Memento Mori - Джонатан Нолан

ДО НЕГО ДОНОСИТСЯ НАСТОЙЧИВОЕ ЖУЖЖАНИЕ. С закрытыми глазами он хочет протянуть руку к будильнику, но не может пошевелить ей. Эрл открывает глаза и видит крупного мужчину, низко наклонившегося над ним. Мужчина поднимает на него неприязненный взгляд, затем возобновляет свою работу. Эрл осматривается. Слишком темно для медицинского кабинета.

Потом на его мозг обрушивается боль, вытесняя всё остальное. Он корчится, пытаясь отдернуть руку, которую жжет как огнем. Рука не двигается, а человек снова бросает на него мрачный взгляд. Эрл сдвигается в кресле, чтобы поверх головы мужчины увидеть, чем тот занят.

И звук и боль исходят от пистолета в руке этого человека — пистолета с иглой на том месте, где должен быть ствол. Игла впивается в мягкую ткань с внутренней стороны предплечья Эрла, оставляя после себя цепочку вспухших букв. Эрл пытается устроиться так, чтобы можно было прочитать буквы на руке, но у него не получается. Он откидывается назад в кресле и смотрит в потолок.

Наконец татуировщик выключает машинку, вытирает Эрлу руку кусочком марли и отходит, чтобы достать брошюру с описанием того, как избежать возможного заражения инфекцией. Позже он, возможно, скажет жене об этом парне и его татуировке. Возможно, жена убедит его позвонить в полицию.

Эрл смотрит вниз на руку. Буквы слегка сочатся влагой, бугорками выделяясь на коже. Они тянутся от самого ремешка наручных часов до внутренней стороны локтя. Сощурившись, Эрл перечитывает надпись, вытатуированную мелкими аккуратными заглавными буквами: Я ИЗНАСИЛОВАЛ И УБИЛ ТВОЮ ЖЕНУ.

Сегодня день твоего рождения, так что я приготовил для тебя небольшой подарок. Надо было бы купить пиво, но кто знает, чем бы это кончилось? Так что вместо пива я взял для тебя колокольчик. Похоже, чтобы купить его, мне пришлось заложить твои часы, но на кой черт тебе часы?

Ты, вероятно, спрашиваешь себя: почему колокольчик? В самом деле, я думаю, что ты задаешься этим вопросом каждый раз, когда находишь его в кармане. Накопилось уже слишком много посланий. Слишком много, чтобы копаться в них каждый раз, когда ты захочешь узнать ответ на какой-нибудь пустяковый вопрос.

На самом деле я пошутил, зло пошутил. Но посмеялся я не столько над тобой, сколько вместе с тобой — воспринимай это так. Хотелось бы думать, что каждый раз, как ты достанешь этот колокольчик из кармана, и удивишься — зачем он мне? — частичка тебя, маленький участок твоего поврежденного мозга, вспомнит и засмеется, как смеюсь я.

Кроме того, ты знаешь ответ. Это нечто, что ты знал раньше. И ты найдешь его, если подумаешь. Вспомним старые времена — людей тогда преследовал страх быть похороненными заживо. Медицинская наука была не та, что нынче, и не такой уж редкостью было для человека вдруг очнуться в гробу. Так что гробы для богатых оснащали дыхательными трубками. Трубки выводились из могилы на поверхность, и если некто неожиданно приходил в себя, то кислорода ему хватало. Должно быть, в результате испытаний выяснилось, что в трубку можно кричать до хрипоты, но она слишком узка, чтобы проводить звук. По крайней мере, достаточно громкий, чтобы привлечь внимание. И потому через трубку пропускался шнур от колокольчика, который был прикреплен к надгробию. Если покойный возвращался к жизни, всё, что ему надо было сделать — звонить в колокольчик пока кто-нибудь не придет и не выкопает его обратно.

Мне становится смешно, когда я представляю, как ты в автобусе или в закусочной фаст-фуд опускаешь руку в карман, находишь колокольчик и спрашиваешь себя, откуда он взялся и зачем он тебе. Может быть, даже звонишь в него.

С днем рождения, приятель.

Не знаю, кто нашел решение нашей общей проблемы, так что не знаю, поздравлять тебя или себя. Полагаю, оно немного изменило твой образ жизни, но, тем не менее, было элегантным.

Посмотри на себя, чтобы найти ответ. Ты сам стал своей собственной визитной карточкой. Не знаю, когда ты это придумал, но — снимаю пред тобой шляпу. Не то, чтобы ты знал, о чем я толкую. Но честно, это настоящий мозговой штурм. В конце концов каждому требуется зеркало, чтобы напомнить себе, кто он, и ты не исключение.

