Curriculum vitae - Николай Шмелев

А дело все в том, что я, международник по профессии, с 1973 по 1986 годы, тринадцать с лишним лет, был, как тогда говорилось, глухо "невыездной", т.е., называя вещи своими именами, "профнепригодный". И никак не мог понять почему? Что я натворил, что я такого сделал, чтобы советская власть так уж насмерть осерчала на меня? Ну, не любил я ее, это было, наверное, не только мне ясно. Да подумаешь - не любил! Да она сама себя не любила, чего уж тут говорить про других. Не шумел, кулаками не махал, правила игры знал, на рожон не лез - так, казалось бы, чего ж вам еще? Нет, запечатали так, что даже в какую-нибудь там Болгарию - и то не смей, и то не моги ни ногой.

И вот недавно, спустя без малого тридцать лет, вдруг неожиданно прояснилось - почему. Один ныне отставной, а в те давние времена весьма крупный чин из всей этой таинственной сферы все мне досконально объяснил. И теперь, кроме как к Господу Богу, у меня, похоже, больше уже в жизни вопросов не осталось ни к кому.

Случилось это в Вене, в кафетерии ЮНИДО - Организации Объединенных Наций по промышленному развитию, которая тогда, осенью 1973 года, пригласила меня на месяц в качестве консультанта. Был как раз "кофейный перерыв" ("кофе-брейк") во время какого-то очередного долгого заседания. Вместе с одним моим добрым приятелем, тоже из русских, мы стояли с подносами в руках в длиннющем хвосте, выстроившемся вдоль стеклянного прилавка с разными венскими вкусностями, в конце которого молоденькая пухлощекая фройляйн разливала в протянутые ей фирменные ооновские кружки кофе или чай - кому с молоком, кому без. Очередь двигалась медленно, неспешно: в ООН, как известно, вообще куда-либо торопиться - это в высшей степени дурной тон.

А перед нами с приятелем стоял в этой очереди очень странного вида (я бы сказал - страшноватого вида) человек: горбатый, низкорослый, с огромной, вдавленной в плечи головой, с длиннющим носом и необыкновенно уродливыми чертами лица. Одним словом, истинный Квазимодо, каким его обыкновенно рисуют в книжках. А когда он еще обернулся к нам и прохрипел моему спутнику что-то приветственное, но так сдавленно прохрипел, что сразу стало ясно, что у него вместо обычного человеческого горла трубка, вставленная в трахею, да еще по-русски прохрипел, но с каким-то таким небывалым акцентом, которого мне и слышать-то ни у кого прежде не доводилось - я понял, что передо мной, похоже, совсем уж уникальный экземпляр человеческой породы: может, последний еще оставшийся на земле гений, а может быть, и самый главный что ни на есть злодей.

- Генри, познакомься, профессор Шмелев. Мы с тобой, помнишь, говорили на днях о нем, - отрекомендовал меня мой спутник.

- Генри Шпеттер, представитель Болгарии в ЮНИДО. К тому же, прошу учесть, большой и давний друг Советского Союза, - протянул мне руку в ответ Квазимодо. И улыбнулся, а вернее, состроил гримасу, очень похожую, наверное, на ту, с какой несчастный горбун взбирался когда-то на колокольню собора Парижской Богоматери, унося на плече свое бездыханное сокровище.

Ну, сели втроем за столик, попили кофейку, покурили, поговорили минут десять-пятнадцать о том, о сем: как жить человечеству дальше, и о тяжкой судьбе "третьего мира", и о только что случившемся первом "нефтяном шоке" резком, в несколько раз, взлете мировых цен на нефть. Наверное, и еще о чем-нибудь поговорили. Поговорили и разошлись в разные стороны, предварительно, как и полагается воспитанным людям, обменявшись визитками: "профессор, доктор экономических наук Николай Шмелев" - "профессор, доктор оф экономикс Генри Шпеттер". И, конечно, тут же забыли друг о друге: мало ли с кем, и когда, и где сводит людей по случаю жизнь?

А спустя год или немного меньше того включаю я как-то не то "Би-Би-Си", не то "Голос Америки" и слышу: "Люди, спасите Генри Шпеттера!" Диктор читает обращение Международной Экономической Ассоциации ко всему всемирному человечеству с призывом спасти выдающегося болгарского ученого-экономиста Генри Шпеттера... от чего бы вы думали? От виселицы, от повешения! Вот те раз... За что ж его так, беднягу, а? И кто ж это его так приговорил? А Верховный суд Болгарии - за шпионаж в пользу американской и израильской разведок. И приговор вот-вот должен быть приведен в исполнение...

Оказывается, его уже несколько месяцев как схватили в Вене, переправили каким-то образом в Софию, судили и приговорили вот к такой-то высшей мере наказания. Шум, конечно, в мировой прессе поднялся оглушительный! И шум, надо сказать, отнюдь не безрезультатный: в конце концов обменяли этого болгарского профессора на болгарского же шпиона, провалившегося в Израиле. И, насколько я знаю, профессор Генри Шпеттер и по сей день живой и здоровый преподает в Тель-Авивском университете и там же и живет.

Ну, а ты-то, ты-то тут при чем, спросите вы? Уверяю, я и сам почти тридцать лет думал, что ни при чем. Ни с какого бока ни при чем... Ан, оказывается, нет, оказывается, при чем! И при чем вроде бы напрямую: как теперь выяснилось, при обыске у несчастного Генри Шпеттера в пачке хранившихся у него дома визиток от разных людей болгарская сигуранца нашла и мою визитку. И, естественно, тут же сообщила об этой находке своим коллегам в Москву, на Лубянку. Ну а они-то, как понимаете, дальше уж сами, без подсказок, знали, кто к чему при чем, а кто ни при чем.

И вот смотрю я сейчас на коробочку передо мной, в которой лежит стопка недавно только отпечатанных моих новых визиток, и думаю: а может, все-таки сжечь их все к чертовой матери, от греха подальше? Сжечь, пока не поздно? "Перестройка", реформы, демократия, общечеловеческие ценности... А ну опять где-нибудь станут вешать очередного Генри Шпеттера? И что же, я опять за него отвечай? Не очень-то я, признаться, верю во все эти новые времена.

О широте русской души

Широк русский человек? Да вроде бы общепризнано: широк. Надо бы его сузить, как говаривал когда-то Достоевский? Да надо бы, наверное. Судя по тому, что мы натворили в ХХ веке, очень бы это, похоже, не помешало подтесать его немного, подузить хоть чуть-чуть под какой-нибудь более или менее приемлемый ранжир.

Однако и тут есть заковыка. И тут, положа руку на сердце, далеко не ясно, отчего на самом деле это все с нами произошло. Я имею в виду этот самый ХХ век. Вправду ли все от широты? А может, нет, может, как раз наоборот, как утверждают некоторые - от узости? И тогда выходит, это еще один миф, еще одна легенда, в которой мы убедили и самих себя, и других, - легенда об этой не сравнимой якобы ни с чем в мире широте загадочной русской души?

А задумался я об этом, должен сказать, еще много-много раньше, чем всерьез начались новые времена. И много раньше, чем "новые русские", толкаясь и тряся наворованными своими миллиардами, бросились завоевывать, а попросту говоря, скупать мир - от Гавайских островов до богохранимой Эллады и Швейцарских Альп.

Задумался я тогда, когда в конце 70-х - начале 80-х годов попался мне случайно в руки некий заграничный иллюстрированный журнал, добрая половина которого была посвящена только-только состоявшейся свадьбе наследницы недавно умершего греческого судовладельца и миллиардера Аристотеля Онассиса (к тому же многолетнего любовника божественной Марии Каллас, а потом мужа Жаклин Кеннеди) со скромным служащим какого-то советского морского агентства, правда, с офисом в Париже, - Сергеем Каузовым.

Впечатляющая, помню, была повесть в картинках! Начиналось с большого панорамного снимка яхты Кристин на фоне бескрайних морских просторов - эдакое многоэтажное ажурное сооружение под сине-белым греческим флагом, причем сооружение размерами, наверное, не меньше, чем "Титаник". Дальше шли подробности: гостиная на верхней палубе вся в зеркалах, гобеленах и старинной бронзе, курительный салон с Эль Греко, Веласкесом, Гойей и прочими столь же великими, запросто так, по-домашнему развешанными по стенам, потом накрытый в столовой стол на двенадцать кувертов из хрусталя, серебра и севрского фарфора, а рядом со столом - вытянувшийся столбом, как истукан, дворецкий во фраке и белых перчатках, потом спальня а-ля не то Луи Каторз, не то Луи Кенз, потом ванная из мрамора и, точно помню, специально крупным планом - массивные краны из золота, да еще, чтобы не было никаких сомнений, и подпись под снимком, что они, эти краны, действительно из чистого золота, а не из чего-нибудь там еще... После яхты же целый журнальный разворот или даже больше был посвящен вилле Кристин на каком-то, уже забыл каком, острове, где молодая чета собиралась провести первые недели совместной своей жизни. Тоже, конечно, одно сплошное великолепие, только помимо мрамора, золота, хрусталя и музейной живописи повсюду было еще и море всяких изысканнейших цветов, большинство из которых я лично и на картинке-то видел в своей жизни первый раз...

Ну, а потом - Москва! Невеста в вуалетке и чем-то воздушно-розовом (брак этот у нее был не первый, и потому, видимо, решено было обойтись без белого платья и без фаты), пожилые, несколько растерянные, но очень-очень приличные по виду родители жениха, наконец, сам жених - бравый такой, сухощавый парень лет тридцати с небольшим (и с каким-то странным, стеклянным, как мне показалось, отблеском глаза на фото его в профиль) в окне собственной "Волги", на которой он самолично подвез молодую и своих родителей ко Дворцу бракосочетаний в Большом Харитонии, съезд машин, гости, цветы, друзья, выстроившиеся в два ряда при входе в зал. А последний снимок...