Два универсума. Наш апокалипсис - Дмитрий Герасимов

«Личная независимость, личная свобода, возможно-нестесненная, всегда были исходной точкой и идеалом в Европе»13. Но личное сознание – это и есть сознание расщепленное, основанное на христианском различении ценности и смыла, исходящее из признания фундаментального несовпадения и «державной» независимости друг от друга истин «сердца» и «разума». Вот почему не только «сильно поставленная индивидуальность» и «личный произвол», но и «объективное право» и, наконец, «объективное знание» оказываются равно приветствуемыми европейским сознанием. В противоположность христианству, безусловно отстаивавшему «истину индивидуальную», веру и личное убеждение, европейская наука обратилась к поиску и особенно тщательной разработке «истины объективной»: «Об индивидуальном, личном нечего было заботиться, оно и без того слишком выпукло заявляло себя всюду, и обстаивать его теоретически не было никакой надобности»14. «Что только математические и естественные науки считаются положительными, это объясняется не самым существом этих наук, а историческими обстоятельствами, при которых развилось в Европе научное знание»15. Эпоха «борьбы знания с римской церковью» давно уже сменилась эпохой «мирного сосуществования», сознанием равных, неотчуждаемых прав веры и знания, когда не только религиозная мысль защищает науку от собственных ценностных притязаний, но и наука охраняет религию в ее самостоятельной ценности и независимости от любых нападок со стороны «смысла». И то, и другое равно входит в понятие христианского разума, придавшего европейской мысли ее «оригинальный, своеобразный склад». Напротив, наука, лишенная внутренней связи с христианством, хотя бы эта связь осознавалась чисто отрицательной, такая наука неизбежно перестает быть ценностно безразличным, объективным знанием, внося в собственные представления субъективные, иррациональные факторы и находя опору в древнейших архетипах человеческого мышления, стремительно эволюционируя в теории – в буддизм16, а на практике – в системное производство «полезных и занимательных вещей», меняя таким образом само представление о научной истине как независимой от любого «человеческого» содержания мысли.

Христианство и наука17

В вопросе об отношении религии и науки можно усмотреть две крайние – хотя и господствующие, но одинаково неверные точки зрения. А именно, во-первых, что религия и наука никак не согласимы между собой – религия, доведенная до своих предельных «оснований», не нуждается в науке и отрицает ее, и наоборот, наука со своей стороны исключает религию в той мере, в какой оказывается способна объяснить мир, не прибегая к услугам религии. И во-вторых, что между ними на самом деле нет и не может быть никаких принципиальных разногласий – уже в силу разнопредметности и разнонаправленности «метафизических» интересов. Не трудно видеть, однако, что обе точки зрения (1) диалектически предполагают друг друга и (2) так же, диалектически («антиномически» и т.д.) определяются по отношению к одному началу («единству» мира, бытия, сознания и т.д.) – в первом случае отрицательно, во втором – положительно. И, следовательно, столь же мало выражают действительно религиозную, «дуалистическую» установку мысли, насколько сильно обе стремятся ориентироваться именно на науке, а не на религии – вокруг науки и по поводу нее (хотя и могут высказываться людьми, принадлежащими к религии, например, сторонниками «диалектического богословия»). В самом деле.

И в ситуации жесткого, антагонистического выбора («либо – либо»), и в ситуации всеобъемлющего единства «цельности» «двух истин» религия и наука располагаются в одной плоскости – плоскости обычного человеческого рассудка, не допускающего возможности существования «многих начал». То, что эта плоскость не является непременным атрибутом научной рациональности, доказывает так же и то, что рассматриваемые точки зрения столь же мало принадлежат науке, сколь и религии. Скорее – околонаучному или околорелигиозному «мировоззрению», т.е. «ценностно нагруженному» одномерному (обыденному) мышлению, в котором ценность и смысл так же точно совпадают, как и резко (по смыслу!) противопоставляются. Противопоставление здесь строится по той же логике, что и совпадение (восполнение, синтез и т.п.): если нет фундаментального для христианства различия Творца и твари, то любое несовпадение оказывается либо взаимным отрицанием, либо взаимным дополнением (либо, наконец, «и тем и другим»).

Несовпадение религии и науки с трудом поддается описанию в терминах обыденного языка. Вот, к примеру, как его описывает С. Л. Франк в работе «Религия и наука» (1953): «наука изучает мир и явления, в нем происходящие, без отношения их к чему-либо иному; религия же, познавая Бога, познает вместе с тем мир и жизнь в их отношении к Богу. Поэтому, хотя и религия и наука затрагивают отчасти одно и то же – мир и жизнь, но они берут эту реальность в двух разных отношениях и потому говорят все-таки не об одном и том же, а о совершенно разных вещах (курсив автора. – Д.Г.)»18. Можно сказать, что, хотя у религии и науки один объект (или «вещь»), но предмет и метод разные. Многие люди могут посвящать себя и религии и науке, причем не в ущерб каждой из них. Среди наиболее известных – Б. Паскаль, гений математики, один из творцов новой физики, который был «не просто верующим, но и христианским святым (хотя и не канонизированным) и одним из величайших религиозных мыслителей Европы»19. В этом же ряду стоят – И. Ньютон, Л. Пастер, М. Ломоносов, Ч. Дарвин и т. д.

Но только ли предмет и метод определяют несовпадение религии и науки? И не сохраняет ли в неприкосновенности данный подход (в духе Фомы Аквинского) необходимость ответа на более фундаментальный вопрос – о взаимном отношении религии и науки; иначе говоря, отрицают они друг друга или дополняют? Ведь «разнопредметность» предполагает, что «две истины» восполняют ущербную «неполноту» каждой из истин в отдельности. И если наука вполне может согласиться с таким определением <частной> научной истины, то можно ли то же самое сказать и о религии и ее «истине»? Наконец, не скрывает ли данный подход тот факт, что Дух Христов может действовать и через не верующих в Него? Ведь, как писал В. С. Соловьев (1891), «Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, т.е. в духе Христовом», хотя у него были «неверующие двигатели», подрывавшие «средневековое мировоззрение с его антихристианским догматизмом»20. Не значит ли это, что вопрос об отношении религии и науки лежит глубже привычного выяснения «разнопредметности» их несовпадения? И что, следовательно, не предмет или метод (поскольку они взаимосвязаны), а конкретный способ мысли (исходная структура, форма мысли) до всякой феноменологической редукции должен составлять преимущественный интерес нашего исследования – таково во всяком случае требование философского разума и его критической функции. Итак, не по предмету или методу, а по способу мысли мы должны выяснять сущность взаимоотношений религии и науки.

Христианство вошло в мир с проповедью необыкновенной близости «Царства Божьего» человеку: «Наипаче ищите Царствия Божия» (Лук. 12, 31), мир же гонит и распинает христианство как раз за то, что истина последнего не вмещается в мире – за «Царствие Божие», которое приблизилось. «Доколе мир не прейдет» будет существовать вражда мира к христианству. И как бы не маскировалась указанная «сущность» христианства под «священной» мишурой «вечного миропорядка», христианство останется христианством, пока оно будет способно «обличать» мир, развенчивать его сверхприродную ценность. Но такова же и наука, развенчивающая любые сверхприродные, «извечные» смыслы мира. Она настолько же «неестественна» для мира, насколько и христианство. Вот почему, при всем несходстве между ними, у религии и науки общий «враг» – обыденность (одномерное мышление), которая хотела бы стать и тем и другим «одновременно». Как и религиозный, научный смысл мира определяется вне и независимо от «человеческой» ценности мира. Знание о траектории движения небесных тел или о периодическом колебании цен в экономике существует независимо от того, нравится оно нам или нет, полезно оно для нас или нет. Готовы ли мы увидеть в нем «прекрасное», «уродливое» или даже «смысл» собственной жизни, научное знание воспроизводит особую реальность, которая так же отличается от мира обыденности, как и жизнь христианина в восприятии иного мира. И наука может меняться со временем, могут меняться типы научной рациональности, но наука останется наукой до тех пор, пока она будет способна воспроизводить реальность, отличную от «человеческого» содержания мира.