ТИХИЙ МЕХАНИЧЕСКИЙ ГОЛОС СМОЛКАЕТ, потом звучит снова. Он произносит: «Восемь часов ровно. Звонок по вашей просьбе». Эрл открывает глаза и откладывает телефонную трубку. Телефон водружен на сделанное из дешевой фанеры изголовье кровати, закругленный угол которого примыкает к минибару. Телевизор всё еще работает — пятна телесного цвета на экране болтают друг с другом. Эрл ложится на спину и с удивлением видит себя — постаревшего, загорелого, с волосами, растрепанными как солнечные протуберанцы. Зеркало на потолке треснувшее, амальгама местами сморщилась. Эрл продолжает разглядывать себя, удивляясь тому, что он видит. Он полностью одет, но одежда старая, потертая местами.

Эрл чувствует привычное место на левом запястье, где должны быть часы — но их нет. Он переводит взгляд с зеркала на руку. На запястье пусто и кожа покрыта ровным загаром, словно он никогда и не носил часов. Равномерность загара нарушает жирная черная стрелка на внутренней стороне запястья, указывающая на рукав рубашки. Мгновение он смотрит на стрелку. Возможно, он больше не пытается стереть ее, а закатывает рукав.

Стрелка указывает на надпись, вытатуированную на внутренней стороне его предплечья. Эрл читает надпись один или два раза. Другая стрелка поднимается от начала надписи и указывает дальше вверх по руке, скрываясь под закатанным рукавом рубашки. Он расстегивает рубашку.

Глядя вниз на грудь, он различает очертания, но не может сфокусироваться на них и переводит взгляд на зеркало над собой.

Стрелка ведет вверх по руке Эрла, сворачивает на плече и затем спускается на грудь, указывая на изображение человеческого лица, занимающее большую часть его груди. Лицо крупного лысеющего мужчины с усами и козлиной бородкой. Изображение подробное, но как и фоторобот выглядит определенно ненатурально.

Остальная часть его груди покрыта словами, фразами, информацией и инструкциями — все надписи зеркальные, чтобы отражение было прямым.

Наконец Эрл поднимается, застегивает рубашку и подходит к столу. Достав из ящика ручку и лист почтовой бумаги, он садится и начинает писать.

Не знаю, где ты будешь, когда прочтешь это. Не уверен даже, потрудишься ли ты прочесть. Полагаю, тебе это и не надо. Такая досада, что мы с тобой никогда не встретимся. Но как поется в песне: «Меня не будет, когда ты прочтешь эту записку».

Похоже на то, что мы уже совсем близко. Уже столько отрывков собрано вместе и прочитано по складам. Думаю, ты найдешь его — теперь это дело времени. Кто знает, чего нам это стоило? Хорошенькая, должно быть, история, если бы ты только мог хоть что-то вспомнить. Наверное к лучшему, что не можешь.

Мне сейчас пришла мысль — может, и тебе пригодится.

Все ждут, когда наступит конец света, но что если мы его уже миновали? Что если весь прикол судного дня заключался в том, что он уже наступил и прошел, а мы этого так и не поняли? Апокалипсис настал тихо; стадо избранных отогнали в рай, а о нас — остальных, кто не прошел испытание, просто забыли. Уже мертвые, мы продолжаем бродить и с оптимизмом смотреть в будущее после того, как боги давно уже перестали вести счет.

Если это правда, то тогда неважно, что ты делаешь. Никакой надежды. Не имеет значения, если ты не найдешь его, потому что ничто не имеет значения. А если найдешь, то можешь убить, не заботясь о последствиях. Потому что нет никаких последствий.

Вот о чем я сейчас думаю в этой обставленной вразнобой комнатке. На стене висят фотографии кораблей в рамках. Не знаю наверняка, но могу предположить, что мы где-то на побережье.

Если ты хочешь знать, почему на твоей левой руке загар темнее, чем на правой, то я не знаю, что сказать. Думаю, какое-то время мы ехали в машине. И еще — я не знаю, куда делись твои часы. И я понятия не имею обо всех этих ключах. Не узнаю ни одного из них. Ключи от машины, от дома, маленькие ключики от висячих замков — для чего они нам могли понадобиться?

Хотел бы я увидеть, какой идиотский вид у него будет, когда ты его найдешь — выследил десятиминутный человек, убил овощ.

Через секунду меня не будет. Я положу ручку, закрою глаза, и тогда ты сможешь прочитать это, если захочешь.

Я только хотел, чтобы ты знал — я горжусь тобой. Тех, кто мог бы сказать это, не осталось. Те, кто остались — не скажут.

ГЛАЗА ЭРЛА ШИРОКО РАСКРЫТЫ, в них светится радость. Из окна машины он с улыбкой наблюдает за толпой, которая собирается на улице. Толпа собирается вокруг тела, лежащего перед входом в здание. Кровь медленно течет по тротуару, стекает в дождевой коллектор. Коренастый тип лежит ничком с открытыми глазами. Начавшая лысеть голова, козлиная бородка. Лица покойников чем-то похожи между собой как полицейские фотороботы. Это определенно кто-то конкретный и в то же время это мог бы быть кто угодно.