Утренняя звезда - Ричард Райт

Он порывисто встал, засунул руки в карманы и повернулся к окну; она смотрела ему в спину, оба долго молчали. Она знала, что он глубоко верит в свое дело. Он всегда говорил, что черные не могут одни бороться против богачей, человек не может бороться в одиночку, когда все против него. Но он так глубоко верит, что эта вера делает его слепым, думала она. Они не раз спорили об этом прежде; она всегда терпела поражение. Она покачала головой. Бедный мальчик, он не понимает...

- Только это не кто-нибудь из наших, Джонни-Бой, - сказала она.

- Почему ты так думаешь? - спросил он. Голос звучал тихо, в нем слышалось раздражение. Он все еще стоял лицом к окну, и время от времени желтое лезвие света падало на его резко очерченный черный профиль.

- Потому что я их знаю, - сказала она.

- Кто угодно мог сказать.

- Только не наши, - повторила она.

Он отмахнулся быстрым пренебрежительным жестом.

- Наши! Да скажи, ради бога, кто это "наши"?

- Те люди, с которыми мы родились и выросли, сынок. Люди, которых мы знаем.

- Так мы не создадим партию, мать.

- Может быть, это Букер, - сказала она.

- Ты этого не знаешь.

- ...или Блатберг...

- Ради бога!

- ...или еще кто-нибудь из тех, что вступили на прошлой неделе.

- Мать, ты просто хочешь выгнать меня из дома сегодня, - сказал он.

- Твоя мать хочет, чтобы ты был осторожен, сынок.

- Мать, если ты начнешь перебирать всех партийных товарищей, этому конца не будет.

- Сынок, я знаю в наших местах каждого негра и каждую негритянку, сказала она, тоже вставая. - Все они выросли на моих глазах, не одного из них я принимала и нянчила. Всех наших я знаю много лет. Среди них не найдется ни одного такого, кто мог бы сказать. Те, кого я знаю, не отопрут дверь, когда смерть стучится в дом! Сынок, это кто-нибудь из белых. Попомни мое слово.

- Почему непременно из белых? - спросил он. - Если кто-нибудь из них сказал, он просто иуда, вот и все.

- Сынок, открой же глаза.

Он покачал головой и вздохнул.

- Мать, я сто раз тебе говорил, что для меня нет черных и белых, сказал он. - Есть только бедные и богатые.

Она собрала грязные тарелки и положила в таз. Уголком глаза она видела, что он опять сел и натягивает мокрые башмаки. Он уходит! Когда она убрала последнюю тарелку, он уже стоял одетый, грея руки над плитой. Еще несколько минут - и он уйдет, может быть, навсегда, как Сэг. К горлу у нее подкатился клубок. Эта борьба за свободу черных отнимает у людей самое дорогое. Похоже, бог создал нас только для того, чтобы уничтожать.

- Спрячь это, мать, - сказал он.

Она увидела смятую пачку денег в его протянутой руке.

- Нет, оставь у себя. Тебе, может быть, понадобится.

- Это не мои, мать. Это партийные деньги.

- Джонни-Бой, тебе, может быть, придется уехать.

- Я как-нибудь обойдусь.

- Не забывай и себя, сынок.

- Если я не вернусь, им понадобятся эти деньги.

Он смотрел ей в лицо, а она смотрела на деньги.

- Оставь это себе, - сказала она, помолчав. - Я дам им денег.

- Откуда ты возьмешь?

- У меня есть.

- Где ты достала?

Она вздохнула.

- Я откладывала по доллару в неделю для Сэга, с тех пор как его арестовали.

- Господи, мать!

Она видела, что он смотрит на нее с любовью и удивлением. Он неловко сунул деньги обратно в карман.

- Я пошел, - сказал он.

- Вот, выпей-ка сначала соды.

Она смотрела, как он пьет, потом убрала стакан.

- Ну, - сказал он.

- Вынь-ка все из карманов!

Она сняла конфорку с плиты, и он выгреб все бумаги из кармана и бросил их в отверстие. Она проводила его до дверей и заставила повернуться.

- Господи, сынок, хочешь устраивать революцию, а не можешь даже застегнуть пальто как следует. - Проворными пальцами она застегнула ему воротник у самой шеи. - Вот!

Он надвинул шляпу на глаза. Она отперла дверь, и он исчез так же неожиданно, как порыв холодного ветра, ударившего ей в лицо. Она видела, как черные поля и дождик приняли его, и глаза у нее горели. Когда последние едва слышные шаги замерли в отдалении, она заперла дверь, пошла к себе в комнату, легла и, не раздеваясь, укрылась одеялом. Ее думы сливались с ритмом дождя: он ушел! Боже, я знаю: он не вернется. Кровь в ней стыла.

3

Она погружалась в серую пустоту между сном и бодрствованием и вдруг снова проснулась, услышав грохот выламываемой двери и тут же почувствовав холод ветра, наполнивший комнату. Не было видно ни зги, и она вглядывалась в темноту, приподнявшись на локте, раскрыв рот, затаив дыхание, и в ушах ее звучал топот ног и гул голосов. Она сразу поняла: это пришли за ним! Потом, собрав всю свою волю, она поднялась на ноги, выпрямилась и ждала, прислушиваясь.

- Лампа горит!

- Нашли ее?

- Нет!

- Поглядите в кухне!

- Ну и воняет же здесь неграми.

- Глядите, здесь кто-то есть или только что был!

- Да, плита еще топится.

- Может быть, он был и ушел?

- Глядите-ка сколько банок с вареньем!

- Негры - мастера варить варенье!

- Вот хлеб!

- А вот кукурузная лепешка!

- А ну-ка, дай и мне!

- Не спеши, здесь на всех хватит.

- Я, пожалуй, и домой захвачу!

- Смотрите-ка, в горшке овощи!

- И горячий кофе!

- Послушайте, ребята! Ну же! Довольно! Мы не пировать сюда пришли.

Она медленно шла по коридору. Ищут его, да ведь еще не нашли! Она остановилась на пороге, как всегда сложив на животе узловатые черные руки, но теперь она стиснула их, так стиснула, что набухли вены. Кухня была полна белыми людьми в блестящих дождевиках. Хотя горела лампа, карманные фонари в здоровенных кулаках не были погашены. На полу она увидела следы грязных сапог.

- Вы, белые, уходите из моего дома!

Сразу наступила тишина; все повернулись к ней. Она заметила быстрое движение, но не поняла, что оно значит, пока что-то горячее и мокрое не ударило ей прямо в лицо. Она вздрогнула, но не двинулась с места. Спокойно она вытерла левой рукой глаза, залепленные жирной горячей похлебкой. Кто-то из белых швырнул ей в лицо горсть овощей из котелка.

- Вкусно, старая сука?

- Я прошу вас уйти из моего дома!

Она увидела, как шериф отделился от других и подошел к ней.

- Ну, тетушка...

- Я вам не тетушка!

- Ты это как мне отвечаешь?

- Как бы ни отвечала! Велите этим людям уйти из моего дома!

- Дерзить вздумала?

- Да, если это дерзость, что я прошу вас уйти из моего дома!

Она говорила напряженным шепотом, но из-за ограды слов она наблюдала, думала, оценивала людей.

- Послушай, тетушка, - зазвучал вкрадчивый и тихий голос шерифа. - Я здесь для того, чтобы помочь тебе. Зачем ты так себя ведешь?

- Ты и себе-то ни разу не помог, с тех пор как родился, - вспыхнула она. - Где уж тебе другим помогать!

Один из белых подошел ближе и стал перед ней.

- Послушай, черномазая, ведь ты с белыми разговариваешь!

- Мне все равно, с кем ни разговаривать.

- Когда-нибудь ты об этих словах пожалеешь!

- Уж не ты ли меня заставишь?

- А надо бы тебя поучить, как хорошие негры должны себя вести.

- Не тебе меня учить!

- Ну, ты у меня запоешь по-другому!

- Не будет этого, пока я жива.

- Ну-ну, потише!

- Уходите из моего дома!

- А если не уйдем? - сказал шериф.

Они столпились вокруг нее. Она ни разу не двинулась с места, словно застыла на пороге. Она думала только о Джонни, перебрасываясь с ними бранью, и знала, что они тоже думают о нем. Она знала, что они пришли за Джонни, так вот пусть попробуют отнять его у матери.

- А если мы не уйдем? - повторил шериф.

- Напали ордой на одну старуху! Небось рады, что набрались храбрости?

Шериф схватил ее за плечо.

- Ну довольно! Поговорила, и будет с тебя на сегодня! Где твой черномазый сынок?

- А вам хотелось бы знать?

- А тебе хочется быть битой?

- Я еще не видывала, чтобы белый побрезговал...

Шериф размахнулся и ударил ее ладонью по щеке. Она качнулась назад и, наткнувшись на стену, сползла на колени.

- Так-то вы, белые, поступаете с негритянками? - Она медленно поднялась и снова встала на ноги и, даже не дотронувшись до скулы, которая болела от удара, сложила руки на животе. - Я еще не видывала, чтобы белый побрезговал...

Он ударил ее опять; она, шатаясь, отступила назад и свалилась на бок.

- Вот этим, что ли, мы не брезгуем?

Она опять поднялась и стояла перед ним с сухими глазами, как будто не ее били. Ее губы вспухли, и подбородок был в крови.

- Эй, оставь ее! Нам ведь негр нужен! - сказал кто-то.

- Где твой сын? - спросил шериф.

- Попробуйте поищите, - сказала она.

- Ну, если мы его найдем, не быть ему живому.

- Что ж, ведь вам не впервой убивать негров, - сказала она.

Злобная гордость овладела ею. Пусть делают с ней что хотят, думала она, она все может вытерпеть, все на свете. Она стоит на узкой полоске земли и скорее умрет, чем сдвинется с места. И вот в эту минуту, стоя на пороге кухни и чувствуя, как теплая струйка крови стекает ей на шею, она отдала Джонни-Боя, отдала его белым. Она отдала его потому, что они силой вломились ей в душу, требовали, чтоб она его отдала, думали, что она испугается побоев, испугается и скажет, где он. Она отдала его сама пусть знают, что им не добиться своего насилием и обманом.