Мой странный приятель астроном - Любен Дилов

На темном, почти черном фоне белесоватым контуром обозначился силуэт. Он по был похож ни на что — я не мог провести никакой и ни с чем аналогии, хоть призвал на помощь все свое воображение. А что если это портрет! Ведь все же было что-то похожее на конечности, которых тоже было четыре, и что-то похожее на голову. Я невольно усмехнулся, подумав, что все это вполне могло бы сойти и за портрет человека, каким его себе представляют паши земные, подвластные причудам моды художники-абстракционисты. По обе стороны «создания» тоже были знаки. Они показались мне неожиданно знакомыми. Но иначе и быть не могло после того, как я целых полчаса разглядывал их на других фото.

Я занялся кофе, он был уже почти холодным, но взор мой не отрывался от снимка с изображением «создания». Я поставил его в полуметре от себя, так, чтобы в любой момент мог охватить его взглядом. Есть такой способ — им пользуются и другие мои коллеги, — когда какая-нибудь старая надпись ставит нас в тупик, устанавливаем ее на видном месте и, внутренне стараясь удалиться от нее, время от времени вдруг «возвращаемся», словно хотим застать ее врасплох именно в тот момент, когда она, ничем не обеспокоенная, сама раскроет перед нами свои тайны. На первый взгляд эта игра в кошки мышки с рукописями, как с таинственными живыми существами, которых необходимо перехитрить, выглядит смешно, но очень часто дает отличный результат — спросите об этом кого хотите из расшифровщиков — не только специалистов по древним письменам, но и, например, из контрразведки — они подтвердят. Потому что, в сущности, этот метод — не что иное, как способ высвободить те глубинные ассоциации, которые, засев где-то в лабиринтах нашего мозга, могут, вопреки напряжению всех умственных сил, не пожелать выйти на свет.

— Притом мы не уверены, верна ли вообще эта запись, — донесся до меня равнодушный голос моего астронома, — всякие метаморфозы возможны на столь долгом пути. Наша станция еще не выходила за пределы солнечной системы, чтобы рассказать нам, какие именно силы действуют там. То немногое, что мы знаем, не превосходит своей достоверностью обычной гипотезы или, во всяком случае, является не очень обоснованной теорией…

Уйдя в свои мысли, я шумно потягивал холодный кофе, и неожиданно какой-то голос произнес где-то внутри меня: «Зовется Эа».

Я едва не подскочил. Что это? Откуда слышно? Почти с испугом я взглянул на «создание». А голос внутри меня опять повторил: «Зовется Эа». Должно быть, я побледнел, потому что приятель спросил:

— Что с тобой?

Я не ответил, с каким-то мистическим ужасом снова и снова читая на снимке: «Зовется Эа, зовется Эа, зовется Эа…»

— Зовется Эа.

— Что? Что?

— Зовется Эа, — прошептал я, дрожащим пальцем указывая на «создание». Зовется Эа. Здесь так написано.

— Тебе нехорошо, — сказал он. — С дороги, наверное… — И начал собирать фотографии.

— Подожди! — возопил я.

Схватив всю пачку снимков, я начал лихорадочно перебирать их. Нет! Ничего подобного! Полнейшая чепуха! Наверное, я действительно не в себе. «Зовется Эа…» Да! Да! Зовется Эа! Два знака на снимке, там, где подобие головы «создания», отличались от всех других и упорно утверждали: «Зовется Эа». Я протер глаза руками так сильно, что стало больно. Встал, подошел к окну, взглянул на антенны, вернулся и совсем спокойно прочел: «Зовется Эа». И теперь я уже понимал, почему прочел именно это. То была шумерская клинопись, которая на древнеаккадском языке мне сказала: «Зовется Эа». Я перевел взгляд на те более многочисленные знаки, что были по другую сторону «создания» и совсем легко прочел: «…И научил их строить каналы, орошать землю, делать мотыги, высекать из камня и дерева самих себя». Я прочел все это один, два, три раза, и в груди у меня стало холодно, как в холодильнике. Я спросил:

— Могло случиться так, что кто-то… ну просто пошутил? Передал все это с Земли? Или со спутника?

— Исключено! — ответил астроном, явно стараясь скрыть свое любопытство. — Я принимал эти сигналы лично. А источник их зафиксирован точно, между звездами Ригель и Бетельгейзе.

— Послушай! — воскликнул я тогда, ибо и мой мозг тоже привык сразу делать предположения, обобщать и строить гипотезы. — Это вся запись? Или есть еще?..

— Это лишь отдельные снимки, — прервал он меня, и я прочел на его лице желание позабавиться моей внезапной «одержимостью». — Для журналистов. И для таких, как ты. Нельзя же предоставлять записи каждому, кому взбредет в голову пообщаться с орионцами!

— Пусти для меня всю запись! — заорал я. — Всю! Приготовь, я сейчас вернусь!

Представляю, как озадачил его я, стремглав бросившись вон. Я вскочил в свою старенькую «Волгу», и она затарахтела по шоссе. Не менее десятка милиционеров успели записать мой номер, и завтра утром я должен был получить любезное приглашение явиться на воскресные лекции автоинспекции, но черт с ними! Главное, что я успел через полчаса вернуться живым с «Иллюстрированной всеобщей историей письмен» Шницера и составленной лет двадцать назад лично мной грамматикой древнеаккадского языка!

Я показал моему приятелю соответствующие знаки в «Истории» и в моей грамматике. Иначе я вряд ли бы смог его убедить. И прочел ему то, что было написано по обе стороны «создания», дал сравнить самому. И тут, пока он разбирал текст по слогам, меня вдруг осенило — именно в этот момент в моем мозгу вдруг ослепительной молнией блеснула мысль, поразившая меня своей неожиданностью и неправдоподобностью:

— Добрый и мудрый бог Эа! Да! Это добрый и мудрый бог Эа, который научил древних шумерийцев, как сделать землю плодородной. Вот как и почему мои милые вавилонцы знали теорему Пифагора за две тысячи лет до Пифагора!

— Ты совсем рехнулся! — сказал астроном, но вроде бы он был не совсем убежден в моей ненормальности. — Опять эти твои нравственные миссии! Ну, хорошо, давай поглядим, что еще прочтет здесь твое любвеобильное сердце.

Пока он вертел переключатели телекординга, я, сидя перед экраном, лихорадочно перебирал все эти спорные доказательства в пользу посещения Земли неземными существами. Вспомнил и о Сириусовом календаре египтян, и о таинственном «космодроме» в Сахаре, и о предполагаемой ядерной яме в Мертвом море, и, наконец, о странном несоответствии между познаниями жрецов в области астрономии, математики, химии и первобытной примитивностью средств производства…

Мой приятель наблюдал за миганием шкал прибора и криво улыбался, ибо все это было ему, конечно, известно. Потом мы оба замолчали — на экране появились первые знаки. Они не походили на прежние, но здесь и там мелькали среди них и очень знакомые мне треугольнички и клинышки. Я возликовал.