после двадцатилетнего молчания запели вновь, создавая новую ранее мне незнакомую мелодию, умиротворяющую своей спокойственной монотонностью. Такую я не слышал никогда.

Несмотря на непрекращающийся дождь, все пространство возле церкви было заполнено собравшимися на похоронную процессию траурно одетыми людьми. Тела уже были опущены в выкопанную возле входа в собор могилу, и длинная вереница выстроившихся в скорбную очередь мужчин и женщин, прощаясь с усопшими, ползла вдоль нее, наполняя, горсть за горстью, мокрой землей.

Мать взяла меня под руку и, укрывшись зонтом, мы пристроились в конец медленно продвигавшейся толпы мрачно настроенных горожан. Женька и Гена под вторым зонтом шли вслед за нами. На ступеньках церкви, пытаясь заглушить звон колоколов, выступала совершенно промокшая под дождем женщина. Простирая руки к небу, с трагическим надломом в голосе, она кричала:

– Братья и сестры! С тяжелым сердцем мы прощаемся с двумя лучшими сынами украинского народа, павшими от руки подлого диверсанта, чьи преступные выстрелы разорвали сердце родной Украине! Мы знаем, кто скрывается за душегубами! Над свежей могилой, в твердой решительности, все мы присягаем добыть то, за что боролись славные паны Сенык и Сциборский! Вечная им память!

Я искал глазами Степана, но его нигде не было. Не мог же он похороны пропустить! Все полицаи города тут, а Степана нет. Странно. Хотя здесь столько черных мундиров, что можно и не заметить. А Казик? Почему он не пришел, как договаривались? Может, что-то случилось? Непонятно откуда взявшееся беспокойство начало овладевать мной